Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874—1883
– Посуди сам, – над каждым словом приходилось задумываться, – твой отец скоропостижно скончался, а ведь был довольно крепким стариком.
– Господи, каждый раз, когда отец прикладывался к бутылке, с ним случался приступ.
– Что же было в этот раз?
– То же, что и всегда. Отец решил отметить именины, для этого взял несколько бутылок пшеничного вина, а утром, ко всему прочему, пошёл колоть дрова, хотя я его просил не заниматься хозяйством в этот день.
– То, что произошло не было для тебя новостью.
– Отнюдь.
– Скажи, а могли ему помочь?
– Нет, это невозможно, отец сам виноват. Здесь ничьей вины нет.
– В каких вы были отношениях с отцом?
– В обычных, отец и есть отец.
– Значит, говоришь, что вина на отце?
– В том числе и на нём.
– На ком ещё?
– На нас, – произнёс удивлённо младший Шрамов и, увидев недоумённый взгляд Лермана, добавил, – на нас, ведь мы не восприпятствовали питию.
– Понятно.
– Ходят слухи…
– О нас много говорят, – перебил младший Шрамов, но смутился, – извините.
– Значит, говорят много неправды? И то, что Тарас навещал Наталью? И то, что ты, Пётр Шрамов, был в близких отношениях с мачехой? И то, что вы отравили отца? Видите, как много вопросов и каждый не в пользу вашего семейства.
– На каждый роток не накинешь платок, – хотя голос младшего Шрамова был спокойным, но глаза пылали и подбородок подрагивал. – Тогда по порядку. Отец ещё тот ходок, – и, словно спохватился, произнёс, – был. Не только к Наталье бегал, но и к другим. Мужик – он и есть мужик.
– А жена?
Мужчина густо покраснел и сквозь зубы процедил.
– Она тоже в накладе не оставалась.
– Значит, о вас правда?
– Правда, – выдавил он.
– И как к этому относился отец?
– Он не знал.
– Тогда перейдём к отравлению.
– Господин Лерман, – отмахнулся младший Шрамов, – какое к чёрту отравление. Отец кормильцем был и Ольга больше с его смертью теряла, нежели обрела. Ведь он деньги зарабатывал и откладывал кое—что, а так Ольге только скопленное оставалось, но и то, со мной поделить должна.
– А ты?
– Нет, – сказал мужчина, – по мужски её к кровати прижать – это одно, а вот жизнь с ней связывать я не хочу.
– Поэтому заявление приставу написал?
– Именно так.
– Понятно.
– Вы об отравлении говорили, это так?
Лерман промолчал.
– Если вы подозреваете кого—то из семьи, то это зря. Нам нет интереса в смерти отца, слишком мы зависимы от него. Ныне отвернуться те, с кем он имел дело, я всегда находился в тени, поэтому многое со смертью потеряем.
– А наследство?
– Оно быстро исчезнет, жить—то надо.
– Верно.
– Не понимаю, кому отец перешёл дорогу?
– Может быть, кто—то ему должен или дорогу перешёл?
– Отец много не говорил, но перед именинами говорил, что ему должны то ли три, то ли четыре тысячи, но кто? – Мужчина пожал плечами.
– Может быть, расписки какие остались?
– Об этом поведать может только Ольга.
– Почему вы написали заявление?
– Ольга заявила, что я бугай здоровый, рукастый и могу сам заработать, а деньги ей надо, ведь не старая ещё.
– Мне здесь сказали и о Вере.
Опять на лице младшего Шрамова выступила багровая краска.
– Ничего от глаз людских не скрыть.
– Правда?
– Правда, – выдохнул мужчина, – вот с ней я и собирался уйти из дому.
– Давно задумал?
– С полгода тому.
– Кто знал об этом?
– Вера и я, пожалуй.
– А Ольга?
– Нет.
– Может быть, ей Вера сказала.
– Не думаю.
– Как бы отнёсся отец к уходу? Зол был бы?
– Нет, он давно хотел, чтобы я ушёл.
Ольга оказалось довольно молодой женщиной высокого роста и, несмотря на своёё неприглядное платье, заметно было, что она прекрасно сложена, роскошные чёрные волосы окаймляли красивый смугловатый овал лица и, растрепавшись от домашней работы, густыми прядями выбивались из-под цветного платка.
Лерман залюбовался женщиною. Сыскной агент несколько смутился и не знал, как начать с нею разговор.
– Я пришел, сударыня, – начал он, – по важному делу.
– Это из—за кляузы моего пасынка? – Спросила женщина и откинула со лба прядки волос.
– Из—за него тоже.
– Я так и знала, что дело продолжится. Мало того, что он… он… – Ольга запнулась и, сжав губы, тяжело задышала.
