Хидыр Дерьяев - Судьба (книга третья)
— Дождёшься! — уверенно сказал Черкез-ишан. — За всех невинных степи и горы слёзы проливают. Кто говорит правду, тех сегодня бросают в тюрьмы, либо безумными объявляют. Я Ораз-сердару ничего, кроме правды, не сказал, а он меня за решётку посадил, сказав: не имеешь права так говорить. Но теперь большевики борются за справедливость. Они люди сильные, своего добьются.
— Дай-то бог!
— Не сомневайся: даст! Но пока большевики до нас доберутся, надо и самим о себе немножко побеспокоиться. Это только дыня увеличивается лёжа, а человеку надо двигаться. Пойду сейчас к отцу и потребую, чтобы он немедленно освободил тебя.
— Не надо, Черкез, — возразила Огульнязик. — Спасибо тебе, но не ходи, не проси освободить. Если хочешь сделать доброе, то пусть пришлют мне книги Саади, Хайяма, Махтумкули, бумагу и карандаш. Этого мне будет вполне достаточно. Здесь не так уж плохо, как тебе кажется. Спокойно. Только скучно очень.
И всё же Черкез-ишан пошёл к отцу.
Он поздоровался с ним суше, чем обычно, сразу же настраивая себя на бескомпромиссный разговор. Также сухо ответил сыну и ишан Сеидахмед. Помолчали.
— Как здоровье, отец?
— По-прежнему.
И снова молчание.
Кашлянув, Черкез-ишан сказал:
— Вы посадили Огульнязик в помещение для сумасшедших?
— Если ты псих, там и место твоё! — сурово ответил старый ишан.
— Тогда вас туда в первую очередь надо посадить.
— Вон отсюда, нечестивец! — возвысил голос ишан Сеидахмед. — Не смей мне больше на глаза показываться!
— Не кричите, — хладнокровно заметил Черкез-ишан, — ваш крик меня нисколько не пугает. Назвать нечестивцем мусульманина — за это можно и по закону ответить.
— О боже, что творится в мире! — захныкал ишан Сеидахмед.
Но Черкез-ишан не дал ему разойтись.
— Послушайте меня, отец. Я скажу вам всё, что думаю, и уйду навсегда, не стану больше оскорблять ваши глаза своим видом. Так вот, во-первых, прекратите- всякое возглашение газавата — не вам быть судьёй в данном вопросе. Во-вторых, кончайте вашу нелепую дружбу с Бекмурад-баем — шакал волку не попутчик. И ещё скажу вам: не берите за свои молитвы подношений у стариков, сирот и вдов. Вы учите людей не грешить, а сами вырываете у них изо рта последний кусок.
— Это ли не смертный грех? Для кого вы собираете богатство? У вас один единственный ребёнок — это я. Но будь я проклят, если возьму теперь хоть копейку нажитого вами!
— Замолчи! — ишан Сеидахмед дрожащей рукой попытался закрыть рот сыну. — Не искушай аллаха проклятием на свою голову!
— Здесь, отец, аллах не при чём, — отмахнулся Черкез-ишан, — оставьте его в покое. Но учтите, что я вам сказал правду. Пусть у меня в горле застрянет первый же кусок от вашего добра!
— Да ведь для тебя же, для тебя наживал я и хозяйство это, и скот! — заплакал ишан Сеидахмед. — Кому я всё это оставлю?
— Было бы что оставлять, а желающие принять — найдутся. Сами подумайте, кому оставить. Вон тот яшули-азанчи тёлку вам последнюю привёл. Его детишки голодными сидят, а вы мясо кушаете в своё удовольствие. Грабежом на большой дороге заниматься — и то праведнее, чем так жить, как вы живёте!
— Не болтай глупостей! Дающий всегда даёт от чистого сердца. Сказано: рука дающего не оскудеет.
— Правильно. Рука берущего — тем более. Верните, отец, тёлку азанчи. И перечитайте ещё раз коран.
— Боже! Собственный сын сомневается, что я знаю коран!
— Не сомневаюсь, что знаете, однако напомнить кое-что не мешает. Сура десятая, стих сто третий: «Обязанностью для нас является спасать верующих». А вы губите их, а не спасаете. Сура одиннадцатая, аят сто пятнадцатый: «Не опирайтесь на тех, которые; несправедливы». Много справедливости вы видели в Бекмурад-бае и Эзиз-хане? Сура семнадцатая, стих двадцать восьмой: «И давай родственнику должное ему, и бедняку, и путнику…»
— Довольно, довольно! — замахал руками ишан Сеидахмед. — Ты всегда умел повернуть коран в свою сторону. Но там сказано и другое: «Для всякого предела — своё писание».
— Ладно, отец, — сказал Черкез-ишан, — не будем углубляться в богословские споры. Я вас прошу, отпустите Огульнязик. Она вполне здорова и ни в чём не виновата.
Опустившись на четвереньки, ишан Сеидахмед рявкнул:
— Не твоё дело!.. Вон с глаз моих, порочный мальчишка!
С брезгливым сожалением глядя на отца, Черкез-ишан встал.
