Николай Задорнов - Далёкий край
Вечерами у костра Ла рассказывал божественные сказки. Дядюшка Уленда хозяйничал: кормил собак, чинил постромки, готовил пищу и поддерживал огонь. Уленда никогда не был хорошим охотником, и поэтому на него и на Кальдуку возлагалась вся работа по хозяйству. Обычно над дядюшкой подшучивали, но сейчас никто его не трогал: перед промыслом было не до смеха. Озорник Пыжу и тот только посмеивался потихоньку в рукавицу, глядя, как дядюшка с трубкой в зубах, повязав теплым платком круглое, бабье лицо, склонился над кипящей похлебкой и, испуганно озираясь по сторонам, что-то шепчет, отгоняя от варева злых духов. Пыжу знал, что у огня не может быть нечистой силы и что дядюшка напрасно беспокоится.
Ночи охотники коротали кое-как, словно сон был чем-то ненужным, дремали где-нибудь в дупле, сидя на корточках, прикорнув друг к другу, либо, прячась от ветра, забирались под вывороченные корни деревьев.
Перед рассветом выли привязанные собаки, дядюшка вылезал наружу, и вскоре слышался его пискливый голосок, укорявший за какие-то провинности злого вожака-кобеля.
На третий день пути Самары добрались до своего старого балагана в верховьях Дюй-Бирани — Прозрачной речки.
На опушке дремучего елового леса, над ручьем, виднелся полузанесенный снегом шалаш. За остроголовыми елями, как большие сугробы, возвышались округлые белые сопки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СЕРДЦЕ СОБОЛЯ
Оставив собак у ручья, Ла с заклинаниями поднялся на угорье. Гольды тихо двигались по лыжне старика. Собаки перестали лаять, и в торжественной тишине слышно было лишь хриплое и тяжелое дыхание.
Отпугнув злых духов, Ла вошел в шалаш. Уленда и парни последовали за ним. Пока старик что-то бормотал, расставляя вдоль стены деревянных божков, Уленда натаскал валежника. Ла вынул из кожаного мешка бересту и разжег от родового кремня огонь…
Охотники стали молиться.
— Соболя давайте, белку давайте! — просили они.
— Сохатого пошли, чтобы все было благополучно, сделай, — кланялись они огню.
Позяней — Хозяину тайги, богу охотничьего племени — вылили в огонь чашечку ханшина. Каждый угощал Позя своими запасами. Удога и Пыжу кинули в огонь по кусочку кетовой юколы. Тут была и борикса — жирная кета со шкурой, и макори — из чистого мяса без костей, и хутку — кетовые брюшки. Уленда сжег для Позя кусочек сала с сохачьего брюха.
На другой день началось самое главное угощение богов. Из круп сварили каши и приготовили всякие кушанья.
Ла знал, как надо готовиться к добыче соболей…
На стволе толстого кедра подле балагана он вырубил топором и разукрасил ножом круглую плоскую рожу.
— Это — Сандиемафа — Старик солнца. Надо его кормить и молиться, говорил Ла. — Если Сандиемафа примет угощение и услышит молитву, то в котле, когда мы станем кушать, найдем сердце соболя.
Пять палок, воткнутых перед Сандиемафа, изображали души пяти ондинцев, жаждущих охотничьего счастья. Каждый, как умел, вырезал на палке свое лицо. Пыжу ловко выскоблил горбатый нос, а Кальдука пустил по своей палке подобие медных пуговиц, желая и перед Сандиемафа щегольнуть модной, привезенной издалека, китайской одеждой.
Перед деревом Ла поставил котел, полный горячей каши. Уленда подмешал в нее сухой кетовой икры и добавил немного перцу, которым он еще летом раздобылся у торговца Гао. На полках охотники развесили свои адоликА сетки с раскрытыми капканами для лова соболей — и луки со стрелами.
— Боги сопок и неба, кушайте! — ниц перед котлами пали гольды.
— Чтобы соболя сердце упало к нам… — шаманил Ла.
Как и многие старики, он умел шаманить. Но Ла шаманил только для себя.
Сандиемафа угощали всеми кушаньями, обильно мочили его кедровые губы аракой. Каши, соусы, жир с сохачьего брюха, кушанья из кетовых брюшков после Санди доедали сами охотники. Такими кушаньями не вредно было лишний раз угостить и деревянных идолов в балагане. Ла намочил их носатые рожицы аракой и помазал наперченной кашей. Побрызгали водкой и вокруг балагана. Сопки, кедры, сугробы, деревья, Позя, Сандиемафа, небо и сами охотники все в этот день было пьяно от сан-синского ханшина. То-то была гульба…
Вечером Самары распили хо — медную бутылку ханшина. Дядюшку Уленду, с общего согласия, назначили на все время промысла готовить пищу и следить за огнем.
