Вероника Тутенко - Дар кариатид
Самым радостным событием за зиму было письмо от любимого брата Никиты. Он звал семью из города поближе к лесам и огромному саду. Сообщал, что мать жива- здорова и уже не так сердита на Степана. Что из-за снега сам Никита не скоро сможет выбраться в город, чтобы отправить письмо, которое пишет.
— Выбрался все-таки, значит, — с улыбкой бережно складывал Степан письмо и брался за чернила сам.
Сосредоточенно склонившись над листом, он выводил «здравствуй, дорогой брат», и точка под остановившимся пером наливалась темно-синим, принимала форму неровного круга.
О чем сообщить Никите и его семье, а что, может быть, и стоит утаить? Но как скрыть горькую истину от любимого брата, с которым всегда понимали друг друга с полувзгляда, с полунамека?
Каллиграфическим почерком, за который еще мальчишкой заслужил в деревне особое уважение, Степан выстраивал буквы в слова. Расстраивать родную и, может быть, самую близкую во всей вселенной душу, не хотелось своими невзгодами. У них ведь своих забот-хлопот полно в деревне…
«У нас все по-прежнему, — скрывали печали слова. — Боюсь только за старшего сына, как бы улица его не испортила».
О Сереже всю зиму не было слышно.
Вместе с черноглазым шалуном комнату с кремовыми шторами покинуло и то безудержное веселье, которое как фокусник в волшебном ящичке, он носил с собой повсюду.
Степан корил себя и немного Наталью. Как и когда они проглядели момент, когда старший сын их ступил на кривую дорожку?
Или… Снова всплывали, восставали айсбергами из глубин памяти страшные в своей холодности слова. Ты. Мне. Больше. Не сын.
Не сын. И вон теперь он сам, не произнося этих слов, отрекся от сына.
Простить?
Но обидой и стыдом звенели в ушах другие слова.
«Видели люди, как Сережка твой и еще двое — шпана казанская с колхозного поля с мешками бежали. Никак, картошку украли?»
Стыд ладно, хоть жжет огнем изнутри, а пережить можно. И кто сказал, к тому же? Известный сплетник сторож Федька. У самого-то два сына — сорви голова, а туда же — дай языком, как помелом, о чужих детях потрепать.
Как другое пережить? Все семейные устои, как пьяный шулер карточный домик, без сожаления, без зазрения совести разрушил старший сын.
И осталась тоска. Беспокойство. И чувство вины.
Те же чувства терзали Наталью. За каких-нибудь несколько месяцев она утратила и блеск в глазах, и легкость походки.
«Из-за сына изводится, бедная», — жалостливо шептались вслед соседки. Наталья только ниже наклоняла голову и спешила поскорее уйти из-под любопытных взглядов.
Но еще больше болело под сердцем: что с сыном? Как будто ветром лист от дерева, кровинку оторвало.
Ходила Наталья и в цирк, но ничего нового не узнала. Кто-то вроде бы видел Сергея в трамвае с каким-то сомнительным типом, оказалось, щипачем, а потом их вдвоем в отделе милиции. Но лучше не знать об этом Степану.
Но новость дошла и до ушей мужа.
— Пусть на глаза мне больше не показывается! — метал он невидимые молнии.
Наталья плакала и тихо причитала:
— Ведь сын твой, Степан, сын родной.
Рука главы семьи поднималась и бессильно опускалась.
Не понять, нет, не понять супруге, как грустно, как больно, если сын ни в грош не ставит родного отца, ни кулака, ни слова не боится. Ну да что толку винить ее, кроткую белую голубку, в том, что сын слишком рано покинул родное гнездо?
* * *Вместе с ветреной, теплой нежностью марта Нина впервые ощутила странную пугающую пустоту.
Змейкой она проскальзывала в душу откуда-то из запредельных глубин мироздания, и вот смолкали вокруг все голоса, и оставался только один, насмешливый, страшный.
«Ты одна на земле, — лгал он снова и снова. — Ты одна во Вселенной, одна, совершенно одна».
— Роза! — звала девочка куклу в такие минуты, и красавица в розовом облачке платья оказывалась рядом.
Нина часами разговаривала с куклой, лишь бы смолк или хотя бы стал немного тише страшный голос, иногда звучавший снаружи, а иногда как будто из самого сердца.
«Ты одна», — иногда шептал он на ухо, даже если рядом были мама, папа и Толик.
Только Роза знала о злом невидимке, поселившимся недавно в светлой комнате. А может быть, голос жил сам по себе.
Но если рассказать о нем родителям и брату, скажут: «Не может быть». Нет, не поверят.
А Роза верила. И может быть, даже слышала страшный, насмешливый голос.