— Я уйду, отец. Вернусь через несколько дней. Если к тому времени Огульнязик не будет на свободе, я сам её выпущу и увезу от вас в город. С вами, я вижу, нельзя разговаривать по-человечески!
— Гав, гав! — пролаял ишан Сеидахмед, стоя на четвереньках. — Гав, гав!.. Р-р-р-р!
У него что-то повредилось в мозгу. Несколько ночей он не мог уснуть и всё бродил по двору — босиком, в нижнем белье, с непокрытой головой. Однажды в таком виде его застало утро. Люди, собравшиеся возле мечети на утренний намаз, стыдливо отворачивались, делали вид, что не замечают ишана. Живой дэв для них был бы менее поразителен. Они ждали, что ишан скроется в дом. Но он подошёл к ним и сказал:
— Слыхали, мой сын тронулся умом? Говорит, что богатство моё — заразно. Разве может быть заразным богатство?
Ишана отвели домой, приставили к нему специальных сидельцев из числа благочестивых стариков. Старики громко читали молитвы, степенно толковали с ишаном о божественном.
Помогли ли молитвы или время, но ишан Сеидахмед постепенно оправился.
Кровоточащая рана не затягивается
Оставив Мары в октябре восемнадцатого года, Красная Армия дошла до станции Равнина и здесь остановилась, собирая силы для нового наступления. Мелкие стычки с белогвардейскими частями продолжались вплоть до мая девятнадцатого года, не внося никаких существенных изменений в общее положение фронтов. И если не могли ничем похвастаться белогвардейцы, то у красных положение было намного тяжелее. Отрезанные от бакинской нефти, они буквально задыхались без горючего. Этот вопрос был едва ли не главным в повестке дня. Дело дошло до того, что Совнарком Туркестанского края решил даже закрыть целый ряд предприятий, работающих на жидком топливе.
Особенно трудно приходилось железнодорожникам. Именно они раньше и острее всех ощущали недостаток горючего. Паровозы ходили на чём угодно, вплоть до саксауловых дров и хлопкового масла. Естественно, каждый грамм топлива был на учёте, использовалась любая, самая маленькая возможность для пополнения его скудных запасов. С этой целью снова была командирована в Мары группа бойцов, среди которых находились и наши неразлучные друзья. Руководил группой Сергей. Где и как доставать горючее, они не знали. Первая надежда была на помощь Черкез-ишана. Если он откажется помочь, придётся принимать решение на месте.
Неподалёку от Мары, в Чилбурче они остановились. Посовещавшись, решили, что всем лезть на рожон нет необходимости. В город пойдут Сергей, Берды и Клычли. Остальные будут ждать.
По вечерней прохладе трое товарищей добрались до Эгригузера. Они решили остановиться у Сергея, считая, что здесь им вряд ли будет угрожать какая-либо опасность.
Их расчёты не оправдались. Нина, жена Сергея, встретила их очень взволнованная и, едва поздоровавшись, сказала:
— Уезжайте отсюда скорее, ради бога! Кругом белогвардейцы и джигиты бродят. Даже на постой здесь один отряд разместился. Я совсем своих соседей не знаю. Уезжайте куда-нибудь подальше, от греха!
Не успела она проговорить это, как послышался топот копыт — приближался отряд. Друзей выручило только то, что джигитам предстояло объехать большой овраг.
Через четверть часа бешеной скачки они придержали коней. Иного выхода не оставалось, как ехать к Клычли, И хотя недавнее предательства и трагическая гибель Огульнияз-эдже были ещё свежи, в памяти, друзья решили рискнуть.
Несмотря на все старания Оразсолтан-эдже, дом был грустным: ощущалось отсутствие расторопной, хлопотливой, за всем поспевающей хозяйки.
— Не вовремя ты покинула нас, мать! — бормотал Клычли, силясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями, от которых першило в горле. — Вот как не вовремя!..
Понурившись сидели и Сергей с Берды. Однако вскоре усталость взяла своё, и они, все трое, крепко уснули.
Ночь прошла без происшествий. Днём друзья не рискнули показываться на людях и до темноты проговорили, обсуждая насущные дела. К Черкез-ишану должен был поехать один Клычли. Положение облегчалось тем, что тогда не существовало паспортов или других документов, удостоверяющих личность местных жителей. Однако лезть в самое логово врагов всё равно было опасно.
Неизвестно, и чем дышит сейчас Черкез-ишан. Никто не знает, когда и в чьём языке появилось впервые слово «предатель». Однако оно прочно вошло в языки самых малых народов и племён. По логике вещей, опасаться Черкез-ишана не следовало — всё время он проявлял себя только как друг. Но в такое смутное время трудно было довериться даже родному брату, если не видел его неделю. Люди растерянно метались из стороны в сторону, не зная, кого слушать, с кем идти. Возможно, и Черкез-ишан переменил свои убеждения и выдаст Клычли белым при первой же встрече. И всё же, предполагая самое худшее, идти было необходимо — железной дороге как воздух требовалось горючее, а Черкез-ишан, достав его один раз, мог достать и второй. Игра стоила свеч.
