Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Тенгери покачал головой.
— Вот видишь! — воскликнул хан. — И никто от тебя не требовал, чтобы ты назвал его имя. Наши законы и обычаи запрещают спрашивать имя мертвого. — Стоявшие вокруг него военачальники закивали головами, а стражи стояли, словно каменные изваяния, но были готовы в любую секунду броситься на того, на кого укажет хан. — Ты, Тенгери, получишь пять овец, как я и обещал. Чтобы никто не подумал, что я такой же дурак, как и наследник старого хана из твоей сказки, который не держит перед людьми своего слова.
Когда Тенгери уходил по главной дороге орды, им владели смешанные чувства. «Как это может быть две правды?» — думал он. А Ошаба и Герел куда больше удивил щедрый подарок хана — овцы были крупные и здоровые, как на подбор. Они сразу поместили их в свой загон — у Тенгери загона не было. Любуясь овцами, Ошаб говорил:
— Ну и пусть у него будут две правды. Я в этом ничего странного не вижу, разве мы не говорим в нашей юрте того, о чем в других местах помалкиваем?
— Да, — ответил Тенгери. — Но это потому, что мы боимся его стражей, а иногда и его самого. А ему-то кого бояться, Ошаб?
— Своих врагов!
— Брось, Ошаб, наш хан никаких врагов не боится. Из ста битв он в девяносто девяти победил. Нет, страх нашему хану неведом, Ошаб.
— А мне все-таки кажется, — заметил тот, — что этой второй правдой он защищается от своих врагов!
Тенгери задумался. Солнце стояло сейчас прямо над юртой и отбрасывало тень от решетки на крыше на белый мех подстилки.
— Я постараюсь обойтись одной правдой, — сказал он. — Если хан справедлив, мне нечего опасаться.
— А если нет? — понизив голос, проговорил Ошаб.
— Тогда он не будет моим ханом, Ошаб!
— Сказать-то это легко, все равно что вороне каркнуть. Светлая луна долго круглой не бывает, Тенгери, а светлые облака быстро уносятся. Не ты ли только что сказал, что боишься его стражей, а иногда и его самого?
Тенгери кивнул.
— Потому что я трус. Но разве трус может называть себя мужчиной? Ответь, Ошаб, прав я или нет?
Ошаб подвинулся на козлиной шкуре поближе к Тенгери, притянул его за шею к себе и прошептал на ухо:
— Я одно знаю: кто говорит правду, до седых волос не доживет.
Герел, до сих пор молчавшая, но не упустившая ни слова из сказанного, мечтательно проговорила:
— А у него такие красивые волосы, такие черные и жесткие, как у волка зимой!
— Не болтай! — прикрикнул на нее Ошаб. — Э-эх, женщины! Ты только посмотри на нее: старая, а туда же — ноздри задрожали, будто она тебя проглотить захотела…
— Это все же лучше, чем если его проглотит хан!
— Эй, Тенгери, — толкнул его локтем в бок Ошаб. — Видал, ты ей по вкусу!
— Я жить хочу! — выкрикнула вдруг Герел. — И он пусть живет! Что в этом плохого?
Тенгери встал и проговорил громко, словно не расслышав последних слов Герел:
— Даже самые высокие башни стоят на земле!
Выйдя из юрты, он нос к носу столкнулся с гонцом от тысячника. И тот спросил, не его ли зовут Тенгери.
— Да, — ответил он, побледнел и подумал с испугом: «Боги великие, отчего я всегда пугаюсь, когда меня спрашивают, кто я такой. Только что я в юрте произнес красивые слова. А когда Ошаб спросил меня: «А если нет?», я ответил ему не задумываясь: «Тогда он не будет моим ханом». Что правда, то правда — сказать это легко, все равно что вороне каркнуть!»
— Вид у тебя нехороший, — дружелюбно проговорил гонец. — А у меня для тебя хорошая новость. Новость, которую хан велел передать твоему тысячнику, а тысячник — тебе.
У Тенгери было слишком мало времени для того, чтобы задуматься о том, правду ли говорит гонец.
— Хан назначил тебя десятником! — сказал гонец и добавил еще: — Ну как? Может, улыбнешься и поблагодаришь?
— Извини, но я никак не могу в это поверить. Ведь я еще ни разу не был в бою и не выпустил во врага ни одной стрелы, — сказал Тенгери.
— Но ведь тебя зовут Тенгери? — переспросил гонец, который и сам удивился.
— Да.
— И это ты был сегодня на площади и рассказывал перед ханом сказку?
— Да.
— Тогда все совпадает. С сегодняшнего дня ты десятник!
