Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 2
– После того, как ты убил Бэктэра и тебя забрали нукеры Таргудая, прошло много времени, и у меня было о чем подумать. Поначалу я всех вас возненавидела, а потом, после долгих дум я поняла: без единства нам не выжить, не подняться вам, сыновьям Есугея, не вернуть отцовского улуса. Мне у своих сородичей онгутов делать нечего, меня там никто не ждет. Когда я услышала, что пришли мои соплеменники, я даже радости никакой в себе не почувствовала, хотя я уверена, что мои родные братья в этом войске пришельцев и, может быть, они сейчас разыскивают меня. Не греет мое сердце кровь родная, я вся стала вашей… хорошая или плохая, а уж давно ваша. Одна моя надежда – поднять этого моего сына, Бэлгутэя. Теперь я знаю, что ты, Тэмуджин, вернешь улус отца. Ты не погиб в плену у такого страшного человека, как Таргудай, а теперь смог и уйти от него. Тебя за человека считают такие хитрые и умные люди, как шаман Кокэчу и отец его Мэнлиг, значит, ты и вправду поднимешься. Но об одном тебя попрошу: не оставь моего Бэлгутэя. Пусть он будет защищен тобой от врагов и нужды, тогда и мое сердце успокоится. Я не требую клятвы, только скажи мне, матери, что ты как брата своего будешь всегда защищать моего сына…
Сочигэл горящими глазами смотрела на него, а Тэмуджин, чувствуя, как сваливается с него тяжелая ноша вины за Бэктэра и великое облегчение охватывает всю его душу, сказал:
– Налейте мне молока в отцовскую синюю чашу.
Оэлун с готовностью достала с полки чашу, налила ковшиком из подойника и поставила перед ним. Тэмуджин взял нож, которым он только что резал гусятину, полоснул по большому пальцу своей левой руки рядом со старым шрамом – от клятвы с Джамухой. Кровь струей полилась из раны, густо окропила молоко в чаше. Придавив рану, Тэмуджин подал ножик Бэлгутэю.
– Капни от своей руки.
Тот, еще не до конца понимая, торопливо надрезал и выцедил несколько капель. Тэмуджин поднял чашу и сказал:
– Сейчас мы с Бэлгутэем выпьем кровь друг у друга и станем не сводными, а родными братьями. И мать Сочигэл будет мне тоже родной матерью.
Отпив половину, он отдал чашу Бэлгутэю. Тот гулкими глотками допил до дна.
– Теперь мы с тобой стали родными, – сказал Тэмуджин, с улыбкой глядя на него. – Отныне ты будешь сидеть рядом с Хасаром, а Хачиун и Тэмугэ будут слушаться тебя так же, как Хасара и меня. Садись на свое место.
Бэлгутэй, покраснев от смущения, пересел на уступленное место Хачиуна.
– Такими и будут ваши места до конца наших дней, – провозгласил Тэмуджин и посмотрел на мать.
Та без слов достала домбо с архи, расставила чаши. Тэмуджин перехватил у нее тяжелую посудину, налил для мужчин по глотку.
– Выпьем за наш новый закон, и чтобы потом никто не посмел нарушать его.
Выпили разом. Тэмугэ закашлялся, сморщив лицо, на глаза его выступили слезы. Сочигэл стукнула его по спине, сунула в руки чашу с айраком. Тэмуджин налил снова – для матерей и старших братьев. Выпили.
– Теперь я спокойна, – сказала Сочигэл, вытерев слезу под краем глаза. – Теперь я за всех вас жизнь свою отдам, не раздумывая, пусть первой же молнией разразит меня Ясал Сагаан Тэнгэри, если я лгу… Эх, если бы боги дали мне разума немного раньше…
– Ну, не будем вспоминать плохое, – остановила ее донельзя довольная случившимся Оэлун. – Бэктэр теперь с отцом, а нам дальше налаживать жизнь…
– Да, Оэлун-эхэ, – согласилась та. – Давай-ка налей мне еще, чтобы в голове зашумело и мне сегодня больше ничего не надо…
Та налила ей полную чашу. Сочигэл жадно выхватила у нее из рук, осушила в три глотка.
«Многое изменилось в семье, пока меня не было дома, – подумал Тэмуджин. – Но все это, видно, к лучшему…»
Он вдруг почувствовал огромную усталость во всем теле и с виноватой улыбкой оглядел матерей и братьев:
– Давайте-ка я теперь посплю хорошенько, а то все эти дни я спал одним глазом, да на голой земле…
– Ложись, ложись на свое место, – тут же подхватила мать, вставая.
Она постелила ему новый войлок и выгоняла братьев из юрты:
– Потом поговорите с братом, а теперь не мешайте ему отдыхать…
Тэмуджин, едва сомкнув глаза, провалился в сон. Обе матери сидели рядышком у очага, взявшись за руки и глядя на спящего, неузнаваемо повзрослевшего Тэмуджина.
