Александр Западов - Подвиг Антиоха Кантемира
Предупредил Кантемир кардинала Флери также о том, что шведское правительство готовит манифест, наполненный бранью и клеветой на Россию, который предполагалось разослать в редакции европейских газет. Он просил запретить публикацию манифеста во Франции.
Кардинал Флери ответил русскому послу, что такой манифест выглядел бы непристойным и что, как он думает, война между двумя странами не может извинять грубые хулы против неприятеля, тем более что пользы от ругательств ожидать невозможно. Полицмейстер господин Морвиль объявит печатникам и книгопродавцам о запрещении издавать шведский манифест и присмотрит, чтобы его распоряжение исполнялось.
— Тем не менее, — добавил кардинал, — должен напомнить, что уже несколько лет наше правительство критикует некая церковная газета, и мы не можем ее закрыть, потому что никак не удается узнать, где и кто ее выпускает. Так что, если шведский манифест появится, не считайте, что мы пренебрегли вашей просьбой…
Очевидно, предупреждение Кантемира все же помогло: о манифесте больше не вспоминали.
…В новом, 1743 году первый министр Франции кардинал Флери стал хворать. Две недели он боролся с болезнью, но старое сердце не поддержало волю к жизни. Узнав о кончине своего наставника, Людовик XV горько плакал. Семнадцать лет он не знал забот и царствовал, довольный жизнью, во всем положившись на старшего друга и учителя. Пришло время самому браться за дела. Как-то станут складываться они…
Для Кантемира и других послов и резидентов единственным источником сведений о королевских распоряжениях сделался статс-секретарь Амело. Он разговаривал неохотно, в объяснения не вступал, и видно было, что указы составляются без его участия и он знакомится с ними не раньше, чем приходит время их обнародовать.
Общей системы, видимой цели в королевских распоряжениях не чувствовалось, иногда указы противоречили один другому, и было видно, что подсказывались они разными людьми из тех, кто был близким королю и мог влиять на его решения.
Думая об этом, Кантемир вновь и вновь оценивал прозорливость Макиавелли, умевшего предвидеть возможность такого положения, в котором очутился Людовик XV.
"Если государь не обладает мудростью, — писал итальянский политик, — то у него не будет хороших советников. Впрочем, может быть, что государю удастся довериться одному советнику, который станет направлять его во всех делах и начинаниях, как человек большого ума и многих знаний. Но такое взаимодействие долго не продлится — советник заберет всю власть государя себе, а от него легко избавится.
Немудрый государь постарается взять нескольких советников, но никогда не получит от них общего мнения. Каждый советник будет заботиться о своей выгоде, а государь не сумеет понять их и вывести правильное решение.
Не в советниках сила. Государь должен прежде всего рассчитывать на свое уменье управлять страной и на войско, созданное им для того, чтобы защищать ее границы…" Понимает ли это французский король, похоронивший своего наставника?!
Летом 1743 года среди парижан распространились слухи о том, что в Петербурге раскрыт опасный заговор против государыни Елизаветы Петровны. У Кантемира прямо и намеками дипломаты и французские чиновники спрашивали, что случилось в северной столице, и ему приходилось отмалчиваться — петербургский двор не спешил указать послу, какие демарши ему надо предпринимать и в чем смысл происшествия, о котором заговорили газеты.
Но вот и дипломатическая почта. Оказалось, были разговоры в семьях придворных, что Елизавета Петровна есть незаконнорожденная — за три года до свадьбы родителей явилась па свет, нынешние управители все негодные, надобно выручать брауншвейгскую фамилию — Анну Леопольдовну и ее сына, императора Ивана Антоновича, ему король прусский берется помогать, и австрийский посланник Ботта верный слуга и доброжелатель…
Разговорщиков арестовали, допрашивали, подняв на дыбу, пытали. Генеральное собрание, учрежденное в Сенате, приговорило пятерых казнить, остальных кого сослать, кого высечь плетьми, у всех имения отписать в казну. Императрица приговор смягчила: Степана Лопухина, его жену Наталью, сына Ивана, жену обер-гофмаршала Михаила Бестужева Анну, урезав им языки, отправить в Сибирь.
Австрийскому канцлеру Улефельду, а затем королеве Марии Терезии было заявлено неудовольствие поведением маркиза Ботты — они отговорились отсутствием доказательств его вины. В Париже радовались конфликту между Россией и Австрией, в Лондоне огорчились, ожидая падения Бестужевых, своих доброжелателей, правда, обходившихся недешево. Кантемир сносился с дипломатами обеих столиц и печатал в газетах разъяснения по существу дела, доказывая неизменность внешней политики России и ее миролюбие.
