Наташа Боровская - Дворянская дочь
Он отказался присесть и рассказал мне вкратце о происшедших событиях:
— В ночь на 25 февраля толпа разграбила особняк Силомирских. Анну Владимировну схватили и отвезли в Таврический дворец, где заседал Петроградский совет рабочих и солдат, но на следующее утро отпустили. Слава Богу, в настоящий момент она в безопасности, поскольку находится под защитой князя Львова, который, как вы, наверное, знаете, Татьяна Петровна, теперь возглавляет Временное правительство.
— Временное правительство? — я обернулась, услышав другой глубокий, звучный голос. — А Его Величество? Что стало с нашим государем?
В дверях спальни стоял отец, накинув на широкие плечи желтый шелковый халат, отороченный норкой. Семен и сиделка безуспешно пытались остановить его.
Я бросилась к нему.
— Папа, тебе нельзя вставать!
Но он не слушал меня. Опершись на мое плечо, он превозмогая себя, медленно подошел к начальнику штаба.
— Генерал, я желаю знать, что происходит! — Отец был в гневе, что его держат в неведении. — Где Его Величество? Что с ним?
— Его Величество после отречения от престола отправлен обратно в Могилев до тех пор, пока дорога на Петроград не будет свободна.
— Николай отрекся! — отец уронил седую голову на грудь.
Мы с Семеном помогли ему сесть в кресло. Он не поднимал головы, будто бы склонив ее перед павшим монархом.
— Мой бедный государь, — проговорил он наконец на родном языке, к которому обращался в минуты глубокого волнения, — мой бедный друг! Но разве не было другого пути?
— Его Величество, — ответил генерал Майский, — по-видимому, не осознавал всей серьезности революционного кризиса…
— Революционного кризиса, — прошептал отец. — Я не знаю, что делать.
Борис Андреевич взглянул на меня. Затем, когда я кивнула, он продолжил твердым голосом:
— Все началось с хлебных бунтов в Петрограде и нападений на полицию. Войска, вызванные для подавления беспорядков, стали брататься с толпой. Повсюду появились красные флаги. Полицейских преследовали и убивали, та же участь постигла и офицеров, отказавшихся нацепить красный бант. В Москве тоже начались волнения.
Когда председатель Думы Родзянко в телеграмме государю выразил мнение о том, что только немедленное формирование нового кабинета министров, составленного из лиц, пользующихся общественным доверием, и передача Думе всей полноты законодательной власти еще могут спасти династию, Его Величество в ответ на это приказал распустить Думу. Дума проигнорировала этот указ. К тому времени, когда Его Величество наконец-то осознал необходимость пойти на некоторые уступки, было уже слишком поздно. Генерал Алексеев после консультаций с высшим командованием выразил общее мнение всех командующих фронтами о печальной необходимости отречения государя от престола.
— Но как он мог? — Отец в гневе ударил кулаком по подлокотнику кресла. — Разве Алексеев не понимает, что за отречением государя неизбежно последует полный развал армии?! Почему не посоветовались со мной?
— Папа, генерал Брусилов хотел поговорить с тобой. Но я сказала ему, что ты тяжело болен и тебя нельзя беспокоить.
Отец, нахмурившись, посмотрел на меня. Затем сказал своему заместителю:
— Продолжайте, Борис.
— Его Величество спешно отправился в Петроград, но пути за Псковом были в руках мятежников. Делегаты Думы, Гучков и Шульгин, приняли акт отречения государя в его поезде в ночь на 2 марта. Его Величество держался замечательно, он не выказывал ни малейшего волнения.
— Да, узнаю его, — заметил отец. — Это так похоже на Николая: упорствовать до самого конца, затем разом со всем покончить, сославшись на волю Божью. Ну что ж, пожалуй, оно и к лучшему. С хорошим регентом до совершеннолетия Алексея Россия еще может быть спасена.
— Его Величество, не желая расставаться с больным сыном, отрекся в пользу своего брата, великого князя Михаила, — сообщил генерал Майский.
Отец ошеломленно смотрел на говорящего, а тот продолжал:
— Под давлением Керенского, нового министра юстиции и депутата Петроградского Совета — реальной сегодняшней власти, — Его Императорское Высочество отказался от короны, ожидая решения будущего Учредительного собрания по вопросу о форме государственного правления в России.
Отец снова ударил кулаком по подлокотнику.