Ла доедал кашу и нашел на дне котла сердце соболя.
Пыжу было усомнился: сердце ли это? Не хочет ли отец посмеяться? Что-то этот кусочек смахивал на обрезок от сохачьей брюшины, который Уленда по небрежности выбросил не в орешник, а в котел. Такая у старика привычка кидает и не видит куда.
Но отец дал бы Пыжу хорошую затрещину, если бы он вздумал высказать такие сомнения. Пыжу помалкивал. Ладно, может быть, верно, это сердце соболя…
— Нам охота счастливая будет: сердце соболя в котле… Соболя сами придут… — радовался отец.
Ла шаманил всю ночь, благодарил бога за добрые известия.
Угощение, молитвы и благодарения пришлись, по-видимому, по сердцу высшим силам. Ночью шел снежок, а наутро охотники, выйдя в тайгу, нашли на окрестных сопках множество свежих соболиных троп.
ГЛАВА ПЯТАЯ
СЛЕДЫ
Однажды Ла заметил, что к его самострелу с убитым соболем подходил неизвестный человек.
— Вор!
— Вор!
— Убить его! — сказал Ла. И охотники побежали по следу. Но след какой-то странный. В одном месте кажется, что тот, кто шел на лыжах, поднялся на воздух… След прервался. Какое-то чудо. Да, так бывает не только в сказках. Такие существа ходят по тайге, а потом исчезают…
Старик и его сыновья опешили. Решили вернуться, посмотреть, что с ловушкой.
Старик ползал на коленях, смотрел на следы и понять не мог, почему чужой человек насторожил самострел сызнова, хотя зверек уже попался.
Соболя не взял… Может быть, потому, что соболь с пролыснями? Замерзая, зверек так согнулся, что на спине его под черно-пегой шерстью выкатился горб, пасть оскалилась в бессильной злобе, кровь застыла на зубах. Соболь, умирая, пытался вытащить стрелу, хватался за нее зубами. Окоченевшая горбатая тушка была пробита насквозь. Вокруг снег с пятнами звериной крови, как сахар с застывшим соком. Вкусное кушанье для собак! Псы съедали застывшую кровь, выкусывая ее вместе со снегом.
Ла подозвал сыновей. Старик и парни присели на корточки.
— Почему след был хорошего черного соболя, а попался плохой? — спросил Удога.
— Наверно, этот человек нашего соболя украл, а своего, плохого, нам подбросил, — с досадой ответил маленький горбоносый Пыжу.
— Нет, неверно! — сказал старик. — Дураки, ничего не понимаете. Хороший человек был. Не воришка.
Через тропку чужой рукой были натянуты один над другим три волоска. Нижний — совсем в снегу. Ла был беден, он никогда не ставил на тропку три волоска сразу. Конский волос дорого ценился на Мангму. У маньчжурских торговцев приходилось покупать каждую волосинку. У зверей нет таких волос, как в хвосте у лошади. А лошади у маньчжуров очень-очень далеко, и еще дальше у китайцев. И торговцы уверяют, что за последние годы хвосты у лошадей в Китае почему-то не растут и что конские волосы страшно вздорожали. А тут человек не пожалел трех волосков для чужого самострела.
Ла понимал — три волоска натягивать лучше, чем один. Если подует ветер, начнется снегопад, нижний волосок занесет, сверху останутся еще два. Соболь все равно попадется.
— Если бы украл соболя, то хорошую ловушку не поставил бы, — сказал Ла. — Хорошего бы взял и плохого не бросил…
Ла знал, кто ставит ловушку в три волоска.
— Это лочА! — сказал старик. — Это они такие ловушки любят делать. Видно по устройству.
Молодые парни переглянулись. Удога быстро поднялся и пошел вверх по тропке, читая следы и трогая их прутиком.
— А-на-на! — вдруг воскликнул он.
След оказался двойной. За крупным длинношерстным соболем прыгал тот самый пегий и лысый, что попался под стрелу. Этот пегий чего-то боялся и свой след в тайге не оставлял. Он старался след в след прыгать за хозяином тропки, но оступался.
Он, видимо, и жил тем, что крал добычу у хозяина или подъедал остатки.
Удога все понял. Лысый маленький соболь бегал по следам хороших соболей, портил их. Охотник решил его убить. Он выгнал лысого со своей речки, и тот попался на самострел Ла, приготовленный для другого зверька. Хитрец сам себя перехитрил. Теперь он, жалкий и горбатый, окоченел, скаля зубы в бессильной злобе.
Чей самострел — того добыча. Охотник оставил соболя соседям. Но чтобы не нарушать охоту на хорошего соболя, снова насторожил самострел. Он устроил это по-своему, словно поучая соседей, как лучше делать ловушку. Он выказал щедрость, не пожалел трех волосков и стрелы.
— Может быть, это Фомка? — спросил Пыжу.
