Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока
– Ещё и по-немецки?!
– Ага, он вообще интересный мужик, полковник в отставке, между прочим. То ли ракетчик, то ли из войск противокосмической обороны, не знаю точно. Видно, специалист был не из последних. Но под конец службы что-то у него в голове сместилось. Уволился из армии, оставил семью в Москве, а сам переселился на дачу, живёт тут круглый год, говорит, воздух здоровый. Увлекается гомеопатией, Ганемана[4] читает, между прочим, в оригинале. Как вы думаете, сколько ему лет?
– Ну, лет шестьдесят…
– В шестьдесят пять он только из армии уволился. Ему за семьдесят.
– Интересный старик…
– Не то слово! Мы с ним такие политические диспуты, бывает, ведём! Литра на три пива.
– Политические дискуссии… Надо же… Во Франции уже давно никто не интересуется политикой.
– А чем интересуются?
– Кто чем. В основном, добыванием денег. Молодёжи вообще ничего не надо: работают, спустя рукава, лишь бы только на жизнь хватало. В свободное время какую-то дикую музыку слушают, травку курят, читать не хотят, учиться тоже.
– А эти, ну… афрофранцузы?
– Эти – другое дело. Их родители чудом попали во Францию и были готовы работать по двадцать пять часов в сутки, чтобы закрепиться в стране, стать французами, пусть и второго сорта. А вот их дети уже не такие. Они родились в Европе, считают себя полноправными гражданами и настойчиво пытаются насаждать свои порядки. Но они не европейцы, и не хотят ими быть, понимаете? Пока у них мало что получается, но самое плохое у нас впереди, я уверена. Вас, кстати говоря, ждёт то же самое. Мы, похоже, уже опоздали и упустили свой шанс, а вы ещё стоите на самом краешке, пока ещё что-то можно сделать, но время работает не на вас. Поверьте, со стороны виднее.
Я вздохнул и политкорректно промолчал.
Машина медленно катилась по укатанному гравию. Дождь кончился, было сыро и душновато. Садовые цветы пахли сильно и резко, как в оранжерее. Население посёлка, радуясь улучшению погоды, высыпало на прогулку. Кто выгуливал детей, кто собак, а у одной женщины на плече сидел рыжий и надменный персидский кот. Я боялся, что какой-нибудь ребёнок вырвется из рук родителей или дурная собачонка метнётся под колёса, но всё обошлось.
– Ну, слава богу, вот и приехали, – сказал я, – сейчас ворота открою.
На участке я поставил машину перед гаражом, в который нельзя было заехать, потому что он по самые ворота был забит дачным барахлом. Это барахло давно следовало разобрать и вывезти на свалку, но каждый год я откладывал это дело «на потом». Гараж был старый, ржавый, купленный ещё для отцовской «Волги». После его смерти машину продали, а гараж по странному дачному закону начал заполняться вещами, которые уже не нужны, но которые выбросить ещё жалко. Там были банки с давно засохшей краской, продавленные кресла и раскладушки, ржавые канистры, подшивки «Огонька» и «Коммуниста Вооружённых Сил» и прочая чепуха. Я в очередной раз дал себе слово разобраться с гаражом до осени, но поскольку до осени было ещё далеко, с лёгким сердцем сразу же забыл об обещании.
Ольга стояла у машины и разглядывала мои владения.
Участок был старым, отцу его дали в пятидесятые годы. Дорожка от калитки была обсажена кустами разросшейся смородины, в углу росла старая сосна, а вдоль забора несколько елей. Были ещё две яблони и груша, которая, сколько себя помню, никогда не плодоносила. Маленькая беседка пряталась в кустах сирени и жасмина, хозблок зарос малиной. Дорожки были выложены потрескавшимися цементными плитками, когда-то розовыми и голубыми, а теперь серыми. Вдоль дорожек густо разрослись пионы и другие подмосковные дачные цветы, названий которых я не знал. За цветами давно уже никто не ухаживал, но они, похоже, и так неплохо себя чувствовали. Под окнами буйствовала турецкая гвоздика.
Цветочные стебли закачались, и на дорожку выбрался огромный котище, серый в чёрную полоску.
– Ой, киса! – обрадовалась Ольга.
– Это кот. Зовут Григорий Ефимыч.
Ольга наморщила лоб.
– А-а-а, как Распутина? Он что, тоже… любитель?
– Почему любитель? Профессионал! – ответил я.
Ольга нагнулась и почесала кота за ухом. Григорий Ефимыч, не терпевший фамильярности от посторонних, внезапно боднул Ольгу лобастой башкой, и с громким урчанием потёрся об её ногу.
– Ну, всё, если Григорий Ефимыч вас пометил, – засмеялся я, – значит, теперь вы наша и ни в какую гостиницу не поедете!
