Николай Гейнце - Князь Тавриды
Действительно, не прошло и часу, как капитан получил отставку и приказание удалиться из армии.
Строгость светлейшего, впрочем, не превышала меры.
Один из офицеров черноморского казачьего войска, имевший чин армейского секунд-майора, в чем-то провинился.
— Головатый, пожури его по-своему, чтобы впредь этого не делать.
— Чуемо, наияснейший гетмане! — отвечал Антон Васильевич.
Головатый на другой день явился с рапортом к князю.
— Исполнили ваша светлость.
— Что исполнили?
— Пожурили майора по-своему, как ваша светлость указали.
— Как же вы его пожурили, расскажи мне?
— А як пожурили? Прости, наияснейший гетмане? Положили, да киями так ушкварили, что насилу встал.
— Как майора!.. — закричал Григорий Александрович. — Как вы могли…
— Правда таки, — отвечал Головатый, — шо насилу смогли. Едва вчетвером повалили; не давался, однако, справились. А шо майор? Не майорство, а он виноват. Майорство при нем и осталось. Вы приказывали его пожурить: вот он теперь долго будет журиться и я уверен, что за прежние шалости никогда уже не примется.
II
ПЕРЕД ЛИЦОМ НЕПРИЯТЕЛЯ
В то время, когда русская армия с нетерпением ждала решительного приказания идти на штурм Очаковской крепости и роптала на медлительность и нерешительность вождя, когда сотни человеческих жизней гибли от стычек с неприятелем, делавшим частые вылазки и особенно от развившихся в войсках болезней, главнокомандующий жил в главной квартире, окруженный блестящей свитой и целой плеядой красавиц.
Около роскошно убранной ставки Григория Александровича каждый вечер гремел громадный оркестр под управлением Сарти, устраивались пиры и праздники, тянувшиеся непрерывно по целым неделям.
Волшебник Сарти, как называл его Потемкин, особенно угодил светлейшему, исполнив кантаты собственного сочинения на слова: «Тебе, Бога хвалим», причем припев «свят, свят» сопровождался беглою пальбою из пушек.
В числе красавиц, гостивших в то время при главной квартире, были княгиня Голицына, графиня Самойлова и жена двоюродного брата светлейшего Прасковья Андреевна Гагарина.
В угоду своим дамам, Григорий Александрович не жалел ничего.
Все малейшие их капризы исполнялись.
Для них он выписывал с особыми фельдъегерями разные диковинки: икру с Урала и Каспия, калужское тесто, трюфели из Перинге, итальянские макароны из Милана и каплунов из Варшавы.
Узнав однажды, что два княжеских офицера, братья Кузмины, отлично пляшут лезгинку, князь тотчас же их выписал из Екатеринодара с курьером.
Те прискакали, лихо отплясали перед его светлостью лезгинку и на другой же день были отпущены назад.
— Молодцы, потешили, спасибо! — поблагодарил братьев Потемкин.
— Офицеры народ лихой, на все руки… — заметил кто-то. — Взять хоть, например, ваша светлость, вашего адъютанта Спечинского.
— Разве есть у меня такой? — спросил Григорий Александрович.
Надо заметить, что многие адъютанты только числились состоявшими при светлейшем князе, что считалось высокою честью, но в дело он их не употреблял и даже некоторых совершенно не знал, ни в лицо, ни по фамилии.
— Спечинский числится в числе адъютантов вашей светлости, — поспешил объяснить находившийся тут же Попов.
— А-а… — протянул Григорий Александрович. — Ну, так что же этот… как его… — обратился князь к говорившему.
— Спечинский, ваша светлость…
— Ну, да, Спечинский.
— Да, он обладает необыкновенною памятью, знает наизусть все святцы и может без ошибки перечислить имена святых на каждый день.
— Что ты, это, братец, очень интересно… Василий Степанович выпиши-ка его сюда… Он где?..
— В Москве, ваша светлость.
— Пошли в Москву… выдай на дорогу деньги, пусть приедет… Это любопытно…
Спечинский принял приглашение с восторгом, вообразив, что Потемкин нуждается в нем для какого-нибудь государственного дела, обещал многим своим знакомым протекцию и милости, наскоро собравшись проскакал без отдыха несколько суток в курьерской тележке и прибыл под Очаков.
Это было рано утром. Светлейший еще был в постели. Спечинский тотчас же был потребован к нему.
Григорий Александрович, ожидая выписанного им адъютанта, держал всегда при себе святцы.
Они лежали на столе у его кровати.
