Маргарет Джордж - Тайная история Марии Магдалины
«Мой прапрапра… много раз прапрадед сделал это собственными руками, — подумала она — Руками, обратившимися в прах еще в незапамятные времена».
Она подняла подвеску и медленно повертела на тесемке. Угасавший дневной свет играл на округлой поверхности искусственного фрукта и четырех разветвлениях с одного конца, представлявших собой стебелек. Гранат был сделан с удивительным, поражавшим воображение правдоподобием и мастерством.
Не смея дышать, Мария вернула древний шедевр отцу, который вновь повесил его на шею и убрал под рубаху.
— Так что, сами видите, наше паломничество не из легких, — наконец сказал он, погладив то место под одеянием, где покоился талисман. — Его начал еще Хирам, и оно длится целую тысячу лет.
Едва забрезжил рассвет, шатры уже были убраны, вьючные животные нагружены, а матери созывали своих детей. Мария в то утро проснулась со странным ощущением, будто она уже побывала в храме и помнит ряды статуй богинь… в рощице высоких деревьев, темно-зеленые верхушки которых мягко раскачиваются ветром. Храм звал ее, но зов его звучал, как шелест ветра к кипарисовой роще. Очень скоро караван продолжил путь, двигаясь так быстро, как будто они только что вышли из дома, а не провели три дня в дороге. Казалось, что по мере приближения Иерусалим с возрастающей силой притягивал к себе паломников.
Ближе к вечеру путники добрались до вершины одного из хребтов, откуда открывался вид на священный город, и весь караван остановился, чтобы окинуть его взором. Иерусалим вольно раскинулся внизу, солнце золотило его желтовато-серые камни. Рельеф внутри кольца стен был неровным, здания то взбегали на холмы, то уходили в низины. То здесь, то там поблескивали белые вкрапления мраморных дворцов, выделявшиеся среди обычных строений из известняка, а на возвышенном плоском плато, в сиянии белизны и золота, вздымался храм.
Воцарилось благоговейное молчание. Мария, еще слишком юная, чтобы проникнуться религиозным чувством, просто любовалась невиданным доселе зрелищем. Ей казалось, что сама белизна храма чище любой, виденной ею прежде, а нисходящий на него золотистый свет наводил на мысль о протянутых с неба руках.
Народу на перевале прибывало. Подкатывали разукрашенные повозки с символическими дарами первых плодов из тех мест, которые не смогли направить в этом году полноценные караваны паломников. Повозки были нагружены так, как диктовал обычай: ячмень на дне, потом пшеница и финики, потом гранаты, потом смоквы и оливки и на самом верху виноград. Вскоре эти возки скатят вниз, в Иерусалим, и передадут священнослужителям.
— Песню! Песню! — закричал кто-то. — Давайте споем с радостью о том, что нам дозволено прийти к Богу и Его священному храму!
И тут же тысяча голосов грянула псалмы, которые все хорошо знали. псалмы, которые знаменовали их пришествие в Иерусалим.
Вот, стоят ноги наши во вратах твоих, Иерусалим,—
Иерусалим, устроенный как город, слитый в одно.
Куда восходят колена, колена Господни, по закону Израилеву,
славить имя Господне.
Там стоят престолы суда, престолы дома Давидова.
Просите мира Иерусалиму: да благоденствуют любящие тебя!
Да будет мир в стенах твоих, благоденствие — в чертогах твоих![6]
Воодушевленно размахивая пальмовыми ветвями, паломники спустились по склону последнего холма к стенам Иерусалима. Впереди высились врата, куда им предстояло вступить.
Шум и толкотня умножились, когда многочисленные группы и караваны приблизились к городу, теснясь у стен, но то была веселая, радостная толпа, воодушевленная благоговением и верой. Катили жертвенные повозки, отовсюду слышалось пение псалмов, звучали кимвалы и тамбурины. Огромные северные ворота стояли распахнутыми: по традиции здесь просили подаяние нищие и прокаженные, но на сей раз толпа паломников едва не смела убогих.
Мария приметила конных римских солдат, державшихся в стороне, но наготове, на случай возникновения беспорядков. Их увенчанные гребнями шлемы четко выделялись на фоне ярко-голубого неба.
У самых ворот продвижение замедлилось до черепашьего шага, а давка стала такой, что мать вынуждена была прижать Марию к себе. Их стиснули со всех сторон… но тут они миновали створ и вместе со всеми влились в город. Тут бы оглядеться и восхититься, да куда там — напиравшая сзади толпа толкала их дальше.
