Эфраим Баух - Пустыня внемлет Богу
Чересчур много невыносимого накопилось в жизни Яхмеса, так что все его тайные, годами длящиеся рыдания и самоисповеди с упором на то, что жизнь ему ни в грош и давно следовало бы с ней расстаться, подчас кажутся ему не меньшей хитростью перед самим собой, чем хитрости хозяина, рожденные ненасытной жаждой жизни и власти. Иначе он бы не мог смириться с тем, как правитель, по сути с его помощью, лишает жизни каждого третьего или четвертого невиновного — с одной целью: держать в страхе всю страну, да еще в довольно частые минуты откровения похваляется перед Яхмесом, что жизнь человека стоит лишь одного незаметного движения его мизинца.
Надо признаться, что он достиг немалого: усмирил северных соседей, красавица вдова давно смирилась со своей участью и стала женой его и соправительницей, но по сей день отводит взгляд, встречаясь с Яхмесом.
Никогда раньше страна Кемет не потрясала воображение соседних стран своим ослепляющим внешним процветанием, обширной торговлей, сверканием золота и мрамора своих дворцов, но он-то, Яхмес, отлично знает, что скрыто за этим фасадом: страна словно бы пребывает в постоянной стадии разлива Нила, когда все живут на плотах и лодках, поют хвалу владыке с утра до ночи и каждый норовит рядом стоящего столкнуть да еще веслом пристукнуть. Хлебом не корми — дай донести. Так удовлетворяют свои самые низменные инстинкты — зависти, ненависти, желания обогатиться за счет ближнего. Ведь все доносы стекаются к нему, Яхмесу. И все это — под постоянной угрозой бедствий: повальных болезней, внезапной детской смертности, нашествий саранчи и прочих насекомых, невероятных наводнений и столь же невероятной засухи.
С того момента как Итро раскрыл ему глаза на его, Яхмеса, происхождение, это не дает ему покоя. Занимаясь поисками родных Месу-Моисея, он все время испытывал искушение найти и своих близких, зная, что дело это гиблое: любой, даже малейший след был в корне уничтожен профессионалами семейства Тамит, которые дело свое знают отлично. В его положении никакой возможности не было облегчить участь племени, столь погрязшего в рабстве, с которым он был кровно связан, и все же он лелеял какую-то слабую надежду помочь им в будущем и, сам усмехаясь своей хитрости, даже пытался оправдать этой надеждой соучастие в деяниях своего хозяина.
И тут грянула война с хеттами. На этот раз Яхмес был рядом с правителем, ибо отлично знал повадки врагов: они малочисленны и потому коварны, отлично знают свои леса и горы. Да, они никогда не побеждают, но и никогда не бывают побеждены, нападают исподтишка и всегда на растянувшиеся порядки усталых от дальней дороги войск. В свое время с тайными миссиями побывал Яхмес во всех этих местах, и вдоль моря, в долинах и горах, и в прекрасном городе Мегиддо, который правитель спалил в очередной раз по пути к Кадету, где ждал его противник, на этот раз объединивший все разрозненные отряды в значительную силу. Яхмес все время был начеку, но из-за общей неразберихи, которая бывает в огромном и потому неповоротливом войске, бездарности разведки и советников большие силы противника внезапно перешли никем не охраняемый брод через реку, и войско правителя обратилось в позорное бегство, бросая колесницы и сдаваясь. Яхмес и верные ему люди успели вывести фараона из опасной зоны, быстро собрать наиболее храбрых воинов и так же внезапно нанести удар с неожиданной стороны уже расслабившемуся и уверенному в победе врагу. По сути, Яхмес спас жизнь хозяину, который был на волосок от гибели. Правда, в описании этой битвы, уже ставшей легендой, фараон выступает грозой, львом, грифоном, священным крокодилом (последнего повелитель собственноручно вставил в текст, любезно поднесенный придворным писакой на высшее утверждение), в одиночку ползущим, несущимся, летящим на тысячи своих врагов, которые разбегаются с криком «Спасайся, кто может».
После этого власть и влияние Яхмеса стали, по сути, неограниченными. Повелитель же почти полностью отдался любимым своим развлечениям — крокодильему питомнику и присутствию при бальзамировании, а нередко и участию в нем, им же посланных на казнь приближенных. Как-то в очередном припадке откровенности говорит он Яхмесу, как бы даже посмеиваясь над собой, изображенным в писаниях и фресках грозой, львом, грифоном, что тогда, перед лицом гибели, он ощутил себя лишь крокодилом и потому любит наблюдать их: вот лежит на берегу, похож на мертвый обрубок дерева, покрытый пылью, но стоит кому-то зазеваться или слишком расхрабриться, как он совершает мгновенный прыжок — и с концами.
И непонятно Яхмесу, то ли повелитель его пугает, то ли сам чем-то напуган.
