Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век
– В Переяславле, – поправил Ярослав жену. – Ты верно говоришь: половцы в граде том, но надолго ли? Отец с этим мириться не будет. Переяславль теперь наш – володимирский, – уверенно произнес молодой князь и, заметив, что жена дрожит, строго приказал: – Немедля в постель! Озябла ведь. Вона трясца берет, того и гляди зубами застучишь. А с боярами управимся, не тревожься. Коли не сами, так великий князь поможет.
3
Всеволод Юрьевич не повел войско в Рязань. Он стал лагерем в виду города на берегу Оки, отправив воеводу своего к Ярославу и боярам рязанским с приказом: явиться в полдень на ряды [38] . Поставлен был только шатер великого князя, дружинники же владимирские расположились на склоне взгорка и в перелеске, спускавшемся к реке. Сколько было воинов у Всеволода, рязанцам видно не было, и оттого суда княжеского они не испугались. Отправляя бояр и выборных от мастеровых и купцов на ряды, горожане напутствовали:
– Не уступайте!
– Держитесь своего!
– Князей ослобоните! На что нам приблудные‑то!
Среди важно выступавших на княжеский суд рязанцев шел в окружении священников епископ Арсений. Под тяжестью золоченой ризы, отягощенный толстой золотой цепью, на которой висела панагия [39] , он, опираясь на посох, с трудом переставлял ноги. Перед выходом из города Арсений пытался еще раз призвать паству к смирению, повиниться великому князю, но рязанцы не захотели слушать епископа.
Следом за выборными из ворот города в сопровождении двух десятков воинов выехал Ярослав. Обогнав шествие рязанцев, он первым прибыл к княжескому шатру и, спешившись, попал в крепкие объятия братьев – Константина и Юрия.
Старший брат, высокий и строгий, как монах, хотя и был рад встрече, вел себя сдержанно и радости не выказал.
Юрий же, тиская Ярослава крепкими ручищами, забросал его вопросами:
– Здрав ли? Как женушка твоя, поздорова ли? Что содеялось в Рязани? Чем люд рязанский прогневил? – и, не давая ответить, тут же рассказывал сам: – Брат Владимир просился с нами, да отец не взял: мал еще. Бояре твои с тобой, а дружина где же?
– В граде оставил, в воротах.
– Почто в воротах? – тряхнул кудрями Юрий. – Воротных сторожей разве нет?
– Есть. От них и поставил дружину, дабы за стенами градскими не укрылись бунташные.
– Есть и такие?
– Вон сколь, – кивнул Ярослав в сторону приближающихся рязанцев, – да и в самом граде осталось немало. – И, сокрушенно махнув рукой, спросил в свою очередь: – А как батюшка? Здоров ли?
– Великий князь в здравии, – тихо ответил Константин. – По весне занедужил как-то, да потом выправился.
Ярослав, отстранившись от Юрия, повернулся к старшему брату. Всмотревшись в его худощавое, землистого цвета лицо, участливо спросил:
– Сам-то ты здоров ли? Вона как глаза запали…
– Все в руках божьих, – так же тихо ответил Константин. Рядом со своими крепкими, розовощекими, жизнерадостными братьями он выглядел изнуренным, усталым, словно точила его какая-то внутренняя, неведомая болезнь. Узкое лицо Константина, обрамленное редкой бородой клинышком, глубоко посаженные глаза, тонкий нос с горбинкой и резкая черточка, делившая сросшиеся брови, дышали внутренним покоем и умиротворением. Будто пришел он в этот грешный мир сторонним наблюдателем: без радостей, желаний и страстей.
– А что батюшка, в шатре? – забеспокоился Ярослав. – Не терпится обнять родителя.
– Тебе нельзя в шатер! – предостерегающе поднял руку Константин. – Не забывай, кто ты, и говорить с тобой великий князь будет не как с сыном, а как с удельным князем. О том и напомнить велел.
Ярослав понимающе кивнул и нехотя отошел к приехавшим вместе с ним боярам.
Между тем рязанские выборные подошли ближе. Встретил их боярин Зарок и указал место, где им надлежало быть в ожидании суда княжеского.
В полдень из шатра вышел великий князь. Кинув взгляд на Ярослава, он указал ему на скамью, стоявшую слева, сам же сел в высокое резное кресло. Оглядев выборных рязанцев, Всеволод спросил:
– С чем пришли, бояре?
Из толпы выступил бородатый дородный мужик. Придерживая окладистую бороду, поклонился поясно и, крякнув в кулак, зычно произнес:
– Вины на нас нет, государь, а потому говорить пришли о наболевшем: доколе держать в неволе князей наших будешь?
– Не о том речь! – прервал боярина Всеволод. – Помолчи! Говори ты, князь, – кивнул он Ярославу.
