Юрий Рудницкий - Сумерки
Между тем защитникам надоело ждать. Вечером десятого августа группа ратников, усевшись вокруг костра на ристалище, затянула посвящённую подвигам и смерти боярина Миколы заунывную, печальную, под стать горькой участи самого боярина и его людей песню со словами немудрёными, как душа мужика. На крыльце палаты, за чаркой мёда, сидел воевода с Саввой, Андрием и Горностаем. Коструба отдавал наказы страже, а Грицько сидел на ступеньках крыльца и плакал.
Но никто не обращал на него внимания. Все, знавшие боярина Миколу, переживали, прислушиваясь к словам песни, а Горностай пил мёд, заедая его коржом. С реки дул прохладный ветерок и приносил время от времени дымок костра. Из-под навеса начальной вежи жалостно ухал филин-пугач, а из польского стана неслись, как обычно, пьяные выкрики ратников и рыцарей. Но вот песня оборвалась, наступило молчание. Мужики стали расходиться, кто в кухню, кто по выстроенным на майдане хатам, а кто и в стоявший за палатой детинец, где над поворотом реки в большой четырёхугольной веже хранилось оружие.
— Уж больно медленно идёт осада! — начал Горностай. — Скука одолевает! Я-то думал, поляки руками и ногами вцепятся в стены, и каждый день будет потеха. А они какие-то шопы на колёсах устанавливают и, точно собаки с медведем, танцуют с нами свиного трепака. Верно?
— Видать, не торопятся, — ответил воевода, — и весьма неразумно делают, осень ожидается ранняя, дождливая, начнётся падёж лошадей. С окрестных деревень мужики поудирали, со дня на день следует ждать нехватки кормов.
— Может, король жалеет Луцкий замок? — вмешался Андрийко. — Кроме того, почти каждый день его посланцы скачут то в Степань, то в Чарторыйск. Наверно, между королём и великим князем идут переговоры.
— Жалеть-то он его не жалеет, — заметил Юрша, — скорее боится. Сил у него жидковато, всё, что было в Литве, послушно Свидригайлу. Остались, конечно, сторонники, но их не густо. А польское рыцарство не отличается ни смелостью, ни отвагой. Когда придётся взбираться на толстые луцкие стены, не один из шляхтичей ляжет в сыру землю, а там, того и гляди, заволнуется панство, и победа ускользнёт. Будь ещё в крепости князья или бояре, то нашёлся, наверно бы, и не один, которого можно купить обещаниями или запугать. А наши «холопы» не кобенятся и на измену не пойдут, их безопасность— за стенами замка. Вот Ягайло и колеблется.
— Позвольте, воевода, слово сказать! — утирая глаза, вступил внезапно в беседу Грицько.
— Говори!
— Твоя милость считает, будто король колеблется? Что до меня, пусть себе хоть подавится, но я полагаю, мы нисколечко не сомневаемся, как нам поступать. Коли он не жалует к нам, мы можем сами к нему наведаться. Всё-таки легче нам перейти ров ночью, чем им среди бела дня.
— Значит, вылазка?
Грицько кивнул головой, а у Горностая загорелись глаза.
— Вот эта потеха мне по душе! — воскликнул он и осклабился.
— Верно! — вмешался Савва. — После вылазки король либо прикажет идти на приступ, либо поведёт переговоры.
— Или уберётся восвояси! — бросил Грицько.
— Ну, так скоро на это рассчитывать не приходится! — заметил воевода. — Поляки прежде должны чего— то добиться. От нас или от великого князя.
— Силой не добьются, — возразил Андрийко, — разве переговорами.
— Именно переговорами! Шляхта побеждает только безоружных либо застигнутых врасплох. Их рыцари не взяли приступом ещё ни одного большого замка. Зато на подлости, на ложь других таких мастеров не сыщешь. Вспомним хотя бы победу над прусским орденом. Посадили на престол честолюбивого литовца, зная, что он под стать всем западным. Взяли его в лапы, запутали, подмяли, связали по рукам и ногам сладкозвучными и высокими словами, и всё пропало. Ягайло, отец Литво-Руси, стал её свирепейшим врагом, кинул наши лучшие силы в бой под Грюнвальдом, и они, точно лавина, раздавили врага. Нам достались раны, кровь, смерть, а шляхте… слава! Шляхтичи в битве потеряли знамя, а мы убили магистра Ульриха. Однако победой хвастают шляхтичи, а не мы. Почему? Потому что во главе войска, четверть которого не знала даже польского языка, стоял польский король. Правда, и он так толком и не научился польскому языку, но всё-таки он польский, а не наш король. Вот так-то![16]
Юрша горько засмеялся. Видимо, несправедливость судьбы раздражала его больше, чем это было заметно по его лицу.
— Ну, а как, вылазка, будет или нет? — спросил после минутного молчания Горностай, которого мучило вынужденное бездействие.
Юрша встрепенулся.
— Конечно, будет! Ступай, оповести старого Монтовта, а ты, Андрийко, собери сотни две добровольцев. Поведёшь на вылазку. Ты лучше знаешь местность, с тобой пойдёт и Грицько, он похитрее тебя.
