Наталья Павлищева - Даниил Галицкий. Первый русский король
Старший сын Миндовга Войшелг испытание не просто выдержал, рассказывали, что хуже татар, такого зверя земля еще не видывала, для него человеческая кровь что водица в весеннее половодье.
И вдруг Миндовг собрался креститься? Для него под кого-то встать хуже смерти, как же согласился папе Иннокентию подчиниться? Вот диво дивное… Правда, перед тем в Риге крестился Товтивил, став Теофилом, только это мало что изменило.
Отправив на Миндовга свое войско с новокрещеным Товтивилом-Теофилом, Васильком и нанятыми отрядами, Даниил занялся домашними делами. А были они тоже весьма значительны…
КНЯГИНЯ
Даниил уже сколько времени стоял на коленях перед образами, но молитвы никак не читались. Мысли то и дело скатывались на ненужные, как считал сам князь, сомнения. Даже разозлился, о чем тут же рьяно попросил у Господа прощения. Просьба получилась куда душевней, чем попытка прочитать молитву. Поняв, что ничего толкового не получается, князь поднялся с колен, сел в сторону на лавку, застеленную богатым ковром, задумался, глядя на пламя лампадки.
Кирилл, как в обители со Львом пожил, изменился, словно узнал про жизнь что-то такое, чего раньше не знал, просветлел, что ли? Иногда Данила ему завидовал, хотя бы потому, что может уйти в обитель и жить среди монахов. Мелькнула мысль: а кто тебе не дает? С княжеством Василько справится, сын уже взрослый, тоже обойдется… Тут же осадил сам себя: не один Лев у него, еще и Романа пристроить надо, и Шварна, и вон Устинью с Соней тоже. У отца забот полно.
Понял, что лжет сам себе, что не о детях думает в первую очередь, а если и о них, то только об их женитьбах или замужествах, чтоб выгодней получились. А больше всего забота о самом княжестве, как его сберечь, не дать соседям растащить по кускам, а татарам себе захватить. Вон как испугался, когда хан Галич потребовал! Так разве это плохо? И Кирилл говорил, что добро, когда князь о княжестве больше, чем о своей шкуре, думает.
Вот его боль – Кирилл. Почему ушел, почему он так против объединения с Латинской церковью? Неужто власть свою потерять боится? И сам себе ответил – нет! Как раз этого Кирилл не боялся совсем, но упорно держался своего обряда, не желая даже слышать о латинянстве. А теперь Кирилл там, у Ярославичей, а он здесь словно один остался. Единственный друг остался у князя – брат Василько, но и тот за объединение. Даниилу очень не хватало Кирилла.
Вдруг в комнату заглянул дворский Андрей:
– Данила Романович, там грамотку от митрополита привезли, гонец приехал.
Даниил улыбнулся, легок митрополит на помине!
– Давай сюда!
Кирилл писал интересные вести, о том, как душевно принимали его во Владимире-на-Клязьме, в Ростове, Суздале, Переяславле… Что рассказывал Александр Ярославич о Каракоруме, как один за другим возрождаются города, поднимаются новые соборы, основываются монастыри. И все время подчеркивал единство веры, то, что епископам и пастве даже в голову не приходит обсуждать объединение с Римской церковью.
Он очень подружился со своим тезкой Кириллом Ростовским, которого Даниил помнил по встрече в Сарае. По всему чувствовалось, что митрополиту там хорошо, что отдыхает душой. Конечно, и Восточная Русь еще в развалинах, хоть столько лет прошло, но раны не заросли, к тому же татары рядом, всегда о них помнить приходится, но одно хорошо – меж князей разлад прекратился, народ объединился, как всегда бывает в лихую годину.
А еще о том, что папа Иннокентий уже во второй раз Александру Ярославичу прислал предложение короны и объединения церквей, и во второй раз Ярославич отказался!
Но самое интересное оказалось в конце письма. Митрополит спрашивал, не пришла ли пора Даниилу выдавать замуж и Устинью, а то, мол, владимирский князь Андрей Ярославич по сей день холостым землю топчет. Зазнобы у него нет, про то разведано, брат Александр с таким поворотом был бы согласен.
«Если будет на то твоя отцовская воля, то сосватаю я владимирскому князю Андрею Ярославичу Устинью Даниловну. Добрая пара получится!»
Даниил усмехнулся: будет! Сел писать спешный ответ, что породниться с владимирским князем согласен, мнению самого Кирилла доверяет, если тот видит, что такая свадьба Устинье не в горе будет, то пусть сватает. И ни слова о вере, будто и не было первой половины письма.
Кирилл не сомневался, что Даниил Романович согласится, отдавать свою любимицу далече не хотелось, да и кому? Правда, и Владимир-на-Клязьме не близко, но все же свои, русские, к тому же Андрей Устинье как-никак двоюродным братом приходился, их матери – сестры. Митрополит сватал внуку Мстислава Удатного его же внучку.
