Ференц Мора - Золотой саркофаг
Квинтипор чуть не задохся от досады: целый вечер слоняться в ожидании нобилиссимы и все-таки прозевать!
Пот градом катился с него, когда он, наконец, прибежал к дворцу. Еще издали увидел, что в окне нобилиссимы, целую неделю темном, горит свет. И занавески раздвинуты. Юноша, тяжело дыша, остановился среди кустов самшита, подстриженных в форме лебедей, и заглянул в окно. Но сейчас же отвернулся: нобилиссима переодевалась. Впрочем, не слишком долго имел он силы противиться глазам своим, настойчиво требовавшим трофеев. Девушка уже отошла в глубь комнаты, и в окне виднелась только голова ее да игра зайчиков от зеркала – на потолке. Вдруг зеркало повернулось так, что яркий пучок света ударил прямо в глаза Квинтипору. Он испуганно отскочил в сторону и спрятался за самшитовым лебедем. А когда отважился выпрямиться, нобилиссима была уже в парадном одеянии и Трулла поправляла его сзади. Потом старушка оглядела девушку спереди, поправила что-то у нее на шее, и Квинтипор видел, как та ударила няньку по руке, видимо не больно, так как обе весело рассмеялись.
Вдруг свет в комнате погас. Куда это собралась нобилиссима в такую пору да еще в парадной одежде? Не иначе как к императору. Квинтипор побрел по длинному коридору, ведущему из женской половины дворца к императорским покоям. Тянувшийся за девушкой цветочный аромат подтверждал его догадку, в самом деле – пошла к императору! Юноша глядел издали, боясь подойти ближе, чтобы не попасться на глаза стоящему у дверей прислужнику. Прошло не меньше часа, прежде чем прислужник упал на колени и двери открылись. Послышался голос императора, видимо, провожавшего нобилиссиму. Через несколько минут юноша уже занял свою позицию под окном. Но ждал он напрасно: свет в комнате не зажигался, хотя время было позднее. Прижав руку к сердцу, он почувствовал, что платье на груди все промокло. Юноша наивно подумал, что это от морского тумана, не замечая, что из глаз его уже давно катятся слезы обиды и разочарования…
– Гранатовый Цветок! – прозвучал у него за спиной голос, тихий и трепетный.
Вздрогнув, он повернулся, невольно раскрывая объятия, но сейчас же опустил руки. К счастью, нобилиссима, кажется, не заметила этого непростительного движения: ведь он сам еще не видел ее.
– Что ты делал, Гранатовый Цветок?
– Ждал тебя, нобилиссима.
– И давно?
– Да вот уж неделю.
Девушка, задорно засмеявшись, потянулась к руке юноши.
– Правда, Гранатовый Цветок? В самом деле? Ты все время ждал меня?.. Посмотри, как у меня руки замерзли… Ну, погрей же!.. А что это у тебя в кулаке?
– Финик, – стыдливо отвечал юноша и попытался объяснить свое ребячество: – Мне такой большой никогда еще не попадался, и я сберег его для тебя. Хотел сразу угостить, как только сойдешь с корабля.
Нобилиссима взвизгнула: так выражался у нее обычно неудержимый порыв радости.
– Смотри, у меня тоже финик! С Кипра тебе привезла… Твой очень сладкий! А мой как? Попробуй!.. Вкусно?
Юноша поспешно кивнул, хотя кипрский финик показался ему горек. Он вспомнил вдруг письмо, виденное перед отъездом нобилиссимы у хранителя императорской печати. Оно было адресовано Максентию, на Кипр!
Молча жуя финики, дошли они до ворот дворцового сада. Караульный в виде приветствия поднял копье.
– Хочешь, погуляем?
– Как бы ты не простудилась, нобилиссима: вечер прохладный.
Только теперь, при свете настенного факела, он заметил, что на девушке легкая пушистая одежда, которой он еще ни разу не видел.
– За меня не бойся. Видишь? Трулла надела на меня свою теплую одежду. Я у нее ужинала: заказала старушке лепешки в честь того, что сказал мне император. Вот это новость!.. Ах, магистр, сколько раз я говорила, что ты тоже должен отведать Труллиных лепешек.
Караульный уступил им дорогу, и они повернули к гавани.
– Гранатовый Цветок! – прошептала девушка, когда они вошли в аллею. – Почему ты не спрашиваешь, что за новость сообщил мне император?
– Для меня, нобилиссима, приятных новостей быть не может, – тихо ответил юноша.
– Почему же, мой мальчик? – лукаво спросила она, прижимаясь к нему.
– Император решил отослать меня отсюда.
– Куда, Гранатовый Цветок?
– Далеко… в Байи… И там я буду рабом августы. Юноша еле сдерживал слезы. А девушка залилась веселым смехом.
– Ах, батюшки! Пропадет Александрия без тебя. Да и без меня тоже. Я ведь тоже уезжаю отсюда. Понимаешь? Далеко-далеко! И дорога дальняя, и дело трудное.
– Видно, не такое уж трудное, нобилиссима, коль ты так радостно сообщаешь об этом.
