Петро Панч - Клокотала Украина (с иллюстрациями)
— Правду кобзарь говорит, — зашумели на лавке. — Истинное слово: уже в Немирове церковь под унию забрали.
— Да чтоб я ходил кланяться рендарю, — сказал Мусий Шпичка, — да еще и дудек [Дудек – польская монета] платил за то, что разрешит ребенка окрестить?..
— А будете сидеть да молчать, так и придется платить, — продолжал кобзарь. — Поляки хотят искоренить Украину, земли забрать, церкви отдать под унию...
— Отрыгнет им земля народную кровь.
— Отрыгнет. Слышу, как гудит уже землица...
Воцарилась тишина. Казалось, все прислушивались...
Наконец Ярина сказала просительно:
— Сыграйте, дедушка!
Кобзарь взял со скамейки кобзу, тронул руками струны и под их говорок, словно про себя, промолвил в раздумье:
— Ой, загудит земля от тысячи и еще тысячи ног! — Потом резко вскинул голову, так что чуб рассыпался по лбу, лицо его заострилось.
Струны уже рокотали, но густой бас покрыл их рокот:
— Будет еще братцы...
...Будет вечно слава,
Будет с казаками,
Будет с друзьями,
Будет с рыцарями,
Будет с добрыми молодцами.
От слов этих защекотало в горле Вериги. Увлажненными глазами он обвел хату. Хлопцы у порога зашевелились, потихоньку заговорили между собой.
— Чего загоготали, ровно гуси! — прикрикнул на них Гаврило. — Человек беду вещает, а вы радуетесь. Лихо б ее задавило, ту войну! Перехватишь или недохватишь — все волкам пожива.
— А сами, вишь, и волков не побоялись, когда пробирались на край крещеного света, — сказал Гордий Недорезанный, с искалеченной рукой и кривым глазом. — Да что там волк! Зверь с голоду нападает — его головешкой можно отогнать, а вот с татарином повстречаешься — на аркане будет гнать до самого до Перекопа. И все равно народ в степь подается.
— Земли тут не мерены, не паханы, — отозвался Гаврило.
— Были и там земли тучные, хлеба богатые. Нет, все-таки воля зовет человека.
Гаврило и сам потому оказался на хуторе Пятигоры, но не любил, чтобы младшие учили его уму-разуму. Не зная, что ответить Гордию, он только махнул рукой.
— Сегодня воля — завтра неволя. Нет, вижу-таки, не знали покоя деды, и дети наши не будут его знать!
— На том наша сила и слава держится, — сказал Верига, — а то бы давно уже либо турком, либо поляком назывался.
Христя пригласила гостей к столу. На нем уже дымилась гречневая каша со шкварками, стояла колбаса с чесноком, кендюх [Кендюх – коровий или бараний желудок] и коржи с маком.
Верига, налив из круглого кумана [Куман, куманец – кувшин для вина] добрую кружку калгановки [Калгановка – водка настоенная на корне калгана], сказал:
— Мы еще своей пользуемся, а уже где паны-ляхи стали, там и водку гнать запрещено. Пью за то, чтобы нога пана никогда сюда не ступала, чтобы дети их здесь солнца не видели, чтобы скот у них не плодился и трава чтоб не росла, где ступит нога постылого. — Поднял кружку и поклонился кобзарю.
— Не только здесь, но и по всей Украине, — добавил Кладинога. — Да будет так!
IV
В последних числах июня, перед самыми жнивами, установилась хорошая погода. Легкие облачка, как перышки, проплывали в голубой вышине. Черными крестиками висели в небе ястребы, чайки с печальным плачем проносились над волнами седого ковыля, и над безбрежной степью струилось марево. Казалось, из прозрачного озера подымались в этом мареве зеленые холмы, покрытые душистым чебрецом, дикой морковью и столистником.
На хуторе Пятигоры стояла сонная тишина. В раскаленном воздухе только звенели комары, да над зеркалом пруда порой всплескивалась рыба, по воде расходились тугие круги. Потревожив розовые облачка, потонувшие в воде, они замирали под густыми вербами.
В этой тишине вдруг раздался лай собак, почти тотчас показалась свора сухоребрых борзых, за которой ковылял тощий казак. Собаки с высунутыми красными языками, почуяв воду, изо всех сил потянули к пруду. Покрытый пылью человек, спотыкаясь, едва поспевал за ними.
На берегу он упал на траву, устало вытер потное лицо рукавом серой от пыли рубахи и, глянув на сбитые постолы [Постолы – род обуви из сыромятной кожи], сокрушенно покачал головой. На вид ему было лет за тридцать. Давно не бритые щеки его покрывала бесцветная щетина, а под хрящеватым носом, как клочья соломы, свисали длинные усы. Казацкая шапка-кабардинка, накинутый на плечи жупан, рубаха и штаны были ветхие и рваные. Через плечо висел кошель, а у пояса — кисет с табаком и кресалом.
