Валентин Гнатюк - Рюрик. Полёт сокола
— Осталась только дочь, все сыновья полегли в битвах, — глядя прямо в очи короля, отвечал Добромысл.
— Хорошо, пусть твоя дочь выйдет замуж за одного из моих вельмож, а франкская принцесса станет женой князя Ререха, когда он достигнет должного возраста… А ещё, — подумав, молвил франк, — сыновья трёх самых знатных горожан должны отправиться со мной, как залог нашего обоюдного согласия. — Добромысл хотел возразить, но король опередил его. — Они будут жить и воспитываться вместе с детьми моих баронов и герцогов, на равных, даю тебе слово короля.
Ободритские посланники несколько растерянно переглянулись.
— Я… не могу сразу дать тебе ответ, король, — отвечал Добромысл. — Наш закон требует совета со старейшинами и волхвами…
Да и князя похоронить надобно, прежде чем над его костями торг вести…
— Хорошо, — согласился Людовик. — Моему войску всё равно нужен отдых. Через два дня приходи с ответом. И помни, что я никому не предлагал таких условий, всё-таки наши деды были союзниками!
За длинным столом в княжеской гриднице собрался городской совет. Лики у всех были хмурыми, — только вчера предали земле тело князя Годослава, за градом вырос свежий курган. А нынче следовало дать ответ Людовику.
— Разумею я, братья, так, — встал перед старейшинами и волхвами, опираясь на свой чудный посох, многомудрый Падун. — Коли решим сражаться, то обречём сыновей и внуков наших на гибель или неволю тяжкую, нет сейчас нам подмоги ни с какой стороны. Потому главное ныне — землю нашу сберечь да «семя», то бишь детушек наших. А взрастим их да укрепимся, тогда и с франками по-другому говорить станем, и ещё поглядим, кто чьи грады в осаду возьмёт.
— Тяжко признать, но прав старый Падун, прав, — закивали, не поднимая на Добромысла очей, старейшины.
— И я понимаю, братья, что нет сейчас иного выхода, — отозвался Добромысл. — Одного только не знаю, как дочери своей про франков сказать, как объяснить, отчего я её, кровинушку свою, в чужой род вот этими своими руками отдаю? — он потряс перед всеми открытыми ладонями и почти в отчаянии до боли сжал голову.
Отдохнувшие и получившие выкуп ободритскими мехами, мёдом, зерном и лошадьми франки с весёлыми шутками покидали окрестности града Ререха, как, на свой манер, они его называли. Только седой осанистый советник короля герцог Гольденберг был хмур и молчалив. Наконец он, не выдержав, обратился к королю:
— Скажи, мой король, почему мы не стали брать этот город? Ведь там было мало защитников, мы могли захватить его и получить дань, в десятки раз большую…
— Именно потому, старина Гольденберг, что я ваш король, — усмехнулся Людовик в свои пышные закрученные вверх усы, обводя взглядом остальных военачальников, ехавших рядом. — Я вижу, что не одного тебя интересует ответ на этот вопрос. Так вот. Вы, воины, видите мир на расстоянии своего копья, а взгляд короля должен простираться до самого горизонта и даже дальше. Запомните, то, что я вам скажу, крепко запомните! — гордо восседая в дорогом арабском седле, привычным движением ладони иногда оглаживая короткую бороду, вещал, втайне любуясь собой, король франков. — Мой славный дед Карл Великий побеждал славян и другие народы не только мечом, но и мудростью. Он умело не давал угаснуть старой вражде между лютичами и бодричами, данами и саксами, руянами и норманнами. Но самые опасные из этих народов — славяне. Они, как многоголовая гидра, отрубишь одну голову, тут же вырастает новая. Я разделю эти сильные славянские племена на мелкие княжества, стану сеять меж ними вражду и междоусобицу. А служители папы помогут мне обратить их в новую веру, чтобы они забыли своего Рода и всяческих Рожаниц. Мои епископы сделают из этих неукротимых язычников послушное управляемое стадо, как это случилось с саксами. Запомните, славян нельзя победить, пока они вместе и пока они молятся своим богам, но они сами помогут мне, когда я разделю их. Мы сейчас пройдём по другим городам-крепостям бодричей и заключим мир с каждым отдельно, и с каждого возьмём заложников, и воспитаем их как франкских вельмож. Разделяй и властвуй — вот мой девиз!
Ошеломлённые вояки Людовика, привыкшие измерять всё силой оружия, благоговейно молчали.
— Я всегда считал самым великим твоего деда Карла, но ты превзошёл его, мой король! — восхищённо произнёс старый Гольденберг.
* * * Священная роща ободритов. У Дуба Прави— Ну вот и приехали, княже, вот она, Священная роща, — молвил один из трёх всадников, осаживая коня у красивой резной ограды, за которой шумели многовековые дубы. Князь Доброслав спешился и придержал за узду коня, помогая десятилетнему племяннику.