Тот встал, не спеша поправил висевший на поясе меч и громко произнес:
– Винюсь пред тобой, великий князь, что допустил в земле рязанской смуту, непокорство и предательство. Не углядел сговора бояр с князьями пронскими, не пресек предательство сие в самом начале. А они, – указал Ярослав перстом на толпу выборных, – смутили рязанцев на бунт супротив меня, великий князь, над Рязанью тобой поставленного.
Ярослав говорил долго, приводя примеры, называя имена… И с каждым новым деянием, содеянным, по словам Ярослава, рязанцами, Всеволод Юрьевич все больше мрачнел.
– Так, говорите, нет вины на вас? – возвысил великий князь голос, недобро поглядывая на выборных. – Где же ты, праведник, заступник земли рязанской? Арсений! Отзовись! – выкрикнул Всеволод Юрьевич. – Кажи свой лик! Ответствуй! Верно ли сказывал князь Ярослав? Может, напраслину возвел на Рязань?
Арсений, поддерживаемый под локоть одним из священников, вышел вперед. Перекрестившись, он тихо проговорил:
– Бог милостив и нас, великий князь, призывал к милосердию.
Перекрестившись еще раз, он отступил и смешался с толпой рязанцев.
– И это все? – удивился Всеволод. – Бояре рязанские, ответствуйте: прав ли князь Ярослав?
Бояре, возмущаясь услышанным и перебивая друг друга, принялись доказывать свою правду. Речи их были дерзостны, требования непомерны и оскорбительны, но великий князь терпеливо выслушал всех. После чего он встал, обвел взглядом рязанских послов, воинов дружины, своих сыновей и медленно, выделяя каждое слово, произнес:
– Воля моя такова: этих, – кивнул он в сторону выборных, – заковать в железа и отвести в стольный град Володимир; злых и виновных в измене имать, пытать и казнить; мужиков рязанских с женками и детьми, со всем скарбом из града вывести и направить на жилье в города володимирские, суздальские, ростовские; град же мятежный предать огню! – И, помолчав многозначительно, в нависшей тишине добавил: – А кто воле моей воспротивится, сечь головы немедля!
4
Содрогнулась Рязань от криков и стонов, заалела кровью людской, запылала избами и теремами. Дружинники князя Всеволода врывались в дома, а кто запирался, то выламывали двери и выгоняли жителей из теплого жилья на холод, а потом, как скотину бессловесную, гнали из города в поле.
Княжичи в сопровождении десятка конных гридей с трудом продвигались к соборной площади по заполненной бредущими горожанами улице. Константин, взирая на разливное людское горе, тяжело вздыхал и часто крестился, Юрий же, пораженный решением отца и свершаемым на его глазах, лишь все больше мрачнел и нервно покусывал ус. Следовавший за княжичами Роман шумно сопел и недовольно бухтел себе под нос:
– Зачем же так строго? Наказать надо непременно за непослушание, но город пожечь – это не по-христиански!
Потянуло гарью.
– Торопятся дружинники исполнить волю князя. Усердствуют не в меру. Того и гляди, людей пожгут, – осуждающе покачал головой Константин и, обернувшись к одному из гридей, приказал: – Скачи вперед, передай: пока рязанцы города не покинули, домов не жечь!
Из приземистого терема выскочила дородная баба с узлами и целым выводком детишек. Упав в воротах на землю, она заголосила:
– Ой, боженьки, что деется-то! Из родимого дома изгоняют! За что, за какую такую провинность? Детушки мои горемычные, куда мне таперича с вами, сиротами? Токмо во сыру землю!
Признав в завывавшей бабе жену купца Никиты Стогуда, проходивший мимо дружинник князя Всеволода прикрикнул на нее:
– Тю, оглашенная! Криком своим детишек перепугала. Вона как глазенками рыщут. Твой-то Никита где?
– Загинул муж мой! В железа, говорят, володимирский князь выборных заковал, и мой також с ними! Говорила я ему, упертому, сиди дома! Нет! Правды пошел искать! Вон она, правда, из теплого дома голым да босым на улицу!
– Молчи, глупая! – замахнулся древком копья на купчиху дружинник. – Не вводи в грех! Мне не пристало бунташные речи твои слушать!
– А мне все едино теперь: не ты, так другой порешит, – обреченно махнула рукой баба и заголосила еще громче. Ей вторили перепуганные дети.
– Ты лучше загодя себя не хорони, а ступай с выводком своим за город, в поле. Там тиуны княжеские на жилье определяют: кого в Суздаль, кого в Москву, кого в Ростов… Поспеши, там и Никита твой, видел его.
Подхватив на руки младшенького, купчиха заторопилась к городским воротам, за ней потянулись и остальные пятеро: мал мала меньше, ничего не понимающие, перепуганные вусмерть.
