Григорий Хохлов - Доля казачья
Под залитой воском горловиной оказался кусок холста и далее мешочек, который весил довольно прилично. Неужели золото, и дедушка наш ничего не сказал об этом — разом подумали мы, многие из его внуков. Нет, не такой был он человек, тут что-то другое.
Там чинно лежали четыре серебряных Георгиевских Креста и множество медалей, его и Луки Васильевича — целая коллекция. А на самом дне сундучка лежал самурайский меч Сэцуо Тарада, подарок Луке Васильевичу. И великолепно сохранившийся именной маузер Григория Лукича. Золотая пластинка на нём гласила:
Лучшему командиру Красной Армии,
Григорию Лукичу Бодрову!
Командарм Михаил Блюхер.
1919 год.
Значит ценили деда нашего дороже буржуазного золота.
Казацкому роду нет переводу
(послесловие)
На этом повествование Григория Лукича заканчивается, но не заканчивается история жизни его и всего Амурского казачества.
Принял почётную дедушкину эстафету его внук, Александр. Не может он оставаться безучастным ко всей этой истории его семьи и всего Амурского казачества. Как и все Бодровы русоволосый и голубоглазый. С седеющей головой, седина только придаёт ему ещё большего уважения. И он действительно заслужил его всей своей жизнью. Потому что она является продолжателем всей жизни Бодровых, славных казаков Амурского казачества. Не закончились и сюрпризы для ныне живущих Бодровых.
— Уже будучи в командировке в Америке, — рассказывает он, — я случайно попал на одну художественную выставку, посвящённую Маньчжурской войне 1900 года. Заинтересовала она меня, так как отзывы об этой выставке буквально всколыхнули всю Америку. Мало кто из рядовых американцев вообще знал, что была когда-то такая война. А то, что там принимали участие и американцы, для них был нонсенс. Имя самого художника, Генри Страха, мне совершенно ничего не говорило. Но когда я увидел его великолепные картины, я сразу понял, что знаю его по рассказам моего дедушки Григория Лукича. На первой картине, на фоне бронепоезда, режутся в карты два веселых товарища. Один из них в американской форме, другой был, несомненно, русский казак, при своей шашке и папахе.
Вальяжно полуразвалясь в креслах за чудным маленьким столиком, в окружении и русских казаков и американских военных, да ещё при бутылках спиртного американского образца, знакомых с того самого времени, чуть ли не революционного.
Один только задорный вид этих парней вызывал у зрителей не только симпатии, но и бурю восторга.
— Вот это отдых у них между боями, классные парни!
Но что меня больше всего поразило, так это то, что на бронепоезде краской было написано: Чингиз Хан!
Тут уже и я сам был полностью заинтригован всеми изображенным на этой необычной картине и чудесным поворотом внезапно осенившей меня мысли.
— Кто же здесь изображён, на этом полотне? Неужели Алексей Федоркин и сам Генри Страх? Вот это дела, тут любой человек от такой удачи на седьмом небе от счастья окажется.
Женщина-экскурсовод представилась мне внучкой малоизвестного художника.
— А сейчас проходит выставка ранее неизвестных его полотен.
И звучала уже буря восторга от всего увиденного на тех картинах, не только у американских зрителей, но и других посетителей.
— Пожалуйста, посмотрите на следующее полотно, где мой дедушка стоит рядом с русским великим казаком-атаманом, Лукой Васильевичем Бодровым. Этого атамана и звали все там, на той неизвестной войне, не иначе, как Чингиз Хан Бодров. Очень душевный был человек, Лука Васильевич. Но очень добрый был, этот Чингиз Хан, хоть и воинственный. И дедушку моего очень даже уважал. Он так и сказал нашему американскому консулу.
— Ты давай не жмись, господин консул, а моему другу Генри орден вынь из своей заначки. Да на грудь ему приколи, заслужил он этого. Иначе я на тебя, господин консул, очень обижусь. И свои лохматые брови на глаза насупонил.
— Да ещё звания ему генеральского надо дать, он не то что армией, но и страной руководить сможет. Ваш Генри из наших, казацких кровей, крутой вояка и товарищ мой! Никак нельзя его обижать. И что ты думаешь, наградили моего дедушку орденом. И звание полковника ему дали, а уже потом он до генерала дослужился.
Умолкла пожилая старушка, и её распирала гордость за своего любимого дедушку.
— Чудак он был, каких мало на свете. И всю свою жизнь искал того казака на картине, с кем в карты играл, Алексея Федоркина.
