Ирина Головкина (Римская-Корсакова) - Лебединая песнь
Она вздохнула:
– Уж не знаю. У нас стоит в комиссионном беккеровский рояль, но бабушка сказала, что выручка за него пойдет дяде Сереже, а если бабушка что сказала – так и будет.
Она повернула на Морскую, и через несколько минут они остановились у подъезда.
– Я был очень счастлив встретить вас, Ксения Всеволодовна! Надеюсь, что мы еще увидимся. Надеюсь также, что праздник ваш состоится.
– И я буду надеяться! Знаете что? Приходите к нам в день моего рождения, – и тут же смутилась и до ушей покраснела:
– Ах, что я сделала!
Он понял ее и улыбнулся:
– Вы и в самом деле непослушный ребенок, Ксения Всеволодовна. Разве можно приглашать в дом человека, не представленного бабушке? Но я надеюсь исправить это в скором времени. Всего хорошего. – Она улыбнулась и исчезла за тяжелыми дубовыми дверями старинного подъезда.
«Боже мой, как она хороша! – думал он, глядя ей вслед. – Какая чистота линий в ее лице, а на лбу как будто лежит луч света. Не могу более противиться ее обаянию! Сегодня же попрошу Нину представить меня Наталье Павловне. Я хожу по краю бездны, но ведь не все думают и чувствуют, как Марина. Кристальные души бывают очень чутки: внутренний голос безошибочно говорит им правду о человеке – эта девушка поймет, как я несчастлив, как я тоскую без любви и без семьи, как глубоко я умею любить. Если же счастье пройдет все-таки мимо, тогда… тогда не стоит больше тянуть эту лямку».
Весь вечер он думал только о том, согласится ли Нина ввести его в дом Бологовских.
– У меня к вам просьба, – сказал он, воспользовавшись удобной минутой.
– Какая? – спросила она.
«Откажется!» – подумал он.
Она стояла перед туалетом, роясь в ящичке; в ответ на его смущенное молчание она повернулась и секунду фиксировала его взглядом.
– Представить вас Наталье Павловне – так ведь?
Он с удивлением на нее взглянул.
– Особой проницательности не нужно, чтобы заметить впечатление, произведенное на вас Асей, – усмехнулась она. – Ну, так слушайте: я вас представлю, но с условием.
– Каким же?
– Я объясню Наталье Павловне, переговорив с ней предварительно наедине, кто вы по происхождению, и сообщу ей вашу биографию. Я уверена, что вы, очертя голову, броситесь ухаживать за Асей, и не хочу, чтобы потом упрекали меня в скрытности или в неосторожности, мало ли в чем? Понимаете ли вы меня?
– Вы вправе поставить эти условия, Нина, но я и сам в этой семье не хочу лукавить. Всецело полагаюсь на ваш такт.
Между тем Асю ждала буря. Как только француженка открыла ей двери, она тотчас объявила, что Наталья Павловна беспокоится, так как Ася вернулась позже, чем предполагалось, и повела ее пред очи бабушки. Ася стала рассказывать, что Леле очень идет форма медицинской сестры и что в Эрмитаже получилась неудача.
– А потом мы понесли курицу в комиссионный магазин, – закончила она.
– Кто мы? – спросила тотчас Наталья Павловна.
Ася покраснела, как рак, и замялась. Наталья Павловна приподнялась на подушке.
– Как? Опять с кем-то разговаривала? Опять пристал кто-нибудь? Говори сию минуту!
– Вовсе не пристал. У него манеры самые изысканные. Он – настоящий джентльмен.
– Ася, ты себя доведешь до беды! – воскликнула Наталья Павловна. – Ведь я раз навсегда запретила тебе разговаривать с посторонними мужчинами.
Зинаида Глебовна, сидевшая около Натальи Павловны, присоединилась:
– Ася, это и неприлично, и недопустимо, и опасно! Уж поверь нам. Мы больше тебя знаем жизнь.
– Тетя Зина, почему опасно? Я ведь не с громилой разговаривала! Это князь Олег Андреевич Дашков.
– Что? Кто? Какой князь? Муж Нины Александровны давно убит, а больше нет никаких князей Дашковых.
– Есть, оказывается! Он сам сказал.
– Чепуха! Тебе можно наговорить что угодно, ты всему веришь. Ясно, что опять выдумки, как с Рудиным. Ты не дала адреса, надеюсь?
– Адрес он знает, потому что проводил меня до подъезда. Мы чудесно поговорили о музыке, только мы не во всем согласны: он выше всего ценит музыку Чайковского, а я как раз Чайковского считаю слишком земным, не воспаряющим.
– Боже мой! Теперь этот тип будет подстерегать ее! – воскликнула Зинаида Глебовна.