— Михаил Александрович отказался, не видя ни от кого поддержки! Он еще слабее своего брата. Но как мог Николай так поступить? Он не имел законного права отрекаться в пользу брата. Весь этот акт отречения неправомочен. Мы выступим в поход на Петроград и провозгласим регентом Николая Николаевича. Слава Богу, армия на фронте все еще верна престолу. Если не найдется другого вождя, что ж, тогда я сам поведу войска. Не могу же я сидеть сложа руки, когда Россия катится в пропасть, — я, потомок Рюрика и Владимира! Доченька, помоги мне, мне нужно как можно скорее поправиться! — Он порывисто приподнялся в кресле, но силы изменили ему, и он тяжело опустился на место.
Я с нежностью положила руку ему на плечо.
— Конечно, папочка, ты скоро поправишься, но для этого тебе нужно слушаться врачей. А пока давай-ка я уложу тебя.
Отец долго метался в постели, несмотря на то, что я дала ему снотворное, и беспрестанно повторял:
— Неужели все катится в пропасть? И моя родина сгорит в этом пожаре из-за бездарности и глупости своих правителей? Неужели ничего нельзя сделать?
Тогда я дала ему еще снотворного, и он наконец забылся беспокойным сном. Затем я вернулась к генералу Майскому и попросила его отправить из штаба генерала Брусилова телеграмму бабушке и другую телеграмму государыне, которая ухаживала за больными детьми в Царском. Я выразила в этой телеграмме самые теплые пожелания их скорейшего выздоровления. Больше я ни о чем не решилась сказать.
Состояние отца вновь ухудшилось, опять поднялась температура. Он оставался в неведении об аресте государя по дороге в Царское и о разворачивающихся событиях, о которых мне сообщал генерал Майский.
Государыня с детьми жила в Александровском дворце под домашним арестом. Петроградский Совет приставил к ним «революционный караул». Старый министр двора, граф Фредерикс, Анна Вырубова, бывший военный министр Сухомлинов и некоторые другие высокопоставленные чиновники были посажены в Петропавловскую крепость. Сухомлинова и Протопопова едва не растерзала толпа. Великий князь Николай Николаевич, которому государь после отречения передал командование армией, прибыл после своих побед на Кавказе в могилевскую Ставку только затем, чтобы услышать от Временного правительства, что в его услугах больше не нуждаются.
Вскоре после того как великий князь отправился обратно на Кавказ, отца уволили из армии. Вместе с приказом о его отставке, полученном из Ставки, фельдъегерь доставил запечатанное письмо от бабушки. От Таник не было ни строчки. Каким тревожным было для меня ее молчание!
Вот как описывала бабушка революционные события в Петрограде:
«25 февраля я пригласила на обед нескольких наших друзей. Все мы чувствовали, что ситуация с каждым часом становится все более серьезной. Наш почтенный, но малоспособный новый премьер-министр, престарелый князь Голицын, назначенный на эту должность совершенно неожиданно для себя самого, созвал кабинет министров на экстренное совещание в Мариинском дворце. И вот, Бог знает почему, именно в этот критический момент государь уезжает в Ставку. А ведь останься он в Петрограде — и, я уверена, все сложилось бы по-другому. Поневоле начинаешь думать, что Россию увлекает какой-то злой рок. Почти сразу же после отъезда государя в городе начались волнения, и даже гвардейские полки были охвачены мятежными настроениями, что было уже совсем неожиданно.
Во время обеда, когда мы перешли к пудингу à 1а Nesselrode (здесь Анатоль превзошел самого себя), вдруг послышались выстрелы со стороны Английской набережной и шум голосов во дворе. В столовую вбежал наш дворецкий с криком: „Ваша светлость, толпа выламывает двери!“ Я попросила моих гостей сохранять спокойствие и распорядилась, чтобы их проводили на улицу через черный ход. Конечно, меня убеждали уйти вместе со всеми, однако я решила остаться, чтобы встретить толпу.
Когда я вошла в портретный зал, бунтовщики застыли на месте. Среди полной тишины я сказала, что с самого начала войны наши „барские хоромы“ превращены в лазарет, и попросила их уйти и не тревожить раненых. Поначалу все было двинулись к выходу, как вдруг один развязный малый — видимо, подвыпивший солдат — выступил вперед и грозно вопросил, где я прячу моего сына — предателя и врага народа.
— Мой сын на фронте — там, где и вам следовало бы быть по моему мнению, — ответила я, и тогда раздались крики: „Долой войну! Замолчи, старуха! Долой Николашку!“ Все тот же дерзкий молодчик заявил, что раз я не могу выдать сына и оскорбляю „революционный народ“, то меня арестуют.