— Я так потрясен, что…
— Разве наш золотой властитель не потрясает всех и каждого? И разве его мудрость не заключается еще и в том, что он всегда делает то, чего никто от него не ожидает? И не потому ли он такой мудрый, что никогда не делает того, что все от него ожидают?
Тенгери смотрел вслед удалявшемуся всаднику в немалом смущении. Он думал о Бате, участвовавшем во всех войнах и битвах, каждая из которых оставила на нем свой шрам, о Бате, у которого под седлом была сейчас девятнадцатая лошадь, потому что восемнадцать прежних ускакали с мертвыми воинами хана к богам. Что скажет Бат?
Ошаб проговорил у него за спиной:
— Такое случается редко. Необычное дело.
Он быстро заковылял к загону, где паслись и пять овец Тенгери, а потом вернулся, повторяя:
— Необычное это дело, необычное!
Когда в Йенпине к исходу лета отцвели пионы и лотосы, полководец войска Великой стены в девятый раз испросил приема у Сына Неба. Император сидел на красном шелковом мате в Покоях Благовоний в окружении тысячи цветущих гиацинтов, горделиво покачивавшихся в высоких фарфоровых кувшинах от легкого дуновения ветерка, залетавшего в высокие окна. Было раннее утро. Художник Хао Фу долго смотрел на поднимающийся над озерной гладью туман, а потом сделал несколько мазков кисточкой с тушью, едва касаясь ею золотистого шелка. Он повторил это еще два-три раза — и туманная гладь озера перенеслась на шелк.
— А сумеешь ты отразить на картине осенний хлад? — спросил император Вай Вань.
Хао Фу огляделся вокруг и, склонив голову, скромно ответил:
— Я даже назвал бы эту картину «Хлад проникает сквозь мое платье».
Над озером и туманом плавно скользил журавль, розовый в лучах осеннего солнца.
— Неужели, когда говоришь о холоде, и сам начинаешь мерзнуть? — Сын Неба поежился и собрал под шеей отвороты халата. — Я желаю увидеть хлад на твоей картине!
— О-о, государь мой, — художник осмелился поднять на него глаза. — Вы замерзнете, пока будете ее рассматривать!
Вошел слуга и с поклонами поднес императору и художнику по чашечке бульона с корешками лотоса.
В дверях по-прежнему стоял мандарин, доложивший императору о визите полководца Великой стены.
— Ты еще здесь? — недобро проговорил Вай Вань.
— Я позволил себе… Ибо полководец Великой стены, которого вы не хотите принимать, отказывается уходить…
— Отказывается?
Вай Вань медленно встал, и даже художник Хао Фу испуганно отпрянул от своей картины, глядя на чиновника.
— Полководец утверждает, будто ваша жизнь в опасности, а народу грозит горе.
Император приказал своему приближенному узнать у полководца Великой стены, желает ли он в девятый раз сообщить своему государю то, что говорил восемь раз подряд.
Высокопоставленный мандарин удалился.
Хао Фу продолжал рисовать.
Император ждал.
А случилось вот что: за прошедшие недели полководец Великой стены восемь раз побывал у своего императора и докладывал о том, что от верных людей ему известно о намерениях вождя варваров пойти на империю Хин войной. Чингисхан хочет отомстить за поход, хоть и закончившийся для китайских войск неудачей, на Дзу-Ху. Вай Вань же утверждал в присутствии своих мандаринов и знатных людей империи, что живет в мире с северными варварами и что он запретил всем китайцам хоть единым словом упоминать о неудачном походе на Дзу-Ху. Иначе что же подумает народ об императоре, воины которого потерпели позорное поражение в первой же войне?
Мандарин вновь появился на пороге и объявил:
— Полководец Великой стены!
— Я слышал, — проговорил Сын Неба, — что ты отказываешься покинуть нас? Надеюсь, у тебя нет намерения поселиться в нашем дворце навсегда? Итак, что случилось? Они по-прежнему вострят стрелы, эти варвары?
— Да. И еще строят повозки. И шьют узду и недоуздки. И плетут штурмовые лестницы. И взбираются по ним у Онона на горы!
Император рассмеялся.
— Они куют мечи, отбивают кинжалы, топоры и наконечники копий.
— Это ты повторяешь уже в девятый раз, полководец, — тихо ответил ему император, — а я восемь раз уже объяснял тебе, что живу с ними в мире. Есть ли у тебя для меня еще какое-нибудь известие?
— Да, — ответил полководец, и лицо его сделалось грустным. — Дело решено: Чингисхан идет на нас!
— Докажи, докажи свои слова!
— Он три дня и три ночи провел в одиночестве в своем дворцовом шатре, выгнал всех слуг, не ел и не пил, только возносил молитвы…
— …к солнцу! — с усмешкой перебил его Сын Неба.
— К солнцу, — подтвердил полководец, — и…
