Страна Печалия - Софронов Вячеслав

—

Сейчас пойду и узнаю, — с неприязнью ответил он, покосившись на не желающую вылезать из-под теплого одеяла попадью, не решаясь сказать вслух, насколько она обленилась, проводя в постели большую часть дня, и давно забыла, как следует жене провожать мужа из дома.

«Эх, дать бы ей в ухо, хотя бы в полсилы», — с тоской подумал он, но тут же представил, что начнется, как прибегут дочери, и тогда весь день пойдет насмарку. А так, уйдя в храм, он только вечером вернется в дом и тут же ляжет спать, не вступая в разговоры со своим бабьим семейством, и принялся торопливо одеваться.

Пока они шли к храму, Федька успел второпях рассказать, как ни свет, ни заря заявился незнакомый ему человек то ли с архиерейским, то ли с иным посохом в руках, отчего он поначалу принял его за архиерея, и велел звонить к заутрени.

—

Едва отбился, — с придыханием выговаривал он, — думал, сейчас так и звезданет посохом промеж глаз! Глаза у него горят, словно в каждом по свечке вставлено, бороденка рыжеватая вздымается, топорщится страшно так, и говорит громко, ажно в ушах звенит. Да еще говорит, с самой Москвы приехал! Неужто и взаправду из Москвы? И почему в наш храм? — Федька на ходу непрестанно размахивал руками, словно отгонял кого невидимого от себя, отчего и без того нелепая его фигура выглядела и совсем забавно. — Испужался я его донельзя, но на колокольню не полез и его не пустил. Правильно сделал, батюшка?

—

Правильно, правильно, — торопливо отмахнулся от него отец Аверкий, стараясь не потерять в темноте проложенную в снегу тропинку и не оступиться. От быстрого шага он тяжело дышал, сердце колотилось в груди, словно заячий хвост, будто предчувствуя что-то нехорошее, ждущее его в скором времени.

Но при том он не мог позволить себе показать это свое предчувствие и неосознанный страх дышащему ему в затылок Федьке, а потому старался шагать степенно, выпятив грудь, и время от времени сводил брови к переносью, хотя звонарь вряд ли смотрел в его сторону, а глядел больше под ноги, чтоб не угодить в какую колдобину. Отец Аверкий ненадолго остановился, стараясь отдышаться и надеясь унять сердечное биение. Встал и Федька, подобострастно глядя на батюшку. И тот, понимая важность момента и стараясь подбодрить звонаря и самого себя, отчеканивая слова, произнес, выпуская клубы пара в морозный воздух:

—

Погоди чуть, узнаем, кто таков к нам в такую рань без приглашения, меня не известив, заявился. Я ему покажу, как самовольство у меня в храме проявлять. Ишь, удумал… Звонить без моего на то согласия… И не на таких управу находили, — прочищая голос, звучно кашлянул он. — И с этим управимся… Не впервой…

Но в душе он понимал: нет, не справиться ему с тем человеком, ничего не выйдет. Новые времена наступают и против этого он, заурядный иерей, бессилен что-то предпринять, а начнет противиться, то не поздоровится, управятся с ним, как с цыпленком, и перышка единого не оставят.

Меж тем Аввакум, посидев какое-то время в церковной сторожке, не утерпел и выскочил наружу, не обращая внимания на пронизывающий, достающий до самого нутра дувший с реки ветерок. Через какое-то время он услышал доносящиеся издалека обрывки слов, будто обрезал их кто и нес отдельные слоги ветром к нему, но самих говорящих в кромешной темноте различить было пока невозможно. Потом голоса смолкли, зато стал слышан скрип снега под их шагами, и наконец, чуть не наскочив на него, стоящего неподвижно, появились два покрытых инеем человека, первым из которых был дородный батюшка, тяжело дышащий, а из-за него выглядывал давешный звонарь, не пустивший Аввакума на колокольню.

—

Мир вам, — степенно проговорил еще не отдышавшийся от быстрой ходьбы отец Аверкий и слегка поклонился.

—

Спаси, Господи, — негромко откликнулся Аввакум, ожидая, как поведет себя пришедший. Меж тем звонарь Федька молча прошмыгнул к себе в сторожку, оставив их одних, дав тем самым понять, что его дело — сторона и он готов подчиниться тому, кто первым отдаст ему приказание.

