Андраш Шимонфи - Перелет
А пожеланий и просьб у нас было предостаточно. За нашу сельскохозяйственную продукцию в обмен на поставки сырья, продукцию нашей военной промышленности мы рассчитывали получить необходимую нам продукцию, как это и предусматривалось соответствующим соглашением. Что хотело получить министерство обороны? Разумеется, вооружение и боеприпасы, радары! Но в последнее время немцы все реже и реже выполняли свои обязательства. Нельзя сказать, чтобы они перестали серьезно относиться к своим обязанностям, просто-напросто они были не способны их выполнять…
Мы заключали соглашение, а немцы срывали поставки. Кстати, в круг моих обязанностей входил учет всего, что недопоставила нам немецкая сторона, что поставляется с опозданием и что, несмотря на наши неоднократные напоминания, немцы поставить были не в состоянии. На эту тему мы неоднократно вели беседы с немецким военным атташе, он соглашался, обещал, однако мы быстро убедились, что он — non putaren,[17] при наличии желания не имеет возможностей.
Когда я все это рассказал Чатаи, он пришел в ярость. Он разозлился на меня за то, что я счел пустой тратой времени составление списка. Как я посмел заявить подобное?
Но я не сдавался, продолжая отстаивать свою точку зрения…
— Хорошо, раз ты упрямишься, оставайся дома!
Прекрасно. Между прочим, я никогда не понимал, зачем мне надо сопровождать министра повсюду. Однако такова была традиция: флигель-адъютант всегда и повсюду должен быть рядом с министром обороны. Приказ есть приказ, всю ночь я проработал над составлением меморандума, а утром передал его Чатаи. Без всяких изменений он так и повез его из Клейсхейма…
Но что же все-таки происходило на заседании Совета короны? Присутствовать на нем я, разумеется, не мог. Но по рассказу Чатаи кое-что знал об этом.
В это время все надеялись, что (вне зависимости от того, кто поедет к Гитлеру) нам удастся договориться с немцами о возвращении на родину находившихся к северу от Карпат, в Галиции, Подолии и Волыни так называемых «венгерских оккупационных войск». Пытался этого добиться и Хорти, которому и министр обороны, и начальник генерального штаба докладывали, что в результате быстрого продвижения вперед частей Красной Армии наши соединения могут вскоре оказаться вовлеченными в боевые действия. У них же практически не было противотанкового вооружения, а это не давало венграм никаких шансов выстоять в серьезном бою. Они были заранее обречены на верную смерть. К тому же немцы, используя наших солдат в арьергардных боях, добивались лишь одного — чтобы те задерживали красноармейцев на три-четыре часа, дальнейшая судьба венгров их не интересовала.
Однако необходимо было все-таки решить вопрос о том, кто поедет к Гитлеру.
Каллаи заявил: ехать к фюреру — самоубийство. Он считал, что если в Клейсхейм поедет регент, страна останется без верховного главнокомандующего, который имеет право принимать решения в кризисных ситуациях. Ведь было неясно: вернется ли Хорти из этой поездки или нет? Так сформулировал Каллаи в своем выступлении сложившуюся ситуацию. Премьер-министра поддержал министр внутренних дел Керестеш-Фишер. Он добавил: покинуть страну накануне важнейших событий равносильно преступлению. Их внимательно выслушали. Потом настал черед Сомбатхейи. Начальник генерального штаба почему-то решил, что все хотят отправить к Гитлеру его. Он сказал, что согласен ехать, получив соответствующий приказ, однако не уверен, достаточно ли весомым будет его слово на приеме у Гитлера для того, чтобы вернуть домой венгерские дивизии. С Гитлером вести переговоры очень трудно. Тут Сомбатхейи стал взывать к тщеславию регента: «Только вы, ваше высочество, способны вести с Гитлером переговоры на равных, но уж никак не я!» Потом взял слово Гици: «Господа, мы хотим добиться от немцев уступки, не так ли? Значит, мы не должны раздражать их! Раз Гитлер изъявил желание встретиться с вашим высочеством, надо ехать вам! Отказ регента приехать в Клейсхейм будет выглядеть как дипломатический выпад, причем по отношению к Гитлеру, поскольку он исходил бы от главы нашего государства. А таким путем мы вряд ли чего-нибудь добьемся от немцев!»
Я перебил Чатаи, попросив его более подробно рассказать о выступлении регента на Совете. (Вопрос я этот задал не столько от любопытства, сколько по обязанности, ведь все это я должен был занести в специальный дневник-журнал.)
— А ничего он не говорил, — ответил мне тогда Чатаи, — ведь все практически было решено без него, он только попросил меня сопровождать его в поездке. На том мы и порешили.
— Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать тебе о заседании Совета короны, которое состоялось 16 марта 1944 года.
