Григор Тер-Ованисян - Геворг Марзпетуни
— Не спрашивай об этом, Седа. Я хочу услышать снова все, что знаю, и то, что до сих пор скрывали от меня.
— Но… я не знаю, с чего начать.
— С начала, с самого начала. Ночь длинна, а я все равно не смогу уснуть.
— Разговор мой короткий, царица, все можно высказать в нескольких словах: «Государь любит жену Цлик-Амрама». Вот и все.
Царица вздрогнула, будто молния пронзила ее сердце. Душа ее пришла в волнение, подобно морю, в которое упала сорвавшаяся с высоты скала. Лицо ее порозовело, лоб увлажнился. Она не ждала такого краткого и прямого ответа. Она хотела услышать все, но не так быстро и не так обнаженно… Чтобы какая-то кормилица посмела при ней непочтительно говорить о ее супруге, государе? Неужели подобает царице выслушивать такие речи?
— Замолчи, Седа! — неожиданно приказала она, сама не зная, что ей нужно от бедной женщины.
Седа смутилась. Испуганными, немигающими глазами смотрела она на Саакануйш, не понимая причины ее гнева. Но царица молчала. Опустив глаза, она сурово смотрела вниз. Прошло несколько минут. Волнение уступило место здравому рассудку. Царица подняла глаза. Робкий взгляд и искаженное страданием лицо кормилицы заставили сжаться ее чуткое сердце. «Стоит ли из-за него обижать бедняжку? Зачем так упорно лицемерить?» — подумала царица и, протянув руку кормилице, ласково сказала:
— Седа, подойди, дай мне твою руку.
Седа подошла нерешительными шагами, не осмеливаясь протянуть своей руки.
— Подойди, дай мне руку!
Седа протянула царице свою мягкую белую руку.
Саакануйш взяла ее и нежно, глядя в глаза кормилице, произнесла:
— Мать Седа, я тебя обидела, прости меня! — Сказав это, она поцеловала руку кормилицы так быстро, что Седа не успела ей помешать.
— Моя царица, моя славная повелительница, что ты делаешь? — вздрогнув, воскликнула Седа и, опустившись перед Саакануйш на колени, прильнула к ней. Не в силах сдержать себя, она расплакалась.
— Не волнуйся, Седа, я поцеловала руку, которую много раз целовала в детстве, она так часто ласкала меня и оберегала. Я поцеловала руку женщины, которая выкормила меня своим молоком и была мне второй матерью. Встань, Седа, обними свою Саакануйш. Помнишь, ты не раз говорила, что имя Саакануйш очень длинное и тебе хочется называть меня Саануйш? Как безвозвратно умчались нежные дни детства и сколько радостей бесследно исчезло вместе с ними! Из всего прошлого ты одна осталась у меня, моя добрая Седа. Встань, обними и поцелуй меня.
Седа поднялась и, взяв в свои руки прекрасную голову царицы, стала покрывать поцелуями ее светлый лоб и обнаженные плечи, наполовину прикрытые густыми волнистыми волосами.
— Ах, как нежны материнские поцелуи! — прошептала Саакануйш и, прильнув к кормилице, зарыдала. — У меня нет матери, Седа! Будь же мне матерью.
— Не плачь, моя бесценная Саануйш, я твоя мать, твоя служанка, твоя раба! Не плачь, моя дорогая повелительница!
Они долго плакали в объятиях друг у друга. Потом кормилица встала и подошла к столу. Взяв чашу, она наполнила ее фруктовым соком и подала царице.
— Выпей, это успокоит тебя.
Но Саакануйш, не видя и не слыша ничего, вдруг заговорила словно в забытьи:
— Ах, Седа, почему я не вышла замуж за какого-нибудь пастуха?..
— Что ты говоришь, царица? — в недоумении спросила Седа.
— Да, тогда наши князья стали бы высмеивать Саака Севада. Сказали бы, что могущественный князь Гардмана выдал свою дочь за горного пастуха. Я не была бы армянской царицей, супругой Ашота Железного, меня бы не украшали великолепные драгоценности, золотая парча, серебро и слоновая кость. И войска не склоняли бы передо мной знамена и копья. Но в пастушьей хижине моя душа и сердце были бы спокойны, мой отец и любимый брат не лишились бы зрения, и я тайными слезами и вздохами не оплакивала бы беспрестанно старость одного и цветущую молодость другого… И все из-за наглой и низкой женщины… Ах, я теряю рассудок, как подумаю об этом…
— Царица, ты опять волнуешься. Выпей, умоляю тебя! Напиток успокоит твое сердце, — просила Седа.
Царица взяла чашу и отпила немного. Освежающий напиток умерил огонь, горевший в ее сердце. Она умолкла. Седа, воспользовавшись этим, выбрала из принесенных прислужницей фруктов кисть золотистого винограда и подала ее царице.