Люди вокруг нее издавали возгласы радости и восторга.
Как и тысячи других паломников, в ту ночь они стали лагерем за пределами города — бесчисленные шатры опоясали его словно второй стеной. По великим праздникам здесь собиралось до полумиллиона паломников, и вместить такую прорву народа Иерусалим, разумеется, не мог. Поэтому вокруг него временно возникал второй город.
Повсюду, от шатров и от походных костров, слышались песни и веселые голоса. Люди переходили от стоянки к стоянке, отыскивая родственников и знакомых, с которыми, может быть, давно не виделись. Особое внимание привлекали причудливо выглядевшие шелковые купола иудеев, проживавших за пределами родины. Иные семьи покинули землю Израиля десять поколений назад, но сохранили веру и по-прежнему считали храм своим духовным домом.
Мария закрыла глаза, стараясь забыться сном, но попробуй усни, когда вокруг шум, гам, суета и хождения.
Наконец пришло что-то вроде дремы, и тут, вместо Иерусалима, ей снова привиделась таинственная роща со стоящими среди деревьев статуями. Лунный свет играл на их мраморных постаментах, призывный шелест деревьев убаюкивал, маня нераскрытыми тайнами и суля неизведанное.
Наутро паломники поднялись затемно: им предстояло снова войти в город, но уже ради самого праздничного действа. Марии так хотелось поскорее увидеть храм вблизи, что она дрожала от нетерпения.
Сегодня толпы были еще гуще, поскольку наступил день праздника. Реки людей запрудили улицы, и казалось удивительным, как они не раздвигают в стороны стены домов. Иные паломники выглядели диковинно: евреи из Фригии обливались потом под толстенными плащами из козьей шерсти, их единоверцы из Персии были разряжены в расшитые золотом шелка, выходцев из Финикии отличали туники и полосатые штаны, а уроженцев Вавилона — строгие черные одеяния. Все они валом валили к храму, но, по правде сказать, многие выглядели так, будто ими двигала не набожность, а лишь приверженность обычаям, а то и просто любопытство.
Шум, разумеется, стоял невообразимый. В толчее то и дело возникали перебранки, разносчики воды — сегодня у них был на редкость выгодный день — громко предлагали освежиться; кто-то распевал псалмы, кто-то расхваливал мелочной товар, и на все это накладывалось блеяние гонимых к храму бесчисленных жертвенных животных. И над всем хаосом, от которого голова шла кругом, разлетался чистый зов серебряных труб храма, возвещавших о празднестве.
— Не потеряйся! — предупредил Марию отец, а мать крепко схватила ее за руку и привлекла поближе к себе.
Едва ли не переплетя вместе руки и ноги, они протискивались по улицам, мимо огромной римской крепости под названием Антония. которая, как сторожевой пес, маячила над храмом и храмовой территорией. Ряды римских солдат стояли на ступеньках, в боевых доспехах, с копьями наизготовку, и бесстрастно наблюдали за ликующей толпой.
В иудейские праздники римский гарнизон приводился в полную боевую готовность, поскольку это было наиболее вероятное время для возникновения массовых беспорядков и даже восстания под руководством очередного самопровозглашенного Мессии. Ключевые, центральные области Иудеи, Самарии и Идумеи находились под прямым римским управлением. Это относилось и к главной жемчужине страны — самому Иерусалиму. И хотя обычно римский прокуратор жил в приморском городе Кесария, во время многолюдных храмовых празднеств он, без всякой на то охоты, лично прибывал в священный город, дабы проследить за порядком.
Таким образом, храм охранялся римскими войсками, над святыней иудеев надзирали язычники.
Поток паломников подхватил семью Марии и все быстрее и быстрее понес к самому храму. Величайшая святыня всех иудеев мира вырастала перед ними, маня к себе верующих. Храмовый комплекс окружала мраморная стена, казавшаяся в лунах утреннего солнца ослепительно белой. Ее угловой парапет, где стояли трубачи, считался самым высоким местом во всем Иерусалиме.
— Сюда!
Илий дернул уздечку ослика и они свернули в сторону огромной лестницы, которая должна была привести их на уровень храма.
А потом и в священные пределы самого храма, к сияющей святыне.
Храмовая площадка была огромной и могла бы показаться еще больше, не будь она битком набита паломниками. Ирод Великий расширил ее вдвое против естественной величины и окружил протяженной стеной, но он не изменил установленных Соломоном пропорций самого храма, вместилища святого святых. В результате в сравнении с огромным открытым пространством, созданным Иродом, само здание казалось маленьким.