— Таких людей, как мой друг, по всей Америке не найти, голова он, только русские казаки такими рождаются, — любил говорить он.
Но так и не нашёл он его, затерялся тот где-то на просторах России, революция там была. И гражданская война была и голод и разруха. И сама я почти что русская, моя бабушка из Киева, душа моя русская.
— Я и есть Бодров Александр! — представился я старушке. А Лука Васильевич — это мой прадедушка, тот казацкий атаман.
Охнула тихонько старушка и совсем по-русски всплеснула руками.
Подвела она меня к следующей картине, а там казацкий атаман Чингиз Хан Лука Васильевич Бодров. Без оружия бьётся с маньчжурским бойцом Фу То До и одним ударом кулака убивает его.
— Вот этот последний фрагмент боя и постарался отобразить исключительно талантливый художник Генри Страх. И это ему полностью удалось, аналогов такой картине не было во всём мире, не то что в Америке или России. А вот другая картина, где русский поп, да ещё казак, сражается за свою веру с обидчиком своего отца, чёрным монахом, и побеждает его. Тот уже стоит на коленях и готов к смерти. Неописуемое зрелище. И на заднем плане, сама императрица Цы Си.
Всего было выставлено на этой выставке около двадцати полотен Генри Страха. И они произвели на всю Америку и весь мир полнейший фурор.
Элизабет Страх представила меня всей аудитории и что здесь началось, как сказали бы в Одессе, мамочка моя! Отец и дед самого Генри Страха были родом из нашей великой Одессы. И им светлая память. Как всё в этом мире перепуталось.
Все эти картины сразу же подорожали в десять раз, потом в сто и в тысячу раз. Вот такая судьба у Генри Страха и его уникальных картин, повторяю, что аналогов им нет, и, наверно, уже никогда не будет.
— А вас, господин Бодров, попрошу никогда не забывать старую уже Элизабет Страх. Этот чудный день нашей встречи продлил мне жизнь на два десятка лет, спасибо вам!
И старушка утирала слёзы умиления на своих глазах.
— Я ещё обязательно к вам приеду в гости, обязательно! Теперь я богатая и могу позволить себе это чудо!
Довелось мне побывать в служебной командировке и в Социалистическом Китае, — продолжал Александр Романович, — и там мне пришлось побывать в их историческом музее. Я хоть и не планировал себе никаких культпоходов, но отказываться организаторам было уже как-то неудобно, и я согласился.
И ни на секунду потом не пожалел об этом, я был зачарован всем там увиденным. Но совсем меня выбило из толку то, что девушка-экскурсовод на чистейшем русском языке всем объясняла.
— В сокровищнице культуры императрицы Цы Си лежит письмо, написанное ей русским казаком, атаманом Бодровым Лукой. Сначала это письмо привело её в ярость, очень дерзко оно было написано, и без должного уважения к ее Светлейшей Особе. Но когда она сама познакомилась с автором, именно он и спас её от заговора приближённых людей. И целые сутки со своими казаками охранял от врагов, пытавшихся уничтожить её. Вот тогда она прониклась уважением к этому благородному человеку и простила ему все обиды. И сама лично наградила его орденом. Это была наша глубочайшая ошибка, что мы втянули Россию в войну. С ней нам надо жить всегда дружно, и тогда нам никакие враги не будут страшны.
Меня тут же спросили китайские коллеги об этом письме и о моих родственных связях. Конечно, всё это было завуалировано в шутку, не более того.
Но я решил их, как говорится по-русски, хорошо озадачить, и мне это удалось с большим эффектом.
— Несомненно, это мой прадедушка Лука Васильевич, только я сам ни разу не видел его. И дедушка мой, Григорий Лукич, будучи совсем ещё подростком, тоже участвовал в той войне. Именно он мне много рассказывал обо всем ходе тех давних событий, и об этом письме тоже. Так что и дедушка мой — герой. А можно посмотреть это письмо поближе, как говорится у нас, русских, воочию убедиться.
Замерли все присутствующие в зале люди в ожидании интересной, интригующей всех, развязки этой неожиданной истории.
Подошёл сам директор музея и очень тактично, с глубоким поклоном, мне сообщил.
— Только в виде исключения, потому что никому это не дозволено делать, это исторический документ. Но вы составляете исключение из этих правил.
Вот так довелось мне подержать в своих руках исторический документ. И меня не покидала мысль, что так же держали его в своих руках и дед мой и прадед.
