Александр Антонов - Монарх от Бога
И всё-таки выяснилось, что суда принадлежали восставшим на Пелопоннесе рабам. Были среди них бывалые люди, которые знали, что даже один заложник из числа богатых людей может оказать восставшим неоценимую помощь. Епарх города, глава провинции или кто-то из знатных богачей могли заплатить за свою свободу золотом. Восставшие нуждались в деньгах, чтобы купить на них у крестьян пищу. Как показалось восставшим повезло. Вскоре они узнали, что перед ними императорский дромон и сопровождающие его памфилы с воинами. Воины их не испугали. Две скедии и кумбария приблизились к «Никее» на полет стрелы. Светловолосый воин, широкоплечий, могучий, лет тридцати пяти, мощным голосом крикнул:
- Эй, на дромоне, зовите императора, говорить буду?
Гонгила, который давно уже наблюдал за подплывавшими к дромону судами, спросил стоящего рядом Никанора:
- Что нужно?
- Это рус. Он хочет видеть Багрянородного.
- Спроси его, зачем ему нужен басилевс.
- Спрошу. - И Никанор закричал: - Эй, рус, как тебя звать?
- Ну Прохор, белгородский. А ты?
- Я Никанор, черниговский.
- Так зови своего владыку!
- Зачем он тебе?
- А вот это уже не твоё жеребячье дело! Ты зови его, и баста! Тогда и узнаешь, о чём речь поведу!
- Ну что будем делать, Гонгила? - спросил Никанор евнуха.
- У нас так не бывает. Каждый, кто хочет видеть императора, говорит, зачем.
- Ладно, стой тут, я сам схожу к Божественному. - И Никанор ушёл.
На коротком пути он подумал, что надо упросить Багрянородного поговорить с Прохором. Никанор уважал Багрянородного за простоту и доступность. Помнил он: таким был на Руси князь Олег. Никанор пришёл в каюту, поклонился и сказал:
- Божественный, тебя хочет видеть рус. По-моему, он из тех, кто воевал за Византию в Сицилии и был пленён.
- Интересно.
- Так он и сейчас в рабах. Прохором зовут.
- Ну это не страшно: он из рабов, я из крестьян.
- Тогда поладите, - пошутил Никанор и повёл Багрянородного на верхнюю палубу.
Судёнышки повстанцев подошли к дромону совсем близко. Камнем, брошенным рукой, с них можно было достать тех, кто стоял на палубе корабля. Багрянородный встал между Никанором и Гонгилой, спросил:
- Чего тебе надобно, рус?
- А ты император? Почему без короны?
- Ишь, чего захотел. Я не во дворце Магнавр, да и тяжела она.
- Ладно, верю твоему Никанору, что ты император. А дело у меня простое. Помнишь, князь Олег приходил к тебе в Царьград?
- А потом с ним был заключён мир. Так ведь? Помню.
- Да не всё помнишь. Олег дал тебе две тысячи воинов, а ты погнал их в Сицилию воевать.
- Не я отправил их на Сицилию, а мой дядя Александр.
- Вот-вот, слышал я про того недотёпу. Так нас по его милости без сечи взяли в полон арабы.
- И что же?
- А то, что продали нас всех арабы на Пелопоннес, в имение «царицы» Данилиды, и там с нас шкуру с живых спускают.
- Знать, язычники. Такой уж там порядок. Да я порушу его, с тем и приплыл. Так что кончайте драку.
- Вот-вот, кончим, а ты обманешь. Да мы тогда…
- Не надо, не угрожай, Прохор.
- Как же не угрожать! Говорю же, что обманешь. Все вы такие, в коронах.
- Говори толком, что тебе нужно?
- Мы, рабы «царицы» Данилиды, подняли восстание. Мы добиваемся свободы или умрём за неё. Но пока мы не собираемся умирать. Мы возьмём тебя в заложники и, когда нам выдадут грамоту о свободе и мы покинем Пелопоннес, тогда помилуем тебя и отпустим.
- В заложники я тебе не дамся. Ищи другой путь к свободе.
- Дашься не дашься, мы тебя спрашивать не будем. Нас больше тысячи, и мы с твоими дворцовыми котами справимся.
- Несерьёзно это, Прохор. За моей спиной армия всей империи, поэтому давай по-иному договариваться.
- Вот и говори суть.
- Я выкуплю вас у сына Данилиды, Ореста, и если пожелаете, то будете служить в моей гвардии, нет - отправитесь в Киев.
- Ты умный мужик, - засмеялся Прохор, - сразу видно, что из нашенских. Однако какой заклад нам оставишь, что всё так и будет, как обещаешь?
- Честное слово императора - вот мой заклад.
- Э-э, так не пойдёт!
- Прохор, не возносись! - крикнул Никанор. - Верь Багрянородному, как отцу родному.
- Ишь ты, чего захотел! Я-то поверю, а за мной - тыща? Попробуй, докажи им! Камень на шею да и в море сбросят. Сказывают, что при императоре тут жена. Вот тебя да её и возьму в заклад.