Странно получалось, Холм ближе к ляхам (до Кракова рукой подать) и уграм, чем к Владимиро-Суздальскому княжеству или вон к Новгородским землям. И без того не близко было, а ныне, когда меж ними легли разоренные Киевское и Черниговское княжества, так совсем отдельно галицкий князь оказался. Как бы не отделился от Руси совсем…
Этого теперь митрополит боялся больше всего, у Даниила ляхи и угры под боком, папа римский наседает, с литовцем Миндовгом задружил рьяно, это может плохо кончиться. Именно потому Кирилл так схватился за эту мысль: женить князя Андрея на Устинье, привязать хоть так Галичину к Руси. Понимал, что слабая привязка, но очень надеялся, что Даниил приедет выдавать замуж свою любимицу, здесь многое увидит своими глазами.
Кирилл понимал, что многое в Холме видится совсем не так, как есть на деле, ужаснулся тому, что увидел и услышал в Никее, немало повидал и поговорил у Белы, пока сватал Льва… Но когда он приехал во Владимир, а потом хоть чуть проехал по окрестностям и поговорил с епископами вроде ростовского Кирилла или новгородского Спиридона, то понял, что опасность отделения Галичины слишком сильна. Дружба и бесконечные походы то на ляхов, то на чехов, то на ятвягов, да мало ли на кого, привели к тому, что Даниил совсем потерял чувство Руси. Он стал сам по себе, и это для Кирилла было самым страшным.
Русь оказалась другой, она оплакала погибших, утерла слезы и принялась отстраиваться. Это киевские и черниговские земли лежали в разрухе, владимирские, ростовские, московские. Даже рязанские поднимались. Не везде на месте сожженных весей вставали новые, но города, что покрупнее поднялись. Даже крошечный Козельск, разрушенный Батыем со злости до основания, и тот встал, словно назло татарам!
Но еще более удивило Кирилла понимание русских людей, что нашествие – кара за грехи. Не раз митрополит слышал, что вина в том и князей, и самих русских, мол, меж собой бились, потому и татары пришли… Сказывалась и особенность русского мужика, он долго горевать не способен, помнить помнит, есть горе, что и в веках не забывается, но сидеть и слезы лить не станет, засучит рукава и возьмется за топор, чтобы поставить новую избу взамен сожженной, построить новый храм взамен поруганного.
А еще много беседовал Кирилл с князем Александром Ярославичем. Видел, как трудно дается Невскому подчинение, как руки горят за меч схватиться при одном упоминании о гибели отца. Потому особо ценил невероятную выдержку князя. Ах, как часто Кирилл жалел, что так далеко владимирские земли от галицких! Этим бы двум князьям договориться, никто супротив и головы поднять не решился бы!
Сидели за вечерней трапезой втроем без гостей. На столе скромно, все трое хотя и любили разносолы, но старались пост блюсти, кроме того, поутру братья собирались на охоту, а перед ней тоже не стоит живот набивать…
Вдруг митрополит чуть лукаво покосил глазом на Андрея и задумчиво произнес:
– Андрей Ярославич, негоже князю да без женки быть.
Андрей полыхнул смущением. Старший брат едва сдержал улыбку, вот сколько уже лет Андрею, а все краснеет, как девица, но этим брат еще более симпатичен.
– Недосуг все, владыка.
– А есть ли зазноба на примете?
Чего это он так женитьбой озаботился? Небось будет какую угорскую невесту торговать, как Даниилову сыну Констанцию сосватал. Сам же и сказывал, что Лев с женкой на латыни беседы ведет, потому как он угорского не знает, а она ни слова по-русски. То, что не знает, полбеды, беда, если не желает знать. Александр тем паче напрягся, что если на иноземке жениться, значит, то ли ее в греческую веру приводить, либо самому в латинскую переходить, либо… Только этого «либо» не хватало!
– Нет зазнобы.
– А для тебя, Андрей Ярославич, невеста есть. Достойная, добрая и собой хороша. Молода, правда, но этот грех с возрастом пройдет.
– Кто? – Андрей тоже осторожен, только что пережил нешуточный интерес ханши, едва смог избавиться, теперь от женщин бежал как от огня.
– У князя Даниила Галицкого дочь есть. Устинья. А?
Андрей пожал плечами:
– Не ведаю я его дочерей.
– Зато я ведаю, Устиша на моих глазах росла, девушка достойная, в вере греческой и менять не собирается.
Сказано с нажимом, скорее для князя Александра, чем для самого предполагаемого жениха. Что ж, выбор достойный. Породниться с галицким князем любому лестно. А через него и с половиной Европы, потому как Лев только что на дочери Белы женился, сам Даниил на племяннице Миндовга, старшая дочь за мазовецким герцогом замужем. И вдруг сообразили сразу оба, что они и без того родичи, ведь их мать и княгиня Анна, мать Устиньи, – сестры!