Роза умеет слушать и все понимает, как настоящая девочка. Но есть ли у Розы душа, о которой рассказывала бабушка? Она где-то рядом с сердцем… И если у кукол есть души, то у Розы она теплая и мягкая, как солнце в апреле.
Апрель… Он опять наступил незаметно, но как будто никогда не покидал казанские улицы.
«С добрым утром!» — заглядывал он в окна по утрам, чирикал в лужах с воробьями, рассыпал на лицах ребят веснушки — поцелуи весеннего солнца.
В апреле у Нины появилась новая подруга. Она была не так красива, как Роза, и платье ее было не розовым — неопределенные темные, как у взрослых, наряды. Она часто кричала и могла обозвать. Но и Нина не оставалась в долгу, но никогда не обижалась всерьез и заранее знала, все равно ведь кто-нибудь да скажет первой: «Давай помиримся». А другая чуть-чуть помолчит, торжествуя, и радостно откликнется: «Давай!»
Подругу звали Галочка. Той весной ей было пять лет — на год больше, чем Нине.
У Галочки раскосые глаза и черные волосы — татарочка. Она взрослая, умная девочка и тоже любит сказки. Ей тоже сразу понравилась Роза. Так понравилась, что Галочка подошла во дворе к Нине, посмотрела ей прямо в глаза и тут же опустила ресницы:
«Дай мне поиграть твоей куклой. Пожалуйста».
Нина протянула девочке куклу.
У Галочки никогда не было своих игрушек, и в ее доме никогда не сверкала серебряным дождиком новогодняя елка.
«Если бы мою маму украли разбойники, — представляла Галя, — твоя мама взяла бы меня к себе, и я бы играла твоей куклой столько, сколько захочу».
Девочка вздыхала и тут же торопливо добавляла: «Только пусть это будут добрые разбойники».
Нина рассказала новой подруге, что станет когда-нибудь дрессировщицей тигров. И даже обещала взять с собой на представление. Когда-нибудь. Когда Сережа вернется домой.
Вот только когда он вернется? Папу спрашивать бесполезно — только отводит глаза. Молчит и мама. Родители стали теперь задумчивыми, невеселыми. И Толик как будто что-то скрывает.
Скорее бы уж вернулся старший брат, а с ним и праздник под крышу красивого дома.
Новая подруга слушала с распахнутыми глазами, как весь цирк аплодировал Сереже, когда он выехал на арену на сером козле. Даже дрессировщиков тигров не встречали так радостно!
Галочка никогда не была в цирке, никогда не видела живых тигров. Зато ей разрешалось бродить хоть по всей Казани. А еще Галочка по секрету рассказала Нине, что за кремлем разбойники рассыпали клад.
И, правда, там оказалось много-много разноцветных камешков. Старшая подруга уверяла, что все они волшебные. А как она дралась с мальчишками! Настоящая разбойница!
С утра Нина ждала, когда Галочка выйдет на улицу. Роза, забытая, обиженная, часами сидела на подушке, а ее хозяйка стояла у окна.
Город звал мяуканьем кошек, боевыми кличами мальчишек, мерными пересудами старушек возле дома.
Но стоит только выйти Галочке, и каждый камень во дворе станет потайной дверью, ведущей в подземелье, а каждое дерево — заколдованным принцем.
И тогда Нина окликнет подружку из окна и поспешит к ней на улицу.
С приходом весны Наталья часто оставляла окна открытыми.
Свет и тепло входили в комнату, невидимыми кошками играли с невидимыми мышками, и казалось, будто это ветер запутался в складках кремовых штор.
Невидимые кошки звали поближе к солнцу, и как-то раз очень кстати кто-то поставил к подоконнику стул. Нина взобралась на него. Оказалось, это совсем не сложно. Зато двор сразу кажется ближе и больше. Девочка перебралась на подоконник и свесила ноги на улицу.
Так вот что такое весна! Когда солнце близко-близко и светит ярко-ярко, и хочется смеяться, даже если кто-то невидимый и страшный бормочет из угла обычную свою скороговорку.
Нет, не одна! Есть мама и папа. И Толик. И скоро вернется Сережа. Есть Роза и Галочка. Молчи! Не одна! не одна!! не одна!!!
Девочка засмеялась и поболтала в воздухе ногами.
Противный голос смолк и вдруг взметнулся к окну со двора сотней невидимых кошек.
Нина вскрикнула и соскользнула с подоконника.
* * *— Не плачь! Ну… не надо.
Девочка снова стояла в светлой комнате и размазывала сжатыми кулачками слезы по щекам.
Падая, она пыталась схватиться за воздух, но что-то чудом удержало на краю.
Чудом оказались руки отца, большие сильные руки крестьянина.
