Артур Кёстлер - Гладиаторы
Солнце уже было готово высунуться из-за горизонта и окрашивало небеса в цвет крови. Слюдяные окна трактира поблескивали. Крикс и гладиатор в шкурах слушали несвязные речи своих людей. Наконец, Крикс сказал Спартаку, презрительно пофыркивая:
– Если бы мы с тобой ушли сейчас вдвоем, нас никогда бы не поймали. Отправились бы в Александрию. Женщин в Александрии хоть отбавляй.
Человек в шкурах внимательно его слушал.
– Верно, скрыться вдвоем куда легче, – подтвердил он. – Но в порту Путеолы есть разные люди.
– Если у тебя водятся денежки, на борт корабля тебя пустят без лишних вопросов, – сказал Крикс.
– Нет, – сказал Спартак. Крикс молча ждал продолжения. – Сейчас так нельзя, – прозвучало из-под шкур. – Возможно, позже…
– Ну да, позже, – пробурчал Крикс. – Когда нас повесят.
Гладиатор в шкурах размышлял, глядя на остальных, радостно суетящихся во дворе.
– Сейчас нельзя, – повторил он. – Может быть, ты хочешь уйти сам, один? – спросил он после паузы, пристально глядя на Крикса.
Тот ничего не ответил. Отойдя от Спартака, он остановился у стены. Гладиаторы шумно спорили, решая, как быть дальше. Всеми владело радостное возбуждение. Неожиданно человек в шкурах запрыгнул на стол и высоко поднял руки, словно собрался обламывать ветки на деревьях.
– Уходим! – крикнул он изо всех сил. – В Луканию! – Его веснушчатое лицо расплылось в улыбке.
Гладиаторы дружно издали одобрительный крик и стали собираться в путь. Слуги и те из солдат, которым разрешили примкнуть к гладиаторам, по-прежнему подпирали стену.
– А вы? – обратился к ним Спартак.
– Мы же сказали, что идем с вами, – важно ответствовал парламентер с бычьей шеей.
Остальные солдаты наблюдали за суетой сидя; некоторые спали. Гладиаторы отобрали у них деньги, кинжалы, ножи. Один из солдат попытался воспротивиться этому и был убит. Другие не оказали сопротивления. Все это были люди в летах, знавшие, что их в лучшем случае уволят, в худшем – отправят в рудники.
Во дворе появились женщины, прежде наблюдавшие за событиями из окон. Худенькая брюнетка остановилась перед Спартаком, спрыгнувшим со стола. Здоровяки-слуги взирали на него с изумлением: только что он был погружен в задумчивость, а теперь проявлял юношескую прыть. Впрочем, его горячность пришлась им по душе.
– Что теперь? – спросила черноволосая, глядя на него.
– Мы уходим в Луканию, – ответил он.
– В лесу будет весело, – сказала она.
– Еще как весело! – улыбнулся он. – Ведь всех нас повесят.
Подойдя к старому Никосу, Спартак спросил:
– Ты пойдешь с нами?
– Нет, – ответил Никос. Он сидел, привалившись к стене, и выглядел совсем дряхлым.
– Тогда прощай, отец, – сказал гладиатор в шкурах.
– Прощай.
Гладиаторы вывалились толпой из ворот. За ними шли слуги и солдаты. Замыкали шествие три женщины.
Теперь их набралось более сотни.
Наступило утро.
II. Разбойники
Они собирались двинуться в Луканию, но, оказавшись в суровой горной стране, где было меньше полей и беднее Добыча, повернули назад. Ибо Кампания, воспетая, благословенная земля, не выпустит из своих объятий никого. даже самого отпетого грабителя. В черной почве этой причудливой страны урожай созревает трижды в год, а розы здесь зацветают еще до того, как наступает время сеять. Пьянящий ветер ее садов проникает в кровь, а на горе Везувий растут, как известно, травы, отвар из которых превращает девственниц в буйных вакханок. По весне кобылы взбираются на скалы, поворачиваются задами к морю и зачинают от одного горячего ветра.
Здесь, в благословенной Кампании, раскинулась чудеснейшая на свете преисподняя. Главные черти – большие горы – носят белоснежные ниспадающие одеяния, а услужливые дьяволята – горы поменьше – пытаются до них дотянуться, втайне мечтая их низвергнуть. И таким же, древним, как сами горы, был извечный конфликт между людьми, боровшимися за владычество над Кампанией, этой житницей римских легионов, ценнейшим национальным достоянием. Со времен Тиберия Гракха не прекращались попытки освободить страну из тисков, в которые ее зажали землевладельцы, и разделить эти плодородные земли между теми, кто не имел наделов. Но любого, замахивавшегося на эту святыню, топили или забивали до смерти камнями; торжествовали ростовщики и спекулянты. Аристократы пили из мелких землевладельцев кровь, изгоняли их, скупали их земли за бесценок; тем некуда было податься. Вместо свободных крестьян на земле утвердились крупные хозяева, а работники, рожденные свободными, вытеснялись рабами, которых становилось с каждым годом все больше благодаря непрерывным войнам; им, работникам, тоже некуда было податься. Шайки обездоленных кампанских фермеров, занявшихся от отчаяния грабежом, прятались среди гор. Участь их была незавидной.
