Евгений Санин - Греческие календы
—А я требую, чтобы его называли Ромулом в честь царя-основателя Рима!
— Ромулом?— встряхнулся Октавиан. — Никогда! Восстановив республику, я отказываюсь принимать титулы и звания, не согласные с ее строем! И если я когда-нибудь превзойду вас, то только авторитетом, достичь которого надеюсь своими заслугами перед отечеством!
— Тогда присвоим Цезарю почетный титул "Август"! — выкрикнул, поднимаясь с места, Мунаций Планк, и сенаторы согласно закивали:
—Август! Август!
—Воздать ему почести, как, спасителю римского народа!
—Немедленно утвердить это законом!
—Агриппа, начинай голосование!
После принятия указов заседание было закончено.
Слух об отказе Октавиана от власти, опережая его согласие остаться императором, в считанные минуты разлетелся по всему городу.
Когда он, устав отвечать на многочисленные вопросы льстивых сенаторов, добрался до дома, Ливия встретила его тревожным вопросом:
— Гай Октавиан, скажи... это правда?
—Конечно! — усмехнулся Октавиан, требуя, чтобы ему подали его обычный ужин — влажный сыр, отжатый вручную, и сушеные яблоки с винным привкусом.
- Какой сыр? Какие яблоки?! — останавливая повара, возмутилась Ливия. — Ты хоть понимаешь, что наделал?! Ты подумал обо мне с Тиберием?
—Конечно! — знаком приказывая повару подать ужин, снова усмехнулся Октавиан.
—Но, Октавиан!
—Да! Кстати, можешь отныне называть меня просто Августом — "великий", "возвеличенный богами" или "подателем благ", — как тебе больше нравится толковать это слово.
—Великим?! — пробормотала Ливия. — Подателем благ?..
—Именно! И вели-ка подать мне ретийское вино.
Машинально отдавая повару распоряжение, Ливия хотела подробно расспросить мужа обо всем, что произошло в курии, но в это время за дверью послышался стук.
—Гости?.. Или..., — забеспокоилась Ливия, — снимают твое оружие?
—Нет! — успокоил жену Август и небрежно добавил: — Всего лишь украшают дверные косяки нелюбимого тобой дома лавровыми ветвями, а над дверью прикрепляют венок из дубовых листьев!
—Венок за гражданское мужество?!* — не поверила Ливия.
—Да! — принимаясь за еду, невозмутимо ответил Август. — Понимаешь, сенат посчитал, что я спас государство и всех наших сограждан!
—Так ты теперь... царь?!
— И эта туда же! — поперхнулся Октавиан. — Нет, я — Август. Всего лишь Август, и надеюсь пробыть таковым намного дольше, чем любой царь в любом государстве!
Прошло немногим более сорока лет. .
* Венок из дубовых листьев получал, как высшую награду, воин, спасший в бою римского гражданина.
В небольшом кампанском городе Нолы уходил из жизни человек, сумевший за свою долгую жизнь превратиться из никому не известного Октавия, внучатого племянника Юлия Цезаря, во всесильного Октавиана Августа, правителя более могущественного, чем сам Цезарь.
Утомленный долгой беседой с Тиберием, в которой он подробно объяснял своему наследнику, как управлять Римом после его смерти, Август тяжело откинулся на жесткие подушки и покосился на бронзовую клепсидру.
Короткий меч посеребренной фигурки легионера на водяных часах медленно подползал к нижней риске. Окно комнаты, в которой по странному стечению обстоятельств, много лет назад умирал его отец, окрасилось в розовый цвет.
Октавиан рассеянно улыбнулся. Вот и ночь на исходе. Быстрая и легкая, как тень, августовская ночь. Так о чем он говорил Тиберию? Не все ли теперь равно... Вернувшийся с полдороги в Иллирик преемник только делает вид, что с почтением внимает каждому его слову. На самом же деле ждет, не дождется его кончины, чтобы, по обычаю предков, приникнув к губам, принять его последний выдох, а вместе с ним и власть над Римом. Еще бы — ждать этого до пятидесяти шести лет и теперь еще несколько часов или минут, которые для Тиберия кажутся бесконечными...
Нет!
Август сделал усилие, чтобы приподняться, но даже голова не послушалась его.
Нет. . Ему уже не встать с этой постели. Не выйти из комнаты. Перемежающиеся приступы болей в животе сменились слабостью. И слабость эта была не результатом его поездки по Италии, не осложнением от простуды во время гимнастических соревнований в Неаполе, которые он почтил своим присутствием. Это была смертельная слабость, от которой нельзя ни передохнуть, ни избавиться.
Так о чем он говорил Тиберию?