— Я сам, дядька Добромысл, — запротестовал Рарог, ловко спрыгивая на землю.
— Жди нас здесь, — велел князь стременному и отправился с племянником в Священную рощу. Едва вошли под резную арку с искусными изображениями дивных растений, птиц и животных, как увидели идущего навстречу по шелковистой молодой траве седовласого длиннобородого мужа в расшитой конопляной рубахе и таких же конопляных портах. Чресла его были перепоясаны расшитым поясом с обережными знаками, такой же узорчатой тесьмой схвачены волосы на голове. На груди — Перунов знак: молнии, вплетённые в Сварожье коло.
В руке — дубовый волховской посох.
— Здрав будь, отец Ведамир, — приветствовал его Добромысл. — Вот, привёл, как условились, племянника к тебе на обучение.
— Здрав будь, князь Добромысл, и ты, юный княжич Рарог, — ответил волхв неторопливым грудным гласом. — Доброе дело, а тем паче такое важное, непременно надобно начинать с чистым сердцем и расторгнутым умом. Идёмте к Дубу Прави! — Они прошли по тропке к Священному дубу и некоторое время стояли, слушая, как неумолчно шумит в его могучей кроне ветер, как перекликаются бесчисленные птахи, гудят насекомые и шепчутся меж собою свежие, недавно распустившиеся листья. Выше на могучем стволе, под самой кроной, отрок разглядел спокойно-сосредоточенный лик, искусно вырезанный из дубового нароста-капа. Лик чем-то смахивал на дядьку Добромысла — с таким же клоком волос на голове и длинными усами. Но княжич знал, что это лик божества справедливости — Прави.
— Обращаюсь к тебе, Бог Истины Единой, всем сердцем и умом своим, — подняв руки вверх, заговорил волхв, глядя ввысь могучей кроны на лик божества. — Прошу у тебя благословения на учёбу будущего князя Ободритской Руси, на открытие ему законов Прави, по коим предстоит ему все деяния свои измерять, большие и малые. — Волхв ещё постоял, будто слушал в шелесте листвы Божьего Древа ответ самой Правды. Потом поклонился дубу, приложив правую руку к сердцу. — Теперь ты, княжич, слово дай Священному дубу, что станешь прилежно и старательно познавать законы Сварожьи, — молвил Ведамир.
— Я, княжич Рарог, обещаю тебе… — сбиваясь от внезапно нахлынувшего волнения и путая слова, которым научил его дядька Добромысл, молвил скороговоркой юный ученик, — …бог истинной Прави… познавать сущее, неутомимо и прилежно… весьма, вот! — закончил он и облегчённо вздохнул, ощущая, как краской волнения полыхнуло чело и ланиты. Пройдя к пылающему невдалеке кострищу, обложенному камнями, дядька достал холщовый мешочек и передал волхву. Ведамир, развязав его, протянул отроку:
— Возьми, Рарог, горсть зёрен и брось в Вечный Огонь. Пусть малая толика жертвы от трудов наших прорастёт тучным семенем хлеба насущного и познания мира Сварожьего, — приговаривал Ведамир, пока отрок бросал зёрна в огонь и смотрел, как они чернели, обугливаясь. — Слава Перуну, вращающему вечное коло жизни по неизменному закону Прави! — И Ведамир протянул мешочек Добромыслу.
— Вечная слава богу справедливости! — произнёс князь, бросая в огонь горсть пшеницы.
У невысокой резной деревянной ограды, что окружает Священную рощу, они простились с Добромыслом. Князь со стременным ускакали, а учитель и ученик пошли по незаметной тропке через Священную рощу и, выйдя за пределы её, вскоре оказались у небольшой ладной и уютной бревенчатой избушки Ведамира с резными полотенцами и искусным коньком наверху.
— Вот тут, брат Рарог, и будем мы с тобой обитать. Узелок с одеждой пока на лаве положи под окошком, пойдём, покажу тебе, что и где здесь поблизости есть.
— Отец Ведамир, а чему ты меня учить станешь? Я хочу, чтоб ты скорее меня сражаться научил, — важно молвил отрок, когда вышли на берег не то озерца, не то болотца, куда впадал звонкоголосый ручей.
— Сражаться дядька твой да воинские наставники научат, а я тебе помогу научиться, к примеру, понимать силу волны, или дрожи, как иные это называют.
— А на что мне это, деда, я же воином хочу быть, зачем мне какие-то волны? Волны — они же в реке.
— На что? — переспросил волхв. — А ведомо ли тебе, княжич, отчего наш белый сокол — кречет на дичь сверху быстрее всех хищных птиц падает?