Оба молодых человека со всех ног кинулись выполнять приказ. Но Андрийке отобрать людей было не легко. Почти все ратники выразили желание идти и поначалу слышать даже не хотели, чтобы кто-нибудь, кроме стражи, остался за стенами. Грицьку всё же удалось объяснить, что полторы тысячи войска могут начать лишь настоящее большое сражение, в котором погибнет немало народу с обеих сторон, а при вылазке урон терпит только враг. Из крепости незаметно выскользнет лишь небольшой отряд, ударит как гром среди ясного неба и сгинет, точно призрак, а полторы тысячи — песня совсем иная. Поняв, в чём дело, мужики после долгих толков сами отобрали две сотни ловких парней. Вскоре все собрались за палатой у четырёхугольной вежи над крутым поворотом Стыря в верхней части замка. Детинец был отделён от ристалища палатами и заборолом с хорошо укреплённой браной. Тут стояли часовня, оружейная и склады с ценнейшими припасами. Отсюда через потайную калитку в стене можно было пройти к реке. При помощи верёвок и опираясь на длинные косы и копья, ратники один за другим спустились к воде и двинулись вдоль берега в сторону вражеского стана. Впереди шёл Андрийко, изучивший каждую пядь земли ещё со времени своих весенних странствий. В стальной кольчуге, с длинным мечом в руке, юноша осторожно пробирался берегом, прислушиваясь, не идёт ли кто-нибудь к реке. Однако кругом не было ни души, польские воины ужинали, и никому не приходило в голову, что защитники вздумают сами вступить в бой с осаждающими. Ветер шумел в лозняке и ольшанике, заглушая шум шагов и тихое позвякивание кос, если они случайно касались друг друга. Этому помогали пьяные выкрики, нёсшиеся из стана, и рёв голодного скота в загоне у самой воды, не ложившегося из-за пылавших костров и громкого гомона, и лаявшие на все голоса своры собак, что грызлись над остатками ужина. Потому нечего было бояться, что вылазку обнаружат.
После получасовой ходьбы ратники остановились против стана малополянского рыцарства.
Мужики это сразу же поняли из разговоров и выкриков и тут же стали подбивать друг друга:
— Нападём-ка на них!
— Они наши соседи, через Сан! — пояснил кто-то Аидрийке. — Мы их знаем как облупленных, все они звери и кровопийцы. Пустите нас!
— Ждать! — приказал Андрийко. — Они хоть и шляхтичи, но их много. Если даже и перебьём половину, оставшиеся нас раздавят, и это никакой пользы Луцку не принесёт. Тут дальше над рекой ольшаник, а между ним и берегом болотистое место. Сейчас оно подсохло либо совсем высохло, перейдём его без всяких помех и переждём, пока погаснут костры. Тогда и налетим.
Мужики утихомирились и двинулись дальше, пока не зачернел ольшаник. Тогда Андрийко повернул и зашагал по зыбкому травяному покрову. Ноги то и дело увязали по щиколотку и глубже в вязкую грязь, так что их с трудом приходилось вытаскивать. Комары тучами носились над молчаливым отрядом и досаждали до чёртиков. Одни старались убивать этих маленьких писклявых неприятелей, другие только отмахивались и сыпали под нос проклятья. Так месили они грязь несколько минут, наконец грунт под ногами стал твёрже, и вскоре Андрийко выскочил из болота. За ним последовали товарищи, и спустя немного времени все запрятались в кустах. В ольшанике было темно и тихо, лишь издалека доносился гомон вражеского стана. Почва была сухая, и комары досаждали меньше. Тут Андрийко с Грицьком и принялись разрабатывать план действий. Первую сотню они решили разбить на небольшие группы, по пять-шесть человек, которые должны были подойти с юга, врываться в шатры и шалаши малополянских рыцарей или убивать их у костров. Вторую сотню разделили на две части. Одной надлежало следить, чтобы разбуженное рыцарство не кинулось к своим на подмогу, а другой уничтожить шопы. Над первой сотней команду принял Грицько, надеявшийся разыскать Зарембу, над второй Андрийка и Горностай. Так, обговорив всё вдвоём, Горностай, как человек в этих делах несведущий, больше помалкивал, они, подобно готовящимся идти на зверя опытным охотникам, принялись ждать. В стане гасли огни. Смолкали крики. Холодало. Западный ветер утих, зато задул порывистый ледяной с востока. Полночь, видимо, давно миновала. Первым со своей сотней, покинув ольшаник, двинулся вдоль берега Грицько, чтобы обойти стан с юга. Андрийка же повёл своих людей прямо в стан. Впереди с несколькими ратниками крался он сам, за ними, шагах в пятидесяти, остальные. Осторожность оказалась не напрасной. У передних же возов Андрийко наткнулся на часового, который дремал, опершись на копьё. Он лениво раскрыл глаза и, увидев лишь нескольких людей, не меняя позы, скорей по обязанности, бросил:
