Алексей Толпыго - Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции
(Дантон, Дантцель, Друэ, Фабр д'Эглантин требуют слова.)
Председатель. Меч закона, с которого стекают еще капли крови тирана, готов обрушиться на голову всякого, кто осмелится стать выше национального представительства».
Однако сила была уже не на стороне жирондистов. Инару пришлось покинуть место председателя, и его занял друг Дантона, Эро де Сешелль. Затем Конвент проголосовал за уничтожение Комиссии двенадцати и за освобождение Эбера и других арестованных.
Однако на следующий день борьба возобновилась. Жирондист Ланжюине заявил, что вчерашний декрет недействителен. Конвент принимает компромиссное решение: те, кого освободили, – пусть будут освобождены, но комиссия двенадцати будет восстановлена.
Коммуна ответила восстанием Парижа против Конвента. 31 мая Конвент был окружен несколькими тысячами людей (позже называли цифру «80 тысяч», но это, вероятно, преувеличение).
Барер предлагает очередной компромисс. В ответ раздаются голоса: «Нельзя голосовать – мы не свободны!» «Я требую, – восклицает Верньо, – чтобы Конвент присоединился к окружающей его вооруженной силе [то есть к осаждающим его парижанам] и в ней искал защиты против насилия».
С этими словами он выходит из Конвента, многие его товарищи пошли вслед за ним. «А я требую, – кричит монтаньяр Шабо, – чтобы была проведена поименная перекличка, чтобы все знали имена тех, кто покинул свой пост». Но тут Верньо со своими товарищами возвращается, как потерпевший поражение. Робеспьер предлагает упразднение комиссии двенадцати и несколько других мер. В шуме и гвалте принимается декрет, предписывающий уничтожить комиссию, а также начать судебное преследование по тем делам, по которым сделаны доносы, и издать прокламацию, чтобы дать Франции правильное представление об этом дне. (Эту прокламацию, конечно, писал Барер.) Однако день 31 мая был победой монтаньяров над жирондистами, но только полупобедой Коммуны, ведь «двадцать два» еще оставались в Конвенте.
Если бы страсти меньше накалились, если бы Марат не питал такой ненависти к «государственным людям», как он именовал жирондистов, – все могло бы этим и кончиться, по крайней мере, на сей раз. Большинство монтаньяров готовы были удовлетвориться именно таким результатом. Зато с этим не были согласны ни жирондисты, ни Марат: и они, и он стремились к полной победе.
Парижане, подстрекаемые Маратом и Коммуной, 2 июня опять явились к Конвенту. Это было как раз воскресенье, подходящий для митингов день. Они вернулись к главному своему требованию: «исключение двадцати двух».
Сами лидеры жирондистов в этот день уже не явились в Конвент, считая это бесполезным и готовясь к иным методам борьбы. Тем не менее, Конвент отказался; на него были наведены пушки. Жирондист Ланжюине отчаянно защищал дело своих товарищей. «Сойди с трибуны, я тебя пришибу!» – заорал ему монтаньяр Лежандр, бывший мясник. «Сначала добейся декрета, который объявил бы меня быком!» – не полез за словом в карман его оппонент.
В итоге Конвент вынужден был покориться Коммуне, и большинством голосов 29 жирондистов исключаются из Конвента[69]. Марат взял верх над жирондистами. Плоды победы досталась монтаньярам, но что делать с этой победой и с этими плодами – они не очень-то понимали. У большинства (исключая самых отъявленных сумасшедших) исключение своих сотоварищей из Конвента не вызывало энтузиазма, они в большинстве своем понимали, что «сегодня тебя, а завтра меня», был даже составлен протест против исключения, который подписало 67 депутатов.
Во всяком случае, пока что никаких репрессий к исключенным применять не предполагалось; их взяли под весьма либеральный домашний арест (добрых две трети из них бежали в ближайшие дни), и более того – Конвент предложил департаментам, от которых были избраны исключенные жирондисты, прислать туда заложниками депутатов от Конвента в таком же числе, чтобы доказать, что арестованным ничто не угрожает.
Дни 31 мая и 2 июня были, в отличие от других «великих дней революции», мирным восстанием: кровь пролита не была.
Зато события мая-июня, в отличие от 10 августа, стали прелюдией гражданской войны.
Гражданская война
Предреволюционная Франция отнюдь не была «плотно сшитым» государством, да таких в Европе, пожалуй, и не было. Это был конгломерат провинций, подчиняющихся французской короне, каждая со своими провинциальными правами, иногда – с провинциальным самоуправлением (Штатами), со своей историей.