Спецпоезд регента «Туран» отбыл в назначенное время. Я был счастлив, мне на этот раз удалось отстоять свою собственную точку зрения, ведь флигель-адъютанту не так-то просто это сделать. В те дни мне приходилось очень много работать, спал я по 4–5 часов в сутки. В ночь с 16 на 17 марта я проспал не большеротому что на рассвете меня разбудил телефонный звонок. Звонил полковник генерального штаба Имре Погань, однокашник по кадетскому училищу. (В то время он был заместителем Белы Миклоша в военной канцелярии регента.) Погань передал мне поручение жены регента внимательно следить за продвижением «Турана». Жена регента, вероятно, вспомнила обо мне, потому что сын Хорти был председателем МАВ в те годы, когда я руководил Центральным управлением перевозок. Что я мог ответить на просьбу жены регента? Разумеется, пообещал выполнить ее поручение…
В эти самые дни и сыграла важнейшую роль та самая венгерская комендатура на венском вокзале.
Прежде всего я позвонил по телефону дежурному офицеру в Центральное управление перевозок. Его на месте не оказалось, но к телефону подошел старший служащий Эдер, которого я отлично помнил еще по его работе в прежние годы. Я поручил Эдеру держать под контролем движение спецпоезда и попросил его связаться с нашей комендатурой на венском вокзале, чтобы они сообщали нам обо всем непредвиденном.
Сделав это, я попытался снова уснуть. Какое-то время меня никто не беспокоил. Во второй половине дня раздался телефонный звонок от Эдера.
— Что-нибудь с «Тураном»? — спросил я.
Он ответил, что о «Туране» пока ничего нового сообщить не может, но получено сообщение о взрыве на железнодорожном полотне у разъезда Бичке. Я задал ему вопрос, кто же это мог сделать. А мозг мой продолжал лихорадочно работать: «Внимание! Регент все еще в Клейсхейме, его поезд не выходил из Зальцбурга. Но путь его на родину лежит как раз через Хедьешхалом—Бичке—Келенфёльд!»
Итак, кто же мог устроить взрыв?
Эдер ответил, что пока ничего не известно, но расследование уже началось. Установлено: взорвана стрелка на пути, ведущем на Будапешт, и что он после моей просьбы счел своим долгом сообщить об этом. Что говорить? Я просто-напросто испугался…
Кто совершил диверсию — неизвестно, но стрелка выведена из строя. Дело принимает серьезный оборот. Надо что-то предпринимать. К кому же я должен обратиться? К тому же поздний час. Я был накоротке знаком с министром внутренних дел Керестеш-Фишером. Набираю номер его телефона и докладываю о том, что узнал. От волнения я, кажется, даже потребовал, чтобы регент сошел с поезда и вернулся в Будапешт на автомобиле. Ведь полотно-то можно, конечно, и восстановить, но кто может поручиться, что его снова не взорвут, причем на этот раз, скажем, между Бичке и Хедьешхалом?
— Кто же мог это сделать? — тут же спросил меня министр. Я ответил, что это пока не установлено. Керестеш-Фишер тоже заволновался. Видно, сон у него как рукой сняло. Министр заявил, что хотел бы увидеться со мной. Спросил, где это сейчас лучше сделать? Я предложил Центральное управление перевозок, которое находилось в здании МАВ. Мы договорились встретиться там через двадцать минут.
Едва я переступил порог Центрального управления перевозок, как ко мне кинулся Эдер и доложил, что в Бичке прибыли немецкие эшелоны и что солдаты выгружаются из вагонов. Он сообщил, что на станции происходят драки и препирательство. Немцы говорят о саботаже, протестуют, кричат, угрожают… Выходит, мы еще и саботажники? Мы еще и сами взорвали стрелку?.. Не скрою, у меня мелькнула мысль о том, что это могли сделать и коммунисты, но я тут же отверг это предположение. Диверсия не имела никакого смысла. Что же все-таки там произошло?.. Признаюсь, поначалу я не подумал о том, что немцы сами могли устроить диверсию, чтобы под этим предлогом направить туда войска…
Выслушав мой поспешный доклад, Керестеш-Фишер крикнул: «Черт возьми, неужели немцы там выгружаются?!»
Я ответил: «Дядя Фери, подождите минуточку, я сейчас сбегаю в диспетчерскую и посмотрю графики движения поездов!» Тогда-то я в первый раз и подумал о том, что взрыв могли устроить сами немцы. Как это раньше не пришло мне в голову? На графиках движения специалисту все мгновенно становится ясно. Сразу видно, когда отправляется новый состав, когда эшелон застревает. Как? Очень просто… Со станций докладывают, когда мимо них проходит тот или иной состав. И все это отмечается на графиках. Я прошу сотрудников показать мне графики. Через несколько мгновений они оказываются передо мной на столе. На них разноцветными карандашами обозначены перемещения эшелонов, венгерских и немецких. Номера поездов и направление их движения.