– Бога ради, успокойтся, – заговорил сыскной агент, – не давай волю
раздражению. Ты, как я вижу, немного повздорила с сыном умершего мужа, пройдёт время и всё позабудется. Оставь же этот ледяной тон, которым ты говоришь о нём.
– Господи, в каком тоне мне о нём говорить, если не успели похоронить Тараса, так этот увалень пришёл требовать долю, оставшуюся после смерти отца.
– И велико наследство?
Женщина в ответ только махнула рукой и сказала..
– Мало того, что десять лет живёт с нами, но ни один человек на свете не ошибался столь жестоко, как я, и не была столь гнусно одурачена! Я принесла в жертву
молодость. Привязанность Петра ко мне – это сплошное лицемерие, притворство,
– Успокойся, Ольга, – Лерман, хотя и приходилось по службе выслушивать всякое, но не терпел женских истерических речей, – я из полиции, но из сыскного отделения и пришёл по другому поводу. К нам попали бумаги по смерти Тараса Шрамова и мне надо разобраться с ней.
– А что с ней не так? – Женщина выглядела успокоившейся, словно её волновал только один вопрос – денежный.
Не хотелось Лерману говорить о том, что Шрамов отравлен, но надо было увидеть, какое впечатление произведёт известие на вдову.
– Нами установлено, что твой муж Тарас Шрамов был отравлен.
– Боюсь, что не вполне поняла вас, господин….
– Лерман, Пётр Павлович.
– Господин Лерман, – сказала Ольга и мрачно посмотрела на сыскного агента.. Её
щёки побледнели, а в глубине серых глаз вспыхнул огонек. – Не совсем понимаю вас.
– Тарас был убит.
– Не может быть, – она прикрыла рукой рот и, если бы позади неё не стоял стул, женщина упала бы, – всё равно я не понимаю, как это может быть?
– Мне поручено разобраться и многое меня удивляет в отношениях. Пасынок, муж, ваша дочь, ты сама…
– Упомяните и о Фиговой, – вставила Ольга.
– Да и о ней. Значит, для тебя полная неожиданность, что муж умер не своей смертью?
– Конечно, неожиданность.
– Тогда скажи, кто мог быть заинтересован в смерти Тараса? – И внимательно посмотрел в глаза женщине.
– Не знаю.
– И всё—таки?
– Только не я, если вы имеете в виду мою персону.
– Твой пасынок?
– Что вы, – усмехнулась Ольга, – он не способен гусеницу раздавить, не то, что человеку, тем более отцу, принести вред.
– Но кто—то же способствовал безвременному уходу вашего мужа?
– Не знаю.
– Тарас одалживал кому—нибудь большие суммы денег?
– Да.
– У вас остались бумаги, закладные, расписки?
– Увы, нет.
– Шрамов давал деньги под честное слово?
– Именно так, господин Лерман, не смотря на возраст, Тарас был доверчив и всегда полагался на слово больше, нежели на бумаги.
– Простите великодушно, но мне кажется это странным.
– Тарас был таков.
– О какой сумме может идти речь?.
– Три тысячи.
– Кому, даже не подозреваешь?
– Говорю, кому—то из приятелей.
– Приятелей много.
Женщина только махнула в ответ.
– Тогда припомни, приходил ли в день смерти кто—либо к Тарасу?
– Не припомню, хотя постойте—ка, был кто—то, но я не видела, они у сарая разговаривали и пришедший за дверью стоял.
– Не знаешь, о чём они беседовали?
– Не слышала.
– Благодарю, если что припомнишь, сообщи к нам в сыскное.
– Непременно. Но… Вот, я хоть не слышала, о чём они говорят, но голос знакомый.
Последней, с кем хотел поговорить сыскной агент, была Вера, приёмная дочь Тараса. Пётр Павлович ничего не ждал от беседы, но теплилась надежда, а вдруг?
Вера оказалась не похожей на красавицу—мать, но была по—своему привлекательной. Ей шел семнадцатый год. Невысокого росту, но стройная, шея точно из выточенная молочного мрамора, плечи круглые, грудь развитая, крепкая, прямой тонкий нос, выразительные чёрные глаза, и до того детские, что казалось, наивность так и струилась из них, высокий лоб и тёмные волосы.
Разговор с первого слова не заладился. Вера смущённо отводила в сторону взгляд и теребила пояс платья.
– Значит, ничего добавить не можешь.
Она пожала плечами.
– В день смерти отца не видела, чтобы он с кем—то разговаривал на улице?
– Не припомню.
– Всё—таки?
– Я же за ним следом не ходила.
– Какие отношения были у тебя с отцом?
– Обычные, – она отвела взгляд в сторону.
– Не понимаю.
– Что понимать? Обычные и всё.
– Ладили Тарас с матерью?