Август покосился на сидевшего слева от ложа преемника и не увидел его. Левый глаз в последние годы все хуже и хуже различавший предметы, теперь совсем перестал видеть. А правым до него уже не достать. Правым теперь он мог видеть только клепсидру, словно нарочно поставленную прямо у его изголовья. Кто приказал поставить ее здесь: Ливия?
Тиберий? Или он сам попросил об этом лекаря? Не все ли равно?
Хитер пасынок, знал куда сесть, чтобы не было видно его торжествующего лица... Эта его лукавая нерешительность, за которой, как он прекрасно знал, скрывается трусость, двусмысленные ответы, вкрадчивый голос, за которым на редкость жестокий и легкомысленный нрав. Бедный римский народ, в какие он попадает медленные челюсти!
— Ты что-то сказал, отец? — участливо наклонился к ложу Тиберий.
— Нет-нет, — спохватился Август, поняв, что последние слова он произнес вслух. — Что я тебе еще хотел сказать... Да!.. Верховную власть прими тотчас, не ломаясь. Применяй ее, как только окружишь себя вооруженной стражей, залогом и знаком господства.
— Хорошо, отец.
— Будь решителен в провинциях.
— Я сделаю все, как ты велишь!
— Не одна из них поднимет голову, узнав о моей кончине...
— О, отец! Твое недомогание временное, и я уверен, не пройдет трех дней, как мы с тобой будем пить твое любимое ретийское вино, играть в кости и, клянусь Юпитером, еще станем смеяться над твоими сегодняшними предчувствиями!
Уголки губ Августа дернулись в подобие улыбки.
— Ты прямо как Меценат, милый Тиберий! — заметил он.— Узнаю его напомаженные завитушки. Говори прямо: не пройдет и трех дней, как я отправлюсь на погребальный костер, а ты в харчевню, пить.. не мое любимое ретийское, а свое, милый Тиберий, не важно какое, лишь бы оно было неразбавленным. А потом будешь играть сенаторами и всадниками, моими друзьями и недругами, словно игральными костями...
— Отец!
—... А если и станешь смеяться, то только над твоими сегодняшними страхами. Клянусь Юпитером, это произойдет скорей, чем сварится спаржа. Или ты не видишь, что меня мутит и я давно уже гляжу свеклой?
Даже теперь Август не изменял своим привычкам. Как и прежде он называл своего пасынка "милым Тиберием", а вместо привычных римскому уху выражений "мне не по себе" и "чувствовать слабость" говорил так, как выражался всегда.
—Что тебе еще сказать... Старайся избегать манерности и деланности, когда говоришь и пишешь. Не гоняйся за старинными и обветшалыми словами. Сенат этого не любит, а народ не понимает.
—Сенат полюбит меня: если не по своей воле, так по моей!— приподнявшись, усмехнулся 25 Тиберий и только тут Август увидел его бодрое лицо, сузившиеся глаза. — И народ поймет. А не поймет — ему же хуже!
—Но самое главное, — с неприязнью в голосе перебил преемника Август. — Помни мое золотое правило и всегда старайся следовать ему: поспешай не торопясь.
—Хорошо, отец, именно так я и буду поступать! ~ торопливо согласился Тиберий.
"Ничего-то ты не понял! — устало подумал Август. — Сколько же несчастий ты принесешь Риму, если даже мое присутствие не стесняет тебя рассуждать о своих планах!
Бедный римский народ..."
Десять лет назад, согласившись на упорные просьбы Ливии усыновить Тиберия, ее сына от первого брака, он думал, что при таком преемнике народ скорее пожалеет о нем, и воздаст такие почести, какие не снились ни одному смертному. Теперь же похолодел от мысли, что народ проклянет его за то, что он оставил ему такого правителя. Нет, не Тиберию бы сидеть сейчас здесь. Не ему бы передал он с радостью великое наследство. Но кому?
Волею судьбы из всех его внуков в живых остался этот, если не считать безумного Агриппы Постума, сына его лучшего друга Агриппы и дочери от первого брака Юлии. Впрочем, так ли уж безумен этот мальчик?
Во время их тайного свидания на острове, куда он сослал внука, они, обливаясь слезами, клялись друг другу в любви и преданности. Постум вовсе не казался ему таким сумасшедшим и неотесанным, каким рисовала его Ливия. И один из немногочисленных свидетелей поездки на Планазию поэт Овидий, которого потом пришлось в угоду жене отправить в ссылку, утверждал, что мальчик вполне разумен, просто очень нуждается в ласке. Да, он вспыльчив, резок, но разве это самые худшие качества для будущего императора Рима?* Бронзовый меч коснулся нижней риски клепсидры.
Август задумчиво посмотрел на фигурку единственного воина римской армии, неподвластного его приказам. Наконец, чуть слышно вздохнул:
