Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине
Двадцать девятого июня, в день Петра и Павла, в чудный солнечный день, он спустился с крыльца в расстегнутом халате. Медленно, как настоящий больной, он дошагал до одного часового, повернулся и пошел в обратную сторону, к другому часовому. Дойдя до середины тропы, снял шляпу. Вскоре услышал, как ко двору подкатил легкий экипаж.
Но красного шара над улицей не было. Арестант уже несколько раз прошелся вдоль длинной тюрьмы, а шар не поднимался. Провалился побег! Что, если друзей раскрыли и арестовали? Но чей же экипаж подкатил почти к самым воротам? Может быть, все-таки наш? А вдруг жандармский, подстерегающий?
Вернувшись с прогулки, он заметался в тревоге по камере, пытаясь разгадать, что случилось у друзей. Он шагал взад и вперед до позднего вечера, шагал и назавтра с утра до полудня. Потом бросился на кровать, закинул руки за голову и тупо уперся взглядом в потолок, не в состоянии больше гадать и тревожиться.
Вдруг открылось дверное окошко, надзиратель протянул в камеру руку. Арестант встал, взял поданные ему серебряные часы. Как только дверная форточка захлопнулась, он подбежал к окну. На бульварчик вышла Соня, Безумная! Пришла в неурочное время. С обедом приходить разрешено. Но принести часы?
Соня обернулась.
— А вы часы-то проверьте! — крикнула она. — Проверьте, ходят ли они.
Кропоткин открыл часы и нашел в них мизерный квадратик тонкой бумажки, сложенный вчетверо. Друзья сообщали: все повторяется сегодня, но сигнал будет подан скрипкой со второго этажа серенькой дачи. Ага, вчера с сигналом не вышло, догадался он. Итак, все решится сегодня. Смерть или свобода. Пуля в спину или спасительная пролетка. Два часа неизвестности. Через два часа ты рухнешь на шелковую муравушку двора или впрыгнешь в коляску. Спокойнее, спокойнее, Петенька. И не шагай так быстро, береги силы на бег. В день Петра и Павла друзьям не удалось тебя вызволить, так сегодня, может быть, удастся. Спокойнее. Думай о чем-нибудь другом. О ледниках, например. Нет, они не идут в голову. Но надо как-то отвлечься. Представь себе, что ты в Цюрихе. Нет, в Цюрихе появляться нельзя. Сцапают и передадут России. Скрыться где-нибудь в Поволжье? До Волги не добраться, разыщут. Но ты опять о побеге. Отвлекись. Отвлекись. Рукописи останутся в камере. Лягут в жандармский архив… Что сейчас делает сестра? Если тебя убьют, убьют и ее. И Катю. Нет, Катя тогда определенно пойдет по пути Сони Перовской. Соня теперь на юге. Не дремлет, конечно… Он вынул из кармана часы. Ага, стрелки заметно передвинулись.
В четыре дня он вышел во двор, как вчера, в расстегнутом халате. Прошелся вдоль тюрьмы и на обратном пути услышал, как подкатил ко двору экипаж. Арестант снял шляпу. Дойдя до другого конца здания, он обернулся, глянул на серый дом и услышал звуки скрипки. Но он не кинулся в бег, потому что не отошел еще подальше от часового, а когда удалился от него, скрипка смолкла. Что случилось? Опять помеха? Или окончательный провал? Может, подъехавшие друзья уже арестованы?
Во двор въехали подводы с дровами. А, вот в чем дело. Именно этот громоздкий обоз, появившись на улице, прервал звуки сигнала. Подводы сгрудились у бокового забора, освободив улицу и центр двора. Из открытых окон серого дома понеслась весело-шальная мазурка Контского, хорошо знакомая Кропоткину. Но он опять сдержал себя, не рванулся в бег. Медленно дошел до того места тропы, откуда было ближе к воротам. Он приблизился шагов на пять к часовому. Солдат смотрел в другую сторону. Теперь или никогда! Арестант рывком сбросил халат и кинулся бежать. Он не оглядывался, но уже слышал топот многих ног позади и крик в стороне: «Держи его, держи!» Ближе всех бежал за ним, чуялось, часовой. Он не стрелял, надеясь достать беглеца штыком. Его топот слышался совсем близко, шагах в трех. Ему не хватало лишь одного прыжка, чтобы всадить штык в спину арестанта. Но Кропоткин уже выскочил за ворота, бросился к стоявшей в тени забора пролетке. И тут опешил, увидев в экипаже офицера в фуражке с красным околышем, с револьвером в руке. Офицер выругался, схватил его за руку, дернул к себе. Тогда Кропоткин, узнав доктора Веймара, впрыгнул в пролетку. Пролетка рванулась и понеслась по улице. «Держите их, держите!» — слышалось сзади. Веймар сунул беглецу сюртук и цилиндр. Кропоткин надел шляпу, начал поспешно натягивать сюртук и чуть не слетел с сиденья: экипаж на повороте в переулок сильно накренился, покатившись на двух колесах.