– Нет, Гранатовый Цветок, ты просто не понимаешь, – обиженно пожала плечами девушка. – Представь себе: я буду учить молодого леопарда мурлыкать. Понимаешь? У меня будет воспитанник – бог… молодой, гордый. И я буду учить его, как вести себя среди смертных… Но что это? У тебя руки – прямо ледышки… Давай, давай согрею!
Она схватила его руку и прижала ее горячими ладонями к своей груди.
– Впрочем, если ты спросишь, я могу сказать, кто будет моим воспитанником.
Запинаясь, Квинтипор с трудом ответил:
– Я… я… я не… не могу ни о чем тебя спрашивать, ноби…
Девушка зажала ему рот.
– Нет, не так, Титанилла! Понимаешь? Ну, скажи медленно и внятно: Ти-та-нил-ла!
– Не могу, нобилиссима!
– Хорошо. Тогда я буду задавать вопросы, а ты отвечай. Ясно, Квинтипор?
– Да, ноби…
– Скажи, когда меня нет, ты вспоминаешь обо мне?
– Вспоминаю.
– И мысленно разговариваешь со мной?
– Разговариваю.
– И тогда ты тоже называешь меня нобилиссимой, Квинтипор?
Магистр застонал:
– Зачем ты меня мучаешь, госпожа? Я знаю, что даже во сне мне нельзя называть тебя иначе, как нобилиссимой!
Они стояли под платаном Клеопатры с женственно-белым стволом. Девушка схватила юношу за плечи.
– Можно. Тебе все можно, Гранатовый Цветок. Погоди, я приучу тебя к тому, что тебе – все можно. Воспитанником-то моим будешь ты. Ты!.. Понимаешь?! Я тоже еду в Байи… С тобой… Я повезу тебя, бога! Это ты – прекрасный, милый, молодой бог! Ты! Ты! Ты!
И она вдруг опустилась на землю, обнимая колени юноши.
– Что, что ты? Нобилиссима?!
– Нет, нет! Ни за что не встану, пока ты не назовешь меня, как я хочу!
– Тита…
– Стой. Ни звука больше… Пусть я буду для тебя только Тита. Зови меня, как не называет никто! Маленькая Тита…
Схватив девушку, он с такой силой притянул ее к себе, что, наверно, упал бы, если б не старый платан. Долго не выпускал он из железных объятий трепещущее тело, обжигая ртом своим крепко сжатые тонкие губы девушки.
В кустах что-то зашуршало: не то спящая птица уронила перо, не то ветка сбросила засохший лист. Они отшатнулись, обменявшись долгим, полным ужаса взглядом. В голубом свете вращающейся лампы Фароса каждый казался другому смертельно бледным.
Первой опомнилась девушка. Захлопав в ладоши, она воскликнула:
– Смотри, смотри: на этом кусте – лампирисы!… Один, два, три… пять… Никогда в жизни не видала столько светлячков!
Квинтипор показал вниз:
– А на земле сколько!
– Где? Я не вижу.
– Да вот, вот. Под ногами. У меня, у тебя, всюду!.. А в траве уже нет. Любопытно. Только что была уйма. Куда они подевались?
Тита засмеялась.
– И под ногами не вижу… и на кустах… Нигде… А ты еще видишь?
– Как же. Вот они. Смотри!
Он наклонился, взял горсть земли и протянул девушке.
– Кажется, еще светят немного, – промолвил он, уже не так уверенно.
Девушка счастливо рассмеялась.
– Просто искры в твоих глазах блестели дольше, чем в моих, Гранатовый Цветок! На самом деле ни ты, ни я не видели ни одного светлячка!
Она взяла магистра под руку и прильнула щекой к его плечу.
– Что ты натворил, скверный мальчишка! Совсем ослепил меня…
Квинтипор, вполне сознавая греховность первого поцелуя, с искренним раскаянием спросил:
– Ты на меня не сердишься, маленькая Тита?..
В ласковом ответе девушки чувствовалась готовность к новому грехопадению.
– Ты – глупенький ослик. Вот кто ты, Гранатовый Цветок!
Часть третья
Байи, или книга о любви
27
Некоторое время она развлекалась – «пекла блины»: стоя на коленях у самого берега, бросала плоские камушки так, чтоб они летели как можно дальше, еле задевая поверхность моря, зеркально гладкого и такого голубого, будто в него опрокинулось само небо. Ей вспомнились бабушка Ромула и ее сардское поместье. За поместьем было небольшое озеро, на котором Титанилла научилась этой забаве от одного молодого раба. У нее в памяти не осталось ни его имени, ни облика, хотя тогда ей было, наверно, уже лет пять. Потом этого раба утопили в озере – по приказу бабушки Ромулы, которая увидала, что во время игры он коснулся щекой лица ее внучки. Титанилла расплакалась и получила нового дядьку, взамен утопленного, но с ним ей уже не было так весело, – может быть, потому, что он, играя с ней, должен был, словно пекарь, завязывать себе рот материей: бабушка Ромула не хотела, чтобы дыхание раба касалось лица девочки.