— Правда ли, — спросил князь, окинув вошедшего равнодушным взглядом, — что вы знаете наизусть все святцы?
— Так точно, ваша светлость.
— Какого же святого празднуется 18 мая? — продолжал Григорий Александрович, открыв наугад святцы.
— Мученика Феодота, ваша светлость.
— Точно, а 29 сентября?
— Преподобного Кириака, ваша светлость.
— Точно. А 5 февраля?
— Мученицы Агафии.
— Верно, — сказал князь и закрыл святцы.
— Благодарю, что потрудились приехать. Можете отправиться обратно в Москву хоть сегодня же.
Разочарованный адъютант печальный поехал восвояси, хотя и получил хорошую денежную награду.
Надо заметить, что он приехал не вовремя.
Светлейший в это время, говоря его же образным языком, «сидел на реках Вавилонских».
Среди праздников и разного рода чудачеств проводил время осады главнокомандующий, казалось, забывая о деле, а, между тем, часто в самом разгаре пира делал распоряжения, поражавшие всех своею обдуманностью и знанием расположения предводимых им войск.
Только однажды, из самолюбия и желая похвастаться исполнительностью своей армии, князь отдал необдуманное приказание.
Турки при содействии служивших у них французских инженеров, вместо взятой Головатым Березани, в одну ночь построили впереди Очакова отдельный редут.
Это укрепление, выдававшееся на довольно значительное расстояние от крепости, стало сильно вредить нашим осадным работам и батареям.
Потемкин, в сопровождении своего блестящего штаба и иностранных гостей, отправился лично осмотреть этот выросший вдругкак из-под земли редут.
— Однако, укрепление это построено на славу, взять его будеттрудно и на это надо будет потратить немало времени… — заметил принц Нассау-Зиген.
— Ваша правда, — отвечал князь, — но через часа два-три его не будет.
Затем, обратясь к генерал-поручику Павлу Сергеевичу Потемкину, Григорий Александрович приказал ему поручить одному из храбрейших штаб-офицеров немедленно же взять редут с батальоном гренадер, а в помощь им назначить пять батальонов пехоты и несколько сотен кавалерии.
Штаб-офицер, получив приказание, объяснил невозможность исполнить его днем и просил или отложить его до вечера, или дать солдатам фашиннику для закидки рва и штурмовые лестницы, в противном случае, — говорил он, — люди погибнуть совершенно даром.
Павел Сергеевич оценил справедливость этих доводов и сообщил князю о разговоре своем с офицером, равно и о том, что при армии нет фашинника и лестниц.
Григорий Александрович сам очень хорошо видел, что не подумав, без расчета, выпустил слово, но отменить его значило показать пустую похвальбу.
Самолюбие князя было задето и он, внутренне досадуя на себя сказал с наружным равнодушием:
— Хоть тресни да полезай.
Слова эти буквально переданы штаб-офицеру.
Последний собрал свой батальон, велел гренадерам стать в ружье, сомкнул их в колонну и, сообщив о приказании главнокомандующего, громко сказал:
— Итак, товарищи, надо помолиться Господу Богу и его святому угоднику Николаю Чудотворцу, попрося помощи свыше. На колени!
Солдаты упали на колени и стали усердно молиться. Молился на коленях и батальонный командир. Наконец, он встал. Встали и солдаты.
— Теперь с Богом, вперед. Помните, братцы, по-суворовски, точно так, как он, отец наш, учил нас.
Осенив себя крестом и взяв ружья наперевес, батальон, обреченный на верную смерть, быстро направился к турецкому укреплению, твердо решившись или взять его или погибнуть.
Григорий Александрович молча следил за гренадерами, и лишь только они приблизились к редуту, велел двинуть беглым шагом приготовленные к подкреплению их войска с полевою артиллериею.
Турки в недоумении смотрели на происходившее и наконец, Догадавшись, открыли убийственный огонь.
Гренадеры шли вперед, несмотря на осыпавшие их ядра и пули и шагов за тридцать перед рвом остановились на мгновение.
Три роты сделали залп из ружей в турок, усыпавших вал, и с криками «ура» бросились в ров, а оттуда полезли в укрепление.
Четвертая, рассыпавшись по краю рва, била пулями по головам неприятелей.
Произошла ужасная схватка и минут через десять наши солдаты уже ворвались в укрепление, наповал поражая отчаянно защищавших турок.
Укрепление было взято, гарнизон его переколот, но подвиг этот стоил потери трехсот лучших солдат. Иностранцы диву дались перед геройством русского войска.