— Это тоже успокоит тебя, отведай несколько ягод, — предложила она.
— Хорошо, но присядь ко мне и расскажи все, что знаешь, — велела Саакануйш.
Седа повиновалась. Придвинув к постели скамью, она села.
— Так. Теперь начинай.
— Ты взволнована, моя царица. Зачем говорить о наших несчастьях? — взмолилась Седа.
— Я желаю знать все, что знают другие о моем горе. Это необходимо, это может помочь делу, и потому ты должна рассказать мне не только то, что знаешь сама, но и все, что слышала от других.
— Если это поможет тебе…
— Да, непременно поможет, — сказала царица повелительным тоном.
Седа склонила голову и погрузилась в раздумье. Она, видимо, старалась воскресить в памяти прошлое. Это было нетрудно. То, о чем она должна была рассказать, произошло в течение последних четырех-пяти лет. Седа ничего еще не успела забыть. Но ее мучила мысль, рассказать ли царице все, что было ей известно, или только то, что могло удовлетворить любопытство Саакануйш и не причинить ей новых огорчений. Царица догадалась о сомнениях Седы и сказала с грустной улыбкой:
— Знаю, моя добрая Седа, почему ты не решаешься говорить. Ты не хочешь волновать меня, не так ли? Но скрытая рана доставляет больше страданий, чем открытая. Говори свободно и искренне. Этим ты принесешь облегчение моему сердцу, а я обещаю тебе, что буду слушать спокойно.
— Да, моя славная царица, я боялась, не взволнует ли тебя мой рассказ. Но теперь, раз ты угадала мои мысли и обещаешь слушать спокойно, я поведаю все, что знаю, не утаив ничего, если это, как ты говоришь, может помочь тебе.
Седа уселась поудобнее, поправила полы своей одежды и, устремив взгляд на полную ожидания Саакануйш, начала мягким спокойным голосом свой рассказ.
4. О том, как решалась судьба Саакануйш
— То, о чем я должна рассказать тебе, милая царица, относится к недавнему прошлому. Многое из этого, вероятно, помнишь и ты, — так начала Седа. — Прошлое умерло и не воскреснет, но в нем скрыт корень наших печалей, и, если мы хотим смягчить их, нам надо вернуться к прошлому.
— Да, Седа, ты должна начать с прошлого, потому что мое настоящее схоронено в могиле. Может быть, в твоих рассказах я найду то, что оправдает его передо мной. О, как бы я хотела, чтобы он был невинен!
— Ты говоришь о государе?
— Продолжай, Седа! Об этом после.
— Ты была тогда еще юной девушкой и порхала во дворце отца весело и беззаботно, как бабочка в весеннее утро. Твоя покойная мать горячо любила тебя, а князь Гардмана нежно ласкал и баловал. Ты была единственной радостью своих братьев. Какие только развлечения не придумывались для тебя! Во дворце Саака Севада было одно только украшение — прекрасная Саакануйш; во всем Агване одна звезда — княжна гардманская. Ты помнишь праздники и игры, которые так часто устраивались во дворце твоего отца, скачки и состязания, которые происходили перед нашей крепостью? Все это делалось ради тебя.
— Почему ради меня, мать Седа? Ведь отец мой был человек веселого нрава.
— Нет, моя дорогая, таким его считали другие. Соседние князья даже порицали его за неуместную расточительность. Но владелец Гардмана не был ни мотом, ни гулякой. Он был единственным князем армянской земли, который наряду со скромностью, умеренностью и смелостью любил и ценил знание. В своем княжестве он основывал школы, приглашал учителей, и в монастырях Гардмана процветала наука. Все это тебе хорошо известно.
— Конечно.
— Вместе с тем он был и большим хлебосолом. Его часто посещали арцахские, сюнийские, васпураканские и многие другие именитые князья и даже члены царской семьи. Разве мог владелец Гардмана отказать им в подобающем приеме? Тем более что многие из них посещали Гардман с тайной целью добиться права называться женихом его прекрасной дочери. Родители об этом тебе ничего не говорили, но все праздники, турниры и скачки устраивались для того, чтобы ты имела возможность выбрать среди соперничавших между собой князей милого сердцу и достойного твоей любви жениха. Отец твой не хотел отдавать предпочтения никому из тех, кто просил твоей руки. Все они были храбрые, красивые, богатые и доблестные князья. Принимая одного и отказывая другому, он мог возбудить зависть и вражду между ними. Он видел, что большая часть гибельных распрей в нашей стране происходила от подобных причин. Вот почему он всем говорил: «Моя Саакануйш станет невестой того князя, которого она сама выберет». Этому условию безропотно покорились все. Но если ты помнишь, ты не выбрала ни сюнийского князя Смбата, ни государева брата Гургена Арцруни, ни храброго Ашота Андзевского, ни владетельного князя могцев Григора и никого из сепухов[6] из рода агванцев.