В провинциях говорили на своем языке, который либо сильно отличался от французского (как, например, провансальский), либо вообще не имел с ним ничего общего – как было в Бретани или Гаскони.
После 31 мая многие провинциальные собрания были возмущены насилием, учиненном в Париже над народными избранниками, и подняли восстание, бежавшие из Парижа жирондисты возглавили это восстание.
А между тем уже несколько месяцев как началось роялистское восстание в Вандее (об этом чуть ниже). В общей сложности более 60 департаментов (из 93) – две трети страны поднялось против Парижа при том, что одновременно шла война с внешним врагом и с разных сторон надвигались армии антифранцузской коалиции. Казалось, осуществляется извечный кошмар французской государственности: расползающиеся провинции.
И все же Конвент сумел довольно быстро овладеть положением. Мы не будем здесь рассматривать перипетии гражданской войны, но все-таки надо понять, как Парижу удалось взять верх над явно превосходящими силами.
Вероятно, в тот момент союзники могли бы легко занять территорию Франции, но… они не видели для себя в том большого интереса.
Вопрос о расчленении Франции, захвата всей ее территории определенно не стоял. Времена Александра Македонского, завоевывавшего державу за державой, прошли, а времена Наполеона еще не настали. Такое расчленение никогда не было в планах европейских держав, даже и раздел безгранично слабой Польши проходил «с большим скрипом». Нет! Каждая из союзных держав думала о том, чтобы закрепиться в какой-нибудь провинции, получить важную крепость или порт, не более того.
Австрийцы рассчитывали приобрести Валансьен, прусский король еще не думал об Эльзасе, но ему хотелось получить Майнц, пьемонтцы – вернуть себе Шамбери и Ниццу, испанцы вообще не очень хотели воевать, но все-таки «слегка подумывали» о Руссильоне. Англичане настаивали на осаде Дюнкерка. «Священная война» союзников на самом деле имела очень ограниченные цели.
Восстание в стране выглядело еще более грозно.
Роялистский мятеж в Вандее вспыхнул в марте. Непосредственной его причиной был набор в армию, но правильнее сказать, что это была лишь последняя капля. Крестьянам Вандеи не нравилась борьба против аристократии, которую они привыкли уважать[70]; их разъярила борьба против священников, которым они верили. Затем – свержение короля, его казнь. Много ли требовалось, чтобы они восстали?
А в июне поднялись крупнейшие торговые города, симпатизировавшие партии Жиронды. Лион сверг якобинцев еще 29 мая; Марсель сделал то же, узнав о событиях 2 июня. Также и в Бордо верх взяли сторонники жирондистов.
Но здесь дала о себе знать исконная провинциальная слабость. Хотя провинции имели самоуправление, но за 150 лет абсолютизма они разучились действовать без приказа из центра. Мятежники действовали вяло и нерешительно. Кроме того, большинство жирондистов были, по крайней мере, в тот момент, искренними республиканцами и ни с роялистами, ни тем более с англичанами вступать в союз не хотели. Нерешительность и принципиальность обрекли жирондистский мятеж на быстрый конец. Несогласованность действий и недооценка противника привели к тому, что и союзники, и вандейцы в конечном счете также потерпели поражение.
Но если восставшие не проявили достаточной энергии, то и Конвент поначалу колебался. Прежде всего – что делать с арестованными жирондистами?
16 июня Комитет общественного спасения поручил безжалостному Сен-Жюсту подготовить доклад для Конвента. Его требовалось представить через 4 дня, однако он не был представлен ни через 4, ни через 8, ни через 12 дней. С ним тянули чуть ли не месяц, и это – во время мятежа, когда неделя равняется году! Видимо, в Комитете шли об этом жестокие споры, а сам доклад получился какой-то двусмысленный.
Его формулировки – самые жесткие: жирондистов обвиняют в организации «заговора против установления и единства Республики», а в частности – в желании возвести на трон сына Людовика XVI, в поощрении гражданской войны, в организации сентябрьских убийств и так далее. Казалось бы, вывод может быть только один. Нет! Вывод такой: да, мятежников нужно объявить вне закона, но прочих – то есть Бриссо, Верньо, Жансонне и др. – вроде бы трогать не надо, а может быть, некоторых из них, «скорее обманутых, чем виновных», надо даже вернуть через некоторое время в Конвент.