- Не кощунствуй, бык упрямый!
- Что он сказал? - спросил Багрянородный.
- Твою супругу, Божественный, требует в заложницы.
- Господи, как он посмел?! Таких русов я ещё не встречал!
- Успокойся, Божественный. - И Никанор крикнул Прохору: - Вот я, меня и бери в заклад! За мной тоже тысяча воинов, и они дают мне волю.
Не спрашивая разрешения у императора, Никанор спрыгнул на борт памфилы и приказал гребцам:
- Весла на воду! Да шевелитесь!
И памфила стала медленно удаляться от дромона.
- Какие упрямые эти русы! Один другого упрямее, - взмахнув руками, произнёс император, наблюдая за тем, что происходило за бортом корабля.
А памфила уже подошла к скедии, и Никанор поднялся на её борт. Скедия подплыла к кораблю ещё ближе, и Никанор крикнул:
- Давай, Божественный, спеши в Коринф, добывай нам свободу!
Багрянородный так и поступил. Дромон с памфилами обошли судёнышки восставших, унося обеспокоенного императора. Он думал, как ему поступить с наследником Данилиды. Арестовать Ореста он не мог - это было бы со стороны императора прямым пособничеством восставшим рабам. И никто не примет свершённого ареста крупного землевладельца как акт защиты законов империи, и мало кто поймёт, что динат Орест довёл рабов до такого возмущения, что они взяли в руки оружие. Пользуясь голодным годом, когда на полях всё выгорело от жары, засохли сады, виноградники, пала скотина на пастбищах, Орест скупил земли за бесценок. Лучшие земли он выменивал за зерно, за муку, брал крестьян в кабалу, они работали у него за кусок хлеба.
«Кто же возмутитель спокойствия державы? К кому применять жестокие меры?» - прикидывал так и эдак Багрянородный. И выходило, что всё-таки надо укротить Ореста.
С тем Багрянородный и прибыл на Пелопоннес. Думал он в начале путешествия побывать с Еленой в древнейшем городе полуострова Микенах, ещё в Спарте, где тоже всё дышало древностью. Но обстоятельства вмешались в поведение императора помимо его воли. Он был вынужден заниматься разбирательством причин восстания и судебным иском против тех, кто дал повод к восстанию. И всё это вместо того, чтобы собирать по крупицам факты жизни деда Василия, вместе со своими спутниками попытаться ухватить нить, которая приведёт к раскрытию преступления, совершенного над императором Михаилом Третьим. Так нет, и Метафраст, и Акрит, и Геометр ныне представлены сами себе, у него же возникло государево дело. Пелопоннес, в древности Морея, вставал из морской дымки как некое поднебесное божественное пристанище. Самая высокая гора полуострова, Тайгет, была похожа на сфинкса, поднимающегося под облака на высоту в пятнадцать стадиев. Наконец дромон «Никея» и памфилы вошли в южную бухту и остановились у самого перешейка, соединяющего полуостров с материком.
Гонцы одной из памфил, отправленных раньше, уже побывали у епарха Коринфа, Амбракия, и он приехал, чтобы встретить императора, пригнал для него колесницу и несколько коней под сёдлами. Епарх Амбракий был ещё молод. Багрянородный и Лакапин назначили его всего лишь год назад. До этого он служил в городской управе Фессалоники чиновником. Лакапин заметил в нём ум, честность и деловитость и попросил Багрянородного отдать под власть Амбракия но только Коринф, но и Пелопоннесскую провинцию. «Мы не ошибёмся, Божественный», - заверил тогда Лакапин.
Однако теперь, когда над Пелопоннесом бушевало пламя восстания, император начал сомневаться в том, Что год назад они с Лакапином не ошиблись. Амбракий не должен был допустить восстания, считал Багрянородный. Как понял он из слов Прохора, рабы требовали от властителей Пелопоннеса не чего-то сверхмерного, а простого человеческого обращения, самой малой заботы о рабах.
Уже на пути к Коринфу, в колеснице, Багрянородный спросил:
- Ты, Амбракий, скажи, положа руку на сердце всё ли ты сделал для того, чтобы предотвратить восстание? И почему дал захватить Спарту?
- Помилуй, Божественный, Спарта здравствует. А в остальном вы разберётесь сами. Но признаюсь, что городские власти Коринфа ничего не сделали, чтобы не дать вспыхнуть восстанию. Землевладелец Орест но только слишком жесток с рабами, но и не ставит власть Пелопоннеса ни во что.
- Но что, по-твоему, должен был делать динат Орест, чтобы его рабы не восстали?
- Они такие же, как мы. Среди них много умных, знающих ремесло, и потому их нельзя считать за скот и содержать как скотину. Если бы у Ореста с времён «царицы» Данилиды всё было по-человечески между хозяином и рабом, никто бы, думаю, не восстал.