—

Не ведаю, как и дошли, темень этакая… — не спешил начать неизбежный разговор, ради которого его и пригласил отец Аверкий. — Поди, озябли тут, — добавил он, уже понимая, что новоявленный протопоп с посохом в руках, в точности похожий на архиерейский, имеет над ним явное превосходство и молодостью своей и связями с сильными мира сего и какой-то непонятной, исходящей от его облика силой, смирился, тяжело вздохнул и неожиданно спросил с не свойственным ему подобострастием:

—

Звонить прикажете?

—

Давно пора, — кивнул Аввакум, даже не удивившись, а лишь мельком отметил про себя, что приходской батюшка ни в чем ему перечить не смеет, показал рукой на дверь храма, — скажи, чтоб открыл и свечи зажег. Потом пусть на колокольню лезет, а я пока облачаться стану.

—

Федька! Собачий сын! — сипло закричал отец Аверкий в сторону сторожки. — Отворяй двери в храм! Свечи зажги! Совсем разбаловался! Выгоню вон в другой раз, коль опять хорониться от меня начнешь…

—

Другого раза не будет, — мягко, но с нажимом перебил его Аввакум. — Я тут такой порядок наведу, какого сроду у вас, морд квасных, не бывало.

—

Истинно так, — перекрестился бывший настоятель и неожиданно почувствовал пробравшуюся сквозь седину усов в рот к нему солоноватую слезу, произвольно выбравшуюся помимо его воли из уголка левой глазницы и тяжело упавшую вниз. — На все твоя воля, Господи, — прошептал он и, не глядя по сторонам без былой величавости, вжав в плечи подрагивающую от беззвучных рыданий голову, несказанно радуясь темноте, скрывающей немощь его, подошел к дверям, дождался, когда Федька откроет их, и пропустил вперед Аввакума. Сам же с трудом наложил на себя крестное знамение и, уже не осознавая, что и как делает, привычно вошел в храм, а там, прислоняясь к стене, сполз вдоль нее на холодный пол и, потеряв сознание, замер, неловко раскинув далеко от себя руки.

Аввакум же, не заметив того, прошел к Царским вратам, опустился на колени и начал горячо читать молитву, не воспринимая ни единого звука, даже если бы за стеной выстрелил кто из пушки. Потому он не сразу понял, чего от него хотят, когда звонарь Федька несколько раз дернул его за рукав, растерянно глянул по сторонам и увидел при свете слабо горевших свечей искаженное в немом крике лицо звонаря, и лишь потом до него начали доходить бессвязные слова, а чуть позже и их смысл:

—

Батюшка Аверкий преставился!!! — то ли кричал, то ли, наоборот, шептал Федька.

И только тут Аввакум увидел подошвы сапог отца Аверкия, лежащего под иконой Николая Чудотворца неподалеку от входа в храм. Он не сразу понял, что случилось, и почему вдруг тот оказался лежащим на полу. Он поднялся с колен, подошел к нему и склонился, стараясь понять, дышит ли тот. Федька поднес к лицу старого иерея свечу, и веки того дрогнули, из груди послышался слабый хрип.

—

Живой! — обрадовался звонарь. — Слава те, Господи! Пойду подмогу звать, до дома его доставить, а вы уж, батюшка, один тут управляйтесь, пока диакон наш Антон не подойдет, он все вам и покажет…

С этими словами он кинулся наружу, вторично оставив Аввакума наедине с прежним настоятелем. Тот чуть приоткрыл глаза, постарался что-то сказать, но из горла вырвался лишь надсадный хрип. Аввакум оказался в полном замешательстве. Он просто не знал, как поступить: то ли оставаться рядом с отцом Аверкием, то ли готовиться к началу службы. Так он какое-то время постоял в нерешительности, а потом, решив, что ничем помочь не сможет, перекрестил старого иерея и ровным шагом отправился к двери, ведущий в алтарь.

…А в это самое время в доме у отца Аверкия неожиданно проснулась младшая из его четырех дочерей, которой во сне приснилось, будто бы кто-то душит ее, и громко заверещала:

—

Маменька, убивают, убивают! Всех нас сейчас убьют! Помоги!

Другая сестра, спавшая рядом с ней и старше ее ровно на год, стремительно села на постели и, не открывая глаз, безошибочно залепила ей тяжелую сестринскую затрещину. Младшая успокоилась и тут же уснула, не слыша, как злой ветер, прилетевший в Сибирь из-за Уральских гор, пытается оторвать неплотно прикрытий ставень на их окне, а был бы более силен, то сорвал бы и крышу с поповского дома и разметал строение по бревнышку, да и унес бы их самих далеко на восток, где только-только начинал сереть край неба под громоздкими тучами, надолго облепившими небесную твердь и не пускавшими солнечный свет к людям и всем, кто обитал на этой печальной земле.