Наталья Иртенина - Нестор-летописец
— Я тебя понял, князь.
Изяслав Ярославич подставил лицо солнцу и зажмурился.
— Смерды уж землю пашут, — блаженно выдохнул он. — Ярилки скоро. Ты, Душило, любишь ярилки?
— Чего их любить, — буркнул храбр. — У меня жена есть. Это молодь пущай с девками по житу катается.
— А я так и теперь люблю подглядеть, как бабы нагишом огород сеют, — признался Изяслав.
— Эх, князь… Седина в бороду… — молвил поп Тарасий.
— Не на исповеди, отче, — укоротил его Изяслав. Но мечтательность у князя пропала. Он прислушался к удалым воплям, что долетали из хором. — Казну-то мою чернь растащила, — вдруг сказал он. — Болеславу платить нечем. Он еще не знает про это. Что мне делать, Душило?
— А с боярами покумекай, князь. Я тебе не советчик.
— Кумекал. Не помогло.
Душило сосредоточился. Свел на переносице брови. Подергал себя за чуб.
— Ну тогда… тогда… А пошли их, князь… — Тут он произнес нечистое слово, обладавшее грубой силой земляных стихий. Такие слова дозволялось употреблять только старшей дружине и лишь в особых случаях. Если его произносил кто из младших кметей, старшие мужи могли искупать смельчака в выгребной яме либо посадить голым задом на лед, дабы остудил ятра. Если оно вылетало из глотки простолюдина, тот мог лишиться какой-либо части тела.
Изяслав Ярославич, расхохотавшись, упал в траву.
— Я… я… наверно… так и сделаю, Душило. — Он побагровел от смеха и велел двум кметям, стоявшим поодаль, поднять его. Уходя, показал храбру кулак: — Две седмицы. Более не дам.
Проводив князя взглядом, Душило спросил Тарасия:
— Ты что меня на одр укладываешь, отче? Еще бы сказал, что я помираю.
— А ты думаешь, князь Мстислав будет рад увидеть тебя? Когда ты сидел в порубе, он не заботился о твоем здравии.
— Ну да, распахнет объятия и облобызает, — хмыкнул Душило. — Да мне-то что с того? Слыхал, что князь сказал? Он меня к Мстиславу вроде дядьки определил. Так что я теперь за Мстиславово здоровье отвечаю… а не он за мое.
— Поостыть немного ему все же не мешает.
Душило поднялся и вдохнул полной грудью теплый ветер, пахнущий молодой зеленью.
— А что, Тарасий, не погулять ли нам? Не одним же ляхам веселье. Две седмицы у меня есть.
— Погуляй, Душило. А мне перед отъездом надо с печерскими иноками о духовных делах побеседовать.
— Ты куда-то собираешься, Тарасий? Что ж мне ни словом не обмолвился?
— Так ведь мы будто в Полоцк идем.
— Мы?.. А-а, ну да. Погоди, тебе туда зачем?
— Ну, Душило, — улыбнулся поп Тарасий, — сам подумай — если не мы, то кто? Людей на Руси беречь надо. Мстислав же их, как гнилую солому, в огонь бросает.
Душило просветлел лицом и крепко обнял друга.
— Хорошо ты сказал, Тарасий. Если не мы, то кто?
У старого священника хрустнули кости, но он стерпел.
20
Задубевшие, коричневые руки кузнеца неторопливо отсчитали полторы гривны кун в кошель Захарьи. Обоих холопов на черниговском торгу купили быстро и охотно. Не успел кузнец увести затосковавшего Гуньку, подошел толстый муж с гривной на шее, в серебряном поясе и с мечом на боку, со свитой из трех рабов. Хозяйским оком оглядел Несду, пощупал плечи.
— За сколь мальца торгуешь?
Захарья, увязывая кошель, не заметил объявившегося покупателя. Оборотясь, он сердито качнул головой:
— Отрок не продается.
— Хорошую цену дам, не продешевишь.
— Говорю же, не продается.
Захарья, оценив наряд мужа, старался говорить вежливо. Кто его знает, что за птица. Из боярских дружинников, не меньше.
— Ты, мил человек, не горячись, — молвил муж, явно настроившись на долгие уговоры. — Мне твой малец глянулся. Чистый, не сопливый. Не хворый. Силенка есть. А ну покажь зубы! — сказал он Несде.
Тот, затая дыхание, смотрел на отца.
— Это мой сын! — огрызнулся Захарья, не сдержался.
— Две гривны.
— Нет.
— Работа не тяжелая — в поварне помогать.
— Нет.
— Да ну тебя, дубина, — махнул дланью муж и пошел дальше меж торговых рядов.
Несда закрыл глаза, ощутив вдруг острую печаль. И сам не знал, чего в нем больше в этот миг — разочарования или облегчения. Захарья толкнул его в спину.
— Пошли.
Миновав торг, отец дал волю чувствам: наградил сына затрещиной.
— Сколь тебе говорил — не одевай посконину да рванину. Доколе меня позорить будешь?