Собаки, напившись воды, разлеглись на травке и захлопали ушами, отгоняя надоедливых мух. На пруду, казалось, вспыхивали, гоняясь за мошкой, серебристые верховодки, проносились белые мотыльки и сизокрылые стрекозы, ласточки прошивали синеву, в которой черными клубами играла мошкара.
Тощий казак злыми глазами посмотрел на борзых, дернул за сворку и потянул их ко двору.
Возле порога он привязал псов к рассохе, увешанной кувшинами, и вошел в хату. В чистой светлице не было никого, только звенели у окошка сонные мухи да бился в стекло желтый мотылек. Пахло васильками, натыканными за матицу, и татарским зельем, которым был посыпан чисто вымытый пол. На столе, покрытом скатеркой, — миска с окрошкой, кувшин топленого молока, полхлеба под полотенцем и нож рядом.
Казак заглянул в боковушку, но и там никого не было. Он перекрестился на образа и с жадностью принялся за окрошку.
Когда в миске и в кувшине уже ничего не осталось, казак снова перекрестился, вышел наружу, нашел палочку и, сделав из нее крестик, воткнул в щель пола посреди комнаты: хозяин увидит и будет знать, что в доме был прохожий человек и отведал хлеба-соли. Потом тощий казак забрал борзых, проворчав: «Чтоб вы подохли!» — и двинулся дальше, в степь.
На хуторе снова наступила тишина, только на плотине, купаясь в пыли, чирикали воробьи да на берегу попискивали желтые утята, спеша за уткой в воду. И вдруг громко затопали по мостику конские копыта.
Всадников было семеро. Один подскакал к Веригиной хате, крикнул по-польски: «Хлоп, поди-ка сюда!» — и, не дождавшись ответа, ускакал назад [Хлоп – селянин, мужик вообще или крепостной]. Остальные уже сошли с коней и, громко разговаривая, осматривали с мостика пруд, усеянный пушинками осины.
На всадниках были короткие жупаны, широкие шаровары, на головах — шапки с малиновым верхом и султаном спереди. За плечами виднелись мушкеты и сабельки на боку, а у седел — деревянные ведерки. На одном из верховых, с пушистыми усами, поверх жупана была еще черкеска с откидными рукавами, а на ногах красные сафьяновые сапожки.
— Ну и хлоп — каким добром владеет! — сказал гайдук [Гайдуки – надворная стража], возвратившись со двора.
У Вериги была уже настоящая хата, рубленая камора из дубового леса, плетенные из хвороста хлева, на пруду шумела водяная мельница.
— Прошу пана ротмистра, можно там расположиться.
— Думал, верно, славно запрятался, вовек будет на свободах, — сказал усатый ротмистр, — но у меня нюх на хлопов.
Гайдуки угодливо засмеялись.
— Прошу пана, за такой подарок стражник коронный должен вельми благодарить пана ротмистра, сюда ведь не один хлоп удрал.
— Благодарность — тот же табак: бери, когда угощают, но о своем позаботься, — поучительно сказал ротмистр.
— Но тут пану будет на чем погреть руки.
— А как ты думаешь, Юзек, в пруду много рыбы?
— Проше мосьпана [Мосьпан – польское обращение, сокращённое «милосивый пан»] посмотреть, как караси играют — видать, их превелико!
— Мосьпан любит, чтобы караси на сковородке играли, а не на воде, — крякнул ротмистр и разгладил белёсые усы, как бы уже готовясь полакомиться рыбкой.
Гайдуки предупредительно засуетились на берегу, разыскивая бредень. Они, как гусаки, вытягивая шеи, заглянули и в камыши и под вербы, сунулись под мостик. Туда через створы с шумом падала прозрачными полотнищами вода. Но бредня нигде не было.
— Пусть пан руками ловит! — предложил один гайдук другому.
— Но тут много воды!
— Ее можно выпустить. Вода ничего не стоит!
Двое гайдуков побежали к створам и подняли их воротом. Вода с ревом ринулась вниз, в пруду ее становилось все меньше, а уже через какой-нибудь час осталось едва по колени. Остановилось колесо мельницы. Встревоженная рыба, оказавшись на мелководье, теперь ходила почти поверху. Вода от нее, казалось, кипела.
Гайдуки быстро разделись, взяли по длинной палке и полезли в илистый пруд.
— Прошу пана, да это королевская охота! — крикнул один и ударил по воде палкой. На поверхность всплыл серебристый карп с локоть длиной и перевернулся брюшком кверху. Гайдук схватил его и швырнул на берег, туда, где сидел поляк с корзиной.