Он следил за дипломатической перепиской, слухами, делал обзоры печатных известий — и составил объемистую рукопись, вобравшую сведения о мнимом заговоре Лопухиных и маркиза Ботты.
Именно в эти дни, начитавшись взаимных уверений и увещаний в дружбе и благорасположении, Кантемир сказал одному из своих друзей, аббату Гуаско, фразу, которую тот не поленился записать:
— Договоры между государствами есть скорее доказательства их взаимного недоверия друг другу, чем торжество политической мысли.
Глава 17
Свои — и чужие
1
Просмотрев переписанные Гроссом дипломатические бумаги, Кантемир остался ими доволен.
Теперь предстояло ответить на письма Марии, не устававшей писать брату о Варе. Он не давал девушке никаких обещаний, и Черкасские себя от них освободили. Но все же… Все же что-то в глубине души связывало Антиоха с Варей, от чего ему хотелось освободиться, особенно теперь, когда в его жизнь вошла Мари. Рассказать сестре правду не было никакой возможности: Антиох заведомо знал ответ, который ничего не изменил бы в его судьбе, но навеки провел бы полосу отчуждения между ним и сестрой, любящей и непримиримой.
Кантемир писал:
"Что касается Тигрицы, то я больше о ней не думаю; мне до того наскучили эти вечные бесплодные разговоры о ней, что у меня уж не хватает на них терпении, особенно когда я вижу, что ее мать ждет кого-нибудь из сынов Юпитера, чтобы выбрать себе зятя, достойного ее чрезмерного тщеславия. Жалею только о бедной девушке, которая так печально проводит лучшее время своей жизни".
Он по-прежнему был осторожен в словах, хотя нетрудно было рассмотреть за ними его холодность к несостоявшейся невесте, желание видеть ее судьбу устроенной и тем самым себя свободным для новой жизни.
Сказав Гроссу, что едет в театр, Кантемир поспешил на улицу Бурбон, радуясь возможности провести вечер в семье. Теперь Мари жила в другой квартире, побольше. Она находилась в том же доме, но этажом выше.
Мари ожидала его. Она очень похорошела, родив сына. Лицо ее обрело выражение спокойного счастья. Выпавшие на ее долю испытания в детстве и юности закалили характер молодой женщины, выработали у нее самостоятельность, главное же, умение радоваться хорошему.
— Здравствуй, друг мой, — сказал Кантемир, целуя ее.
Митю, или, как говорила Мари, Митью, только что уложили в постель. Антиох зашел в детскую. Митя, радостно лопоча, заулыбался отцу.
— Спи, малыш, спи, поздно, — сказал Кантемир, погладив ребенка по светлым, мягким волосам.
К приходу Антиоха Мари обычно отпускала служанку. Они оба заботились о сохранении тайны. Скрыть совсем его визиты теперь, разумеется, было невозможно. Для Митиной няни, служанки и квартирной хозяйки Антиох был Антуаном Дмитро, коммивояжером, находившимся в постоянных разъездах.
Мари приготовила легкий ужин: молочную кашу, сухарики, чай.
Антиох все время чувствовал себя плохо, боли не оставляли его, и Мари знала об этом.
— Как Митя вел себя? — задал Кантемир свой обычный вопрос, на который у Мари всегда бывал обстоятельный ответ. Им обоим все до мелочей в поведении сына было интересно и полно значения.
— Как трудно угадать, каким он вырастет, — заметил Кантемир.
— Это уж от бога, — сказала Мари.
— Нет, голубка, совсем нет, — возразил Кантемир. — Как жаль, что ты не читаешь по-русски. Четыре года назад я написал сатиру, словно предвидя, что у меня родится сын и меня начнут занимать вопросы воспитания. Она так и называется "О воспитании".
— Может быть, ты начнешь меня учить русскому языку, Антуан? — спросила Мари. — Я ведь очень недурно училась в пансионе, и мадам Форестье находила меня способной.
Антиох нежно погладил ее тонкую руку.
— Охотно, Мари. Жаль, что у меня так мало времени для обучения. Едва успеваешь иовидать вас, как надо возвращаться.
— Но, может быть, есть какие-нибудь буквари, по которым учат у вас детей? Мне бы они подошли в самый раз. — Мари улыбнулась.