За пару недель до последних событий ощутил Яхмес неясное беспокойство. Оно и погнало его на северную границу, в крепость Чеку. С профессиональным терпением старого сыскного пса следил он за всеми выходящими и входящими в страну и, конечно же, вздрогнул, узнав Аарона в одном из покидающих пределы Кемет.
Теперь оставалось лишь ждать.
Моисея он узнал издалека. В толпе идущих он не только выделялся ростом, хотя Аарон даже чуть выше его, а явно непривычной для здешних мест объемлющей его, подобно облаку, небоязнью и свободой, и словно бы опять для Яхмеса вокруг фигуры этого человека сомкнулись земля и небо, и душа Яхмеса встрепенулась, почувствовав после стольких десятилетий пребывания в мерзких болотах жизни оправдание своему существованию.
Яхмес знал, что поздно или рано правитель позовет его, но продолжал пребывать на севере, ссылаясь на тревожные сообщения, идущие с той стороны границы, и, конечно же, зная каждый шаг Моисея и все события, развернувшиеся вокруг него. После бури, ворвавшейся даже во дворец правителя, да и на севере нанесшей значительный урон, Яхмес был немедленно вызван пред очи властителя земли и неба. Явился укутанный в темные ткани, так что и лица не было видно.
— Что за маскарад? — недовольно спросил хозяин.
— Надо.
— Слыхал, что здесь происходит?
— Конечно.
— Знаешь, о ком я? Как его зовут?
— Моисей.
— Откуда тебе известно имя?
— Я знаю все.
— Не избавиться ли нам от него испытанным способом?
— Знаешь, мой повелитель, что я сделал, проведав о его появлении? Велел лучшим моим людям следить за ним днем и ночью, чтобы ни один волос не упал с его головы.
— Слыхал о том, что буря сорвала крыши с каменных домов, повалила столетние деревья, вышибла даже двери во дворце, а в низине ни одна хлипкая хибара не пострадала?
— Несомненно.
— И это, по-твоему, связано с твоим повелением по поводу этого человека?
— Несомненно.
— Что еще скажешь?
— Не стоит из-за этого устраивать шумные сходки с оравой, которая при одном твоем виде, мой повелитель, мочится в штаны. И вообще, пусть эти надзиратели и начальники работ поживут в страхе. Это им только пойдет на пользу. А встречу с Моисеем я устрою тебе, когда ты пойдешь к Нилу проведать в питомнике твоих зубастых любимцев.
— Яхмес…
— Да, мой повелитель.
— Ты и вправду абсолютно не боишься смерти?
— Абсолютно.
— Ты действительно думаешь, что этот человек достоин встретиться с повелителем земли и неба лицом к лицу?
— Несомненно.
— Но они везде ходят вдвоем.
— Это брат его старший, Аарон. Моисей косноязычен, а брат его гладкоречив. Вот и вся тайна.
— Но они хотят меня обмануть. Ты отлично знаешь, как я принимаю такие вещи. Так вот просто — на глазах у всех моих подданных — отпустить целый народ. Это же сотрясет основы Кемет.
— Мало ли что может их сотрясти. Знаешь ли ты, что далеко на юге, вне наших земель, свирепствует саранча? Доложили мне, что на западе, в великой пустыне, завелась какая-то мошкара, движется волнами, да так, что темнеет небо. На севере, на равнине, у Мегиддо и Таанаха, хетты собрали несметную армию. Неизвестно лишь, куда они ее двинут. Этим я главным образом и занимался последние дни. Касательно этого человека, мой повелитель, я могу сказать лишь одно: с ним нельзя вести себя, как ты себя ведешь с окружающими тебя подопечными: от страха перед тобой они потеряли душу, хотя на первый взгляд сохранили человеческий облик.
— И ты в их числе?
— В какой-то степени.
— Выходит, он еще более тебя не боится смерти?
— Выходит.
Яхмес, вытянувшись и в то же время слегка сгорбившись, чтобы не выглядеть слишком высоким, замер перед хромающим из угла в угол — так мечется зверь в клетке — властителем, что ничего хорошего не предвещает. Чувство приближения опасности у этого мастера интриг острейшее. К тому же он мнителен, и стекленеющий его взгляд, который он изредка бросает на Яхмеса, может означать приближение приступа то ли черной меланхолии, то ли ничем не объяснимой жестокости, от которой легионы безвинных поплатились жизнью. Особенно выводит его из себя древесный дичок, который попеременно швыряют эти два братца, и он оборачивается змеем и, насколько ему, повелителю, подсказывает интуиция, способен производить какие-то изменения в порядке природы, а его роскошный жезл власти мановением его руки способен лишь на единственное умерщвление одних другими. Правда, колдуны тоже превращают древесные дички в змеев, да и вообще это, вероятно, несложный обман зрения, но неясную и доселе незнакомую тревогу в него вселяет это неожиданное сочетание ораторствующего Аарона и молчащего позади него заики Моисея, от которого идет пугающая сила какого-то уже нелепого бесстрашия.