Вороной поджарый рысак мчался со скоростью паровоза. Пролетка неслась уже по длинной Слоновой улице, обгоняя попутные экипажи и распугивая встречных. «Кто так лихо кучерит?» — спросил Кропоткин. «Марк, оглянись!» — крикнул доктор. Кучер на секунду обернулся, и Кропоткин увидел знакомое смуглое лицо с добролюбовской бородкой — лицо Натансона, основателя общества «чайковцев». Ну, этот теперь развернет дело, подумал Кропоткин. Вырвался из ссылки.
Экипаж свернул вправо, потом влево, пронесся по Знаменской площади, стрелой влетел в Гончарную улицу и резко остановился у подъезда каменного дома. «Гони на дачу», — сказал доктор кучеру и выскочил из пролетки. Кропоткин тоже спрыгнул. «За мной!» — скомандовал Веймар. Он бегом кинулся в дом, взбежал по гранитной лестнице на второй этаж, распахнул дверь чьей-то квартиры и втолкнул в нее беглеца. И Кропоткин оказался в объятьях Сони Лавровой. «Без нежностей! — прикрикнул Веймар. — Дайте ему фрак, панталоны, сорочку, галстук». Хозяйка квартиры (Люба Корнилова!) подала беглецу приготовленную одежду.
Веймар снял военный мундир, фуражку. Надел фрак, цилиндр, взял трость. Окинул взглядом переодевшегося друга. «Ну, двинемся», — сказал он.
Они вышли из дома не на Гончарную, а на Невский, где их ждала карета.
Через полчаса они были в дальнем конце Крестовского острова. На Батарейной дороге нашли захолустную цирюльню, и Кропоткин остался без знаменитой своей бороды. Поехали на Елагин остров, с Елагина — на Каменный. Колесили и по другим островам. «Нас заприметят», — сказал беглец. На дачу Веймара можно было ехать только ночью, а теперь лишь чуть смеркалось. «Вот что, друг мой, — сказал доктор, — закатимся в моднейший и респектабельнейший ресторан. Там нас искать не будут. Верно?» — «Да, пожалуй». — «На Мойку, к Донону!» — приказал Веймар кучеру.
Через залы, ослепительно залитые светом, через гул пирующих, через рев скрипок и гром рояля они прошли в дальнее помещение, поднялись на второй этаж и заняли кабинет, весь обитый и обвешанный темно-красным бархатом. Их объяла мягкая тишина. Бесшумно вошел изящный лакей. Он браво поклонился, приветствуя и молча ожидая, что они изволят. «На твое усмотрение, братец, — сказал Веймар. — Лучшее из лучшего».
Лакей мгновенно оснастил стол.
— Ну что, друг? За удачное предприятие, за твою свободу? — сказал Веймар.
— За тебя, освободитель.
— Не один я освобождал. Двадцать человек участвовало. На всем пути стояли наши постовые. Ты их не заметил, новые товарищи.
— Я видел, как два жандарма у трактира отдали честь твоей фуражке.
— Все сработано отлично. А Варвар как несся, а?
— Какой Варвар?
— Наш призовой рысак. Птицей летел. Не зря мы отдали за него две тысячи пятьсот. Еще кого-нибудь спасет. Да, блестящий побег. Он войдет в историю революции. Все действовали решительно, слаженно.
— А моя заминка у самой пролетки?
— Ну, тут какая-то секунда… Нет, все действовали артистически. Мария Лешерн в один день успела договориться о квартире, купить мебель, поселиться в нужном доме да еще пристроить к себе двух товарищей, чтоб вместе следить за тюремным двором и улицей.
— Кто играл мазурку?
— Мой брат, Эдуард.
— Прекрасно играл. А был ли у ворот часовой?
— Стоял, но его отвлек наш человек.
— Посадят солдата, — сказал Кропоткин и задумался, опустив голову.
— Что, жалко? — сказал доктор. — И мне жалко, но революция сомнет много и невинных, кто будет крутиться под ногами. Да такой ли он невинный, этот солдат? На конвойную службу подбирают злых. Будь он на месте, всадил бы в тебя штык или пулю. Не пожалел бы.
— Да, всадил бы, спасая свою жизнь… До сих пор я как-то не подумал, что мой побег может обернуться тюрьмой для солдат.
— Нет, друг мой, ты к революции еще не готов. С такой жалостью тяжко будет. Придется ведь стрелять в людей.
— А где твой револьвер, Орест Эдуардович?
— Оставил у Корниловых.
— Это из тех, что лежали у тебя на зеленом сукне?
— Нет, купил еще один. По случаю твоего побега. Те ждут решительных рук. Впрочем, твое место, Петр Алексеевич, не на баррикадах, а в науке. Я понял это, когда послушал твой доклад о ледниковом периоде. И уж совсем убедился, узнав, что нашли землю, которую ты открыл теоретически. Ты революционер в науке. Поезжай-ка за границу и займись всецело исследованием природы. Только не в Швейцарии, не во Франции. Там ты кинешься в толпы, к тому же туда пошлют по твоим следам шпионов. Поезжай в Англию — это страна, где пока что не вылавливают эмигрантов.