– Ты, Ася, не слушаешься меня уже не в первый раз, – сказала Наталья Павловна. – Я должна тебя наказать, я это так н оставлю.
– Наказывай, бабушка, а я все равно знаю, что ничего плохого я не сделала и что он в самом деле Дашков; я наказанья не боюсь.
– Посмотрим. Отложите ей, мадам, белье для починки, и пусть целый день штопает – ни рояля, ни разговоров, ни книг. По-старинному – на хлеб и воду. Лелю к ней не впускать. Ни слова больше. Уйди.
Ася вышла, мадам за ней.
– Для меня совершенно очевидно, что ее нельзя одну выпускать на улицу. Она слишком хорошенькая и к тому же доверчива сверх меры. Придется ее провожать, как маленькую, а между тем наша бедная мадам и так разрывается на части, – сказала Наталья Павловна, опускаясь на подушки.
– Не кажется ли вам, Наталья Павловна, что следовало бы немножко просветить Асю, чтобы она поняла, как может поплатиться за свою доверчивость? – сказала Нелидова.
– Нет, Зинаида Глебовна, дорогая: я останусь верна нашим дворянским традициям – девушка должна быть чиста не только телом, но и мыслями. Помните ли вы слова: «Гряди голубица» и «Сам благослови деву чистую» – она под венцом должна быть такой же голубкой, как мы с вами в наше время, а не как эти советские девчонки, о которых сами родители не знают, девушки ли они. Ни в каком случае я не приподыму завесы.
Ася просидела весь вечер и весь следующий день одна. Она не унывала, предвидя свою победу, и с нетерпением поджидала Нину. Желая более неожиданной и эффектной развязки, она не делала новой попытки доказать свою правоту. Сидеть было скучновато, тем более что иголку она органически не выносила. Желая развлечься, она напевала вполголоса все, что ей приходило на память.
В середине второго дня мадам, выходя в булочную, наткнулась в подъезде на высоченного рыжего детину в кепке, сдвинутой на затылок, с косматым чубом, выпущенным на лоб. Он стоял, запустив руки в карманы и тараща глаза на лестницу. Француженка покосилась на него, обошла сбоку и опять покосилась. Возвращаясь из булочной, она снова увидела его на том же месте.
– Le viola! [40] – сказала она себе, и закипело ретивое. Она замахнулась на парня корзиной:
– А ну пошель! Пошель! Вот нашелься князь! Prince Dachkoff! Я тебе покажу, какой ты князь! Не лезь к благородной дьевушка! А ну – пошель!
Детина вытаращил глаза так, что они у него чуть на лоб не вылезли.
– Пошель! – наступала неугомонная мадам. – Наш дьевушка не по тебе! Ты – du [41] простой, так и не льезь! Милиций вызовю! Вот нашелься князь!
Терпение рыжего детины лопнуло.
– Вот привязалась, заморская ведьма! – пробормотал он, отмахиваясь руками. – Какой я тебе князь?! Пошла вон, немецкая рожа!
От последних слов мадам взорвалась, как бомба.
– Я немецкий рожа?! Я?! Mon Dieu! [42]" Я француженка, парижанка! Я тебя в милицью, в милицью! – и она хлопнула его с размаха по физиономии. Детина бросился вон, очевидно, считая, что имеет дело с сумасшедшей.
Явившись домой, мадам с торжеством изложила происшедшее Наталье Павловне, но последняя не была столь уверена, что личность противника установлена достаточно точно: она полагала, что человек, привязавшийся к Асе, был более интеллигентный.
Вскоре мадам, войдя к Асе, поставила перед ней очередной чай и хлеб, и объявила, что уходит по делам и что бабушка задремала, а ей надлежит по-прежнему не выходить и штопать. Ася вздохнула: заключение начало ей надоедать.
– А как же мой урок, мадам? В шесть часов я должна быть в музыкальной школе.
– Cela ne m’interesse point! [43] – ответила мадам и вышла.
Ася вскочила и стала ходить по комнате. Терпенья у нее было очень мало, а Нина, как нарочно, не шла. Дела в музыкальной школе складывались не благоприятно: плата за март месяц не была внесена, и она уже видела себя в списке лиц, с которыми преподавателям предлагалось прекратить занятия до погашения ими задолженности. Если в течение ближайших дней плата не будет внесена, ее могут исключить. Было еще одно осложнение, тревожившее ее нисколько не меньше: до дня рождения оставалось всего несколько дней, пока она в опале, переговоры по поводу вечеринки и платья заброшены, а потом уже будет слишком мало времени! Пометавшись тревожно по комнате, она решила, что события для своего ускорения нуждаются в могучем толчке, и на цыпочках выскользнула в коридор к телефону.
– Можно Нину Александровну?
– Нины Александровны нет дома. Что прикажете передать? – услышала она мужской голос. Сердце ее забилось с удвоенной частотой.