– А я и не хочу в гостиницу, мне здесь нравится, – ответила Ольга, продолжая гладить кота. Наконец он вежливо вывернулся из-под руки, дёрнул хвостом и ушёл за угол дома.
– Вообще-то он редко кому позволяет до себя дотронуться, – сказал я, выбирая из связки ключ от дома. – Григорий Ефимыч никогда не ошибается. Если дал себя погладить, значит, человек хороший!
– Это ваш кот?
– Нет, не мой. Он сам себе кот, иногда я его кормлю, иногда соседи. Но в дом он заходить не любит, живёт на улице. Половина котят в посёлке – его.
– Серьёзный зверь, – улыбнулась Ольга.
Я отпёр дверь и пропустил девушку вперёд.
– Ух ты, здорово! – по-детски сказала она, – я и не знала, что такое ещё где-то могло сохраниться…
– Это дом моих родителей, я старался здесь менять как можно меньше, но горячая вода, теперь, конечно, есть, и туалет тоже. Сейчас я включу нагреватель, минут через пятнадцать можно будет помыться. Пойдёмте, я покажу вашу комнату, она наверху.
На втором этаже был зал, который мама называла «парадная столовая» и комнаты для гостей, в которых всегда кто-то жил – у родителей было много друзей. Из зала можно было выйти на крытый балкон, где стоял рассохшийся от времени и дождей стол и плетёные стулья. Окна поверху были застеклены разноцветными квадратиками. Листья старой яблони шевелились под ветерком, и цветные зайчики бродили по скатерти. В старом буфете была аккуратно расставлена пыльная посуда, фарфоровые статуэтки, вазочки с засушенными цветами и листьями, поздравительные открытки от забытых людей, графины из цветного стекла с присохшими пробками. Над столом висел оранжевый абажур с жёлтой бахромой.
Для Ольги я выбрал самую уютную комнату и вчера два часа приводил её в порядок. Потолок комнаты был скошен, поэтому казалось, что находишься внутри шкатулки. У стены стояла тахта, застеленная пледом, слева был платяной шкаф с помутневшим зеркалом, а у окна примостился стол с тумбой. Обитые вагонкой стены были покрыты потемневшим лаком, над тахтой висела хорошая копия с картины Нисского «Февраль. Подмосковье», которая очень нравилась отцу. Он вообще любил зиму и утверждал, что с полотна пахнет свежим снегом и морозом. В последние годы отец почти не выходил из дома и с трудом переносил затворничество, вызванное болезнью. Для отца это было тем более трудно, что он был завзятым лыжником, и раньше пробежать «десятку» ему ничего не стоило. Отца уже давно нет, но что-то мешает мне выбросить его старые лыжи, которые он, подняв очки на лоб, смолил над паяльной лампой.
Ольга вошла в комнату и, осматриваясь, остановилась у двери.
– Нравится? – спросил я.
Девушка подошла к окну, щёлкнула шпингалетами, потом, словно что-то вспомнив, обернулась ко мне:
– Можно?
– Конечно…
Она распахнула окно, и запах мокрых цветов хлынул в комнату.
Невдалеке раздался басовитый гудок, и Ольга с удивлением обернулась ко мне:
– Что это?
– Теплоход, наверное. Тут рядом канал.
– Канал? Какой канал?
– Москва-Волга. Вы «Двенадцать стульев» читали?
– Конечно, а причём тут канал?
– А помните, когда театр «Колумб» отправился на гастроли, на пароход они садились в Нижнем Новгороде?
– Наверное… Впрочем, нет, забыла. И что?
– Так раньше до Волги нужно было добираться поездом. А вот после того, как прорыли этот канал, Москва стала «Портом пяти морей». Ну, так у нас в рекламе пишут.
– Так это тот самый канал, который строили заключённые?
– Нет, «тот самый» – Беломорско-Балтийский, это ближе к Питеру, если вы представляете себе карту. А на наш канал мы можем вечером сходить, это недалеко. Канал очень красив, правда, раньше был лучше, в последние годы его подзапустили.
Ванная и туалет внизу, я вам потом покажу, в доме есть Wi-Fi, на столе записка с логином и паролем. Будут проблемы – скажите, я помогу. Интернет здесь быстрый. Располагайтесь, а я пойду готовить ужин.
– Я помогу! – вызвалась Ольга.
– Да там и одному-то делать нечего, отдыхайте.
Холостяцкий ужин, приготовленный на скорую руку – сосиски с жареной картошкой и овощной салат – мою гостью не смутил. Из-за гудения микроволновки я не услышал, как она вышла из ванной.
– А самовар у вас есть? – вдруг спросила она.
– Самовар? Вроде валялся в гараже, – пожал плечами я, раскладывая на тарелке сыр и колбасу, – только его полдня оттирать придётся. А зачем вам самовар, есть же чайник?