По Кампании ползли слухи.
Невиданно дерзкие разбойники нападали на трактиры и постоялые дворы, обирали путников, угоняли подводы с добром, сжигали дотла дома благородных римлян, уводили волов из-под ярма, коней из конюшен Они были повсюду и одновременно нигде. Сегодня они стоят лагерем в болотах на реке Кланий, завтра – в лесах на горе Вергилия. На их поимку посылали солдат, наскоро сколоченные отряды из маленьких городков, но солдаты либо разбегались, либо присоединялись к разбойникам. Число последних росло день ото дня; одним они внушали тревогу, другим восхищение, ибо не ценили жизнь и презирали смерть.
Слухи заполнили Кампанию. Рабы и батраки, садясь кружком, судачили про разбойников, пока надсмотрщики, сморенные полуденным зноем, видели дурные сны. У разбойников было два вожака: один – толстый галл, мрачный и жестокий, другой – фракиец с лучистыми глазами, не снимавший звериных шкур. Еще рассказывали о женщине, темноволосой и стройной, совсем девчонке с виду, а на самом деле – фракийской жрице, умевшей читать звезды и предсказывать будущее. Она принадлежала мужчине в шкурах, но спала и с другими, и на всех ей хватало пыла.
То были не простые злодеи, а гладиаторы. Никогда еще в Кампании не бывало таких разбойников: ведь гладиаторы – не вполне люди, их участь – гибнуть на арене. С другой стороны, эти оказались такими же людьми, как все остальные; кто их осудит за нежелание умирать? Они резали овец, украденных у пастухов, пожирали виноград в тучных виноградниках, забирали из конюшен самых резвых скакунов, самую сильную тягловую скотину. Там, где они проходили, больше не росла трава, не оставалось дев, зияли пустотой амбары. Любого, кто смел им воспротивиться, ждала смерть, беглецов – поимка; зато всякий, кто полагался на их снисхождение, мог идти с ними, а Находились и такие, и немало, кто просился к ним. Такими были эти гладиаторы.
Слухи, заполнившие Кампанию, сплетались в легенды. Женщины рассказывали их, когда доили коров, старики спасались легендами от бессонницы, когда, сходясь вместе, думали вслух свои думы о скоте, погоде и смерти.
Вот что плели, скажем, о скотнике Насоне.
Раз заболели сразу все три вола в имении Статия близ Суэссулы. Животы у них раздулись, из носов потекло, глаза загноились, стали они слабы и пугливы, отказывались и от корма, и от питья. Казалось, на скотину навели порчу, а на самом деле виноват был управляющий имения, закупавший плохой корм и в недостаточном количестве. В самом имении осталось мало пастбищ, и корм приходилось прикупать на стороне, а управляющий откладывал денежки для себя, обрекая скотину на голод. Насон давно твердил, что от такой кормежки волы захворают, и умолял управляющего кормить их лучше, но получал за свою заботу одни пинки. Когда же волы всерьез заболели и не смогли больше работать, Насон принялся лечить их проверенными средствами: инжирное семя с кипарисовой зеленью и голубиные яйца внутрь, вино с чесночным соком в ноздри; он ставил им клизму с соленым медом, миррой и кровью улиток, пускал кровь из-под хвоста и бинтовал надрез папирусным волокном. Все Насон делал правильно.
А когда его заботы не помогли, воровство управляющего вылезло наружу. Тот, желая снять с себя вину, возвел на Насона напраслину: будто бы тот впустил в коровник свинью и курицу, чей помет попал в корм волов и стал причиной их болезни. Напрасно доказывал скотник Насон свою невиновность: его заковали в цепи, заклеймили каленым тавром и отправили на мельницу.
А работа на мельнице, как любому известно, – самое страшное наказание, хуже его только казнь, да еще ссылка в рудники и каменоломни. Несчастный, закованный в кандалы, бесконечно описывает круги вокруг жернова. Мало-помалу глаза его слепнут от пыли и пара, а на шею его надето железное ярмо, чтобы он не мог поднести руку кс рту и вытереть муку.
И ждала бы Насона скорая гибель, хотя повинен в падеже был управляющий, а вовсе не он, если бы не разбойники, напавшие как-то ночью на имение Статия и все там сокрушившие. Добрались они и до мельницы, чтобы унести все до одного мешки с мукой, и там услыхали про участь злосчастного скотника Насона.