— Прости, отец, — прохрипел Несда, едва удерживая слезы.
— Мне от твоих повинных чести не прибавится, — брюзжал Захарья, шлепая по лужам на мостовой после недавнего дождя. — Перед Истратом срамно. Думает, будто я тебя в черном теле держу. Его челядь над тобой смеется. Девки в кулаки прыскают!
Истрат был отцов знакомец, также торговый человек. У него обосновались в первый же день, как пришли из Киева. Дородный купец и жену имел под стать себе, дебелую, неохватную. Дочки его, аж шестеро девиц, на худость телес также не жаловались — все как одна похожи на крепкие бочонки, от двух с полтиной локтей до малой сажени в высоту. Захарье с сыном купец выделил нежилую клеть рядом с челядней. Но обиняками дал знать, что помещение ему может вскоре понадобиться, другого же в доме нет. Разве во дворе поискать, в амбарах.
Захарья побоялся признать, что Истратовы челядь и дочки смеются не только над Несдой.
Назавтра, с раннего утра, он велел сыну надеть суконные порты, рубаху с вышивкой, шапку и сапоги. Свои наряды отрок позабыл бы в Киеве при внезапном бегстве, но Захарья обо всем помнил.
— Пойду тебя в люди пристраивать, — сказал отец. — Хватит, набаловался бездельем.
Конь у них был один на двоих, потому пошли пешком — до окольного града, а там до детинца, где стояли княжий двор и усадьбы ближних бояр. Однако иметь дело с княжьим тиуном Захарья не решился и постучал в ворота воеводы Яня Вышатича. Перед крыльцом терема они долго ждали, когда выйдет дворский тиун. Под неприветливые взгляды кметей с непривычки опасливо наблюдали за жизнью усадьбы. По двору сновали холопы, торопились или, напротив, не спешили дружинные отроки. Прошмыгивали девки с ведрами, перинами и корзинами стиранного тряпья. Конюх прохаживал коней и подмечал, какого надо перековать.
— Эй, ты, что ли, меня спрашивал?
Захарья обомлел, увидав перед собой вчерашнего толстого мужа, торговавшего Несду.
— Я…
— А, это ты, — узнал его муж, оказавшийся дворским управителем боярина Яня Вышатича. — Надумал мальца продать?
— Сын это мой, — повторил Захарья словно бы униженно и подтолкнул Несду вперед. — Я сам купец. Ныне в тяжком положении пребываю. Отрока хочу в дружину отдать, чтоб при деле был.
— Маловат твой отрок для дружины, — с сомнением сказал тиун. — Годов сколько?
— Тринадцать.
— Маловат, — причмокнул дворский и, сунув большие пальцы рук за пояс, стал прохаживаться туда-сюда. — Воеводе такая мелочь не надобна. — Он еще походил немного и крикнул молодому кметю: — Эй, Улар, дай-ка мальцу меч.
— Не надо, — затряс головой отец. — Не нужно меча. Не привычен он к оружию.
— Совсем интересно, — удивился тиун. — Что ж ему в дружине делать? Ты зачем меня морочишь, купец?
— Прошу, — угрюмо твердил Захарья, — возьми отрока в дворскую службу. Он разумен, книжную грамоту знает. В обучение при Святой Софии в Киеве ходил. Хоть мятельником служить будет.
— Ну так и веди его на княж двор! — тиун нетерпеливо взмахнул руками. — Там этих бездельников-мятельников довольно, еще одного никто и не заметит. А не то милостником определи к князю — будет работать как холоп, зато свободный. У воеводы и своих книгочеев хватает. Боярин Янь Вышатич сам книги уважает. Вот ты мне ответь, купец, кто за твоего отрока меч держать будет? Слыхал ли, как в Писании о дружинниках сказано? Не напрасно носят меч, ибо они отмстители в наказание творящим зло. Апостол Павел изрек. Так что давай, купец, иди со двора. Без тебя дел много.
— Он научится, — неуверенно пообещал Захарья. — Если уж в Писании сказано… не посмеет не выучиться.
И ткнул сына в затылок, чтоб подтвердил. Несда сжал губы. Он не хотел быть дружинником, ни библейским, ни обычным.
— Говорю же тебе, — проревел дворский, потеряв терпение, — не нужен боярину твой разумный отрок. Нужен холоп в поварню, котлы мыть! Ключник давно просит. Хочешь — продай мальчишку, не хочешь — с глаз долой иди.
— Да какие котлы… — недоумевал Захарья. — В обучение же ходил… при владычном дворе… И с этим на поварню?..
Он повернулся в поисках тиуна, но увидел лишь его спину в сенях хором.
Захарья на деревянных ногах пошел к воротам. В этот день он не стал больше пытать удачу, стучась в другие боярские усадьбы. Они вернулись в Истратов дом, получили на ужин долю с купецкого стола и занялись каждый своим делом: Захарья отрешенно смотрел в слюдяное окошко, Несда гадал по Псалтыри.