III
Тэмуджин заново привыкал к своему дому. Наслаждаясь свободой после плена и вниманием родных, отъедаясь от застарелого голода, два дня он предавался отдыху, не делая почти ничего, валяясь на шкурах и бродя по окрестностям стойбища.
Осмотрел своего жеребца. Тот не забыл его и сразу потянулся к нему, взволнованно храпя и вздрагивая.
– Кто-нибудь на него садился после меня? – спросил он у Хасара.
– Да он не дается никому, – махнул рукой тот. – Раньше при тебе я садился на него, а сейчас и прикоснуться к себе не дает. Так и проходил неоседланный весь год. А мы на своих конях ездили.
Пересмотрел оружие. Саадаки, хоромго и два его лука, разогнутые, без тетив, были спрятаны в отцовский сундук; копье и три мадаги, по-прежнему остро отточенные, висели на стене. Братья бережно хранили его оружие.
– Много стрел потерялось?
Братья потупили взоры.
– Зимой часто охотились в тайге, – хмуро отвечал Хасар. – Стрел двадцать в сугробах затерялось.
Тэмуджин внимательно приглядывался к своим домочадцам. За долгое время разлуки многое в семье изменилось. Сильно изменились братья, почти не слышно было среди них прежнего беззаботного смеха, задиристых насмешек друг над другом. Разговоры у них стали немногословны, слова по-взрослому обдуманны и Тэмуджин, вслушиваясь в них, немало удивлялся своим братьям. «Видно, смерть Бэктэра и мой плен непросто им дались, – понял он. – Ума даже у Хасара заметно прибавилось…»
Хасар, без него верховодивший братьями, уступил ему место вожака и теперь покрикивал на тех, кто недостаточно быстро исполнял его приказания. Хачиун и Бэлгутэй держались вместе, и, было видно, хранили скрытое недовольство засильем Хасара. Пятилетний Тэмугэ, неведомо у кого научившийся метать ножи, скрывал это от других братьев и показал свое искусство Тэмуджину. Он увел брата в лес и, хвастаясь перед ним, с десяти шагов четкими, сильными взмахами втыкал свой маленький нож в старый замшелый пень.
– Только им не говори, – сказал он брату, головой показывая в сторону юрт. – Я хочу сначала хорошенько научиться, а потом покажу всем.
– Братья обижают тебя? – спросил его Тэмуджин.
– Нет, теперь меня никто не трогает, – улыбнулся тот, – еще осенью мать запретила всем нам ругаться между собой и сказала, что проклянет того, кто даже звук издаст против родного брата.
Сестрица Тумулун, подросшая и окрепнувшая на ногах, уже помогала матерям, таскала к очагу аргал и была на побегушках у старших. Неулыбчивым лицом и острыми раскосыми глазами она становилась похожа на отца, а одинокое детство, видно, приучило ее к долгому молчанию. Сидя на женской стороне, она подолгу внимательно следила за каждым движением Тэмуджина, не говоря ни слова, но на просьбы подать что-нибудь откликалась мгновенно, бегом подносила чашку с айраком или ножик со стола.
* * *Еще по дороге домой, сразу, как он освободился от плена, Тэмуджина стали одолевать мысли о предстоящей жизни. С тревогой думал он о том, что теперь будет в ононской степи, когда ее захватили чужеземцы. Неизвестно было, что теперь собираются делать другие монгольские рода, когда борджигины убежали в низовья – думает ли кто-нибудь о том, чтобы выгнать врагов из владений племени?
«Что теперь станет с отцовским улусом? – бился он над главным вопросом. – Войско пока в целости, а как же табуны и стада?..»
После того, как множество скота было захвачено чужеземцами, требовать отцовские табуны от Таргудая становилось труднее, хотя вся вина и оставалась на нем: по закону кто взял, тот и должен отдавать.
Мысли эти не оставляли его и по возвращении домой. Когда мать рассказала ему о своем зимнем разговоре с Мэнлигом, о том, что тот надеется восстановить отцовский улус и даже говорит об этом с людьми, Тэмуджин впервые за два года после смерти отца воодушевился по-настоящему. И на третий день после приезда, взяв с собой Бэлгутэя – показывать дорогу – поехал через горы в верховье Керулена.
Мать, провожая их в путь, предупреждала, что Кокэчу в эти дни собирался в поездку по кочевьям джадаранов. Так и вышло: когда они приехали в стойбище Мэнлига, с отцом были лишь младшие братья Кокэчу.
Мэнлиг встретил его с обрадованной улыбкой на лице, приказал сыновьям зарезать овцу. Усадив его в своей юрте, он угощал крепкой хурунгой с молочными пенками и, одобрительно оглядывая его, говорил:
– Плен не сломил тебя, в твоих глазах горит отцовский огонь и это меня радует. Канга укрепила тебе шею, это тоже видно со стороны, а сильного человека люди всегда боятся и уважают… Значит, тайчиутский плен принес тебе благо. Как ты думаешь?
