Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
А девушки запели:
Среди умных — умнейший,
Среди сильных — сильнейший,
Среди справедливых — справедливейший,
Среди храбрых — храбрейший,
Среди яростных — самый яростный!
Он, наш хан,
Он, наш властитель,
Чингисхан —
Самый могущественный под синим небом,
Самый смелый
Среди всех монголов!
Далеко за полночь победители-тысячники внесли в дворцовую юрту тяжелые ящики. Сверху на каждом было по дорогому платью китайского полководца, разорванному в клочья и в крови.
Девять раз хан повторил:
— Сожгите его!
И девять раз тысячники бросали в огонь платья девяти убитых китайских полководцев. А в самих ящиках была их добыча: золото, серебро, шелк, слоновая кость, жемчуг и другие драгоценности.
Мухули и Джебе подарили Чингису по изумительной сабле, ножны которых были усеяны переливающимися на свету каменьями и драконами из слоновой кости. Женщин они осчастливили золотыми заколками с длинными коралловыми подвесками.
— А где наряд десятого полководца? — полюбопытствовал хан.
— В нем еще торчит кое-кто! — расхохотался Джебе.
— Он бежал с поля боя?
— Ну нет, его носилки догнал бы воин на самой хилой лошади. Мы просто привезли его показать. Другие приняли смерть с гордым видом, а этот пожелал предстать перед тобой. Он хочет служить тебе. И еще — подарить женщину, — объяснил Джебе. — Этот полководец ждет неподалеку от шатра. Кликнуть, чтобы его привели?
Чингисхан ненадолго задумался, пошептался со своей супругой Бортой, потом подозвал к себе одного из военачальников и обменялся с ним несколькими фразами.
— Пусть введут, — сказал хан.
— А женщину? — спросил Джебе.
— Пока что я желаю видеть только китайского полководца.
Стражи выбежали наружу.
— Тататунго! — негромко позвал хан.
— Да, мой хан?
— Принеси мне один из твоих рисовых листов, на которых нарисована вся империя Хин с ее горами, долинами, реками, морями и пустынями.
— Спешу, мой хан! — И через минуту-другую писец развернул перед властителем широкий и длинный лист плотной бумаги.
— Сколько у тебя таких, Тататунго?
— У меня их много, мой хан!
— Так! Много, значит!
Чингисхан встал с трона, спустился по ступеням, и вдруг в дворцовой юрте воцарилась непривычная тишина. Все уставились на свернутую в трубку бумагу, не зная, что произойдет в следующее мгновение. Стоя перед огнем, хан произнес:
— Я только что принял решение поступить с Сыном Неба точно так же, как он собирался поступить со мной. Я уничтожу его империю и его самого — такова воля богов. В ближайшие дни я обращусь с молитвами к солнцу, луне и небу, я буду говорить с богами.
Чингисхан бросил трубку с картой империи Хин в огонь.
В который уже раз тишину разорвали трубные звуки и грохот барабанов.
— Китайский полководец! — доложил один из стражей.
Властитель с улыбкой кивнул.
— Как тебя зовут?
— Лу!
— Как? Ты знаешь язык монголов?
— Моя мать была онгуткой, а отец — китаец.
— Ты умеешь читать и писать?
— Да.
— А рисовать?
— Нет.
— Сочинять стихи?
— Нет.
— Если ты хочешь служить мне, тебе незачем ни читать, ни писать, ни рисовать, ни сочинять стихи, а только…
— …только сражаться! — закончил за него полководец Лу.
— И этого не требуется!
Маленький китаец явно забавлял властителя.
Некоторые из его военачальников покатились от хохота, хотя и они не догадывались, как хан собирается поступить с этим человеком. Но этот разговор доставлял им удовольствие, они чувствовали, что хан задумал какую-то хитрость, и заранее предвкушали наслаждение от удара, который нанесет Чингисхан.
— Тогда что же требуется? — неуверенно проговорил полководец, уже догадываясь, что вождь монголов завлекает его в западню.
— Остаться китайцем! — ответил ему хан.
Тот молчал, донельзя удивленный.
— Остаться китайцем, — повторил Чингис. — Китайцем, перешедшим на службу ко мне. Я вижу, ты удивлен, полководец Лу?
— О нет, меня только смущает неизвестность… неясность…
— Не ты ли сам выразил желание служить мне? — перебил его хан.
— Да, и я буду честно служить вам!
— А верхом на лошади ты скакать умеешь?
— Нет!
Все громко захохотали. Ни военачальники, ни нойоны, ни даже женщины и девушки не могли себе представить полководца, не умевшего ездить верхом на лошади.
Сделав знак, чтобы все замолчали, хан сказал:
— Извини, я не хотел тебя обидеть, однако я забыл, что китайских полководцев выносят на поле битвы в повозках без колес. Но ты научишься ездить верхом?
— Если вы прикажете, да!
— Я приказываю тебе!
— А что я буду делать?
— Это пока известно мне одному. Ты поймешь все позднее, когда придет время. А пока что ты получишь от меня юрту и двух слуг. Будешь жить в моей орде как один из моих военачальников. Знай: кто живет с нами, подчиняется всем нашим законам. Если ты попытаешься удрать, тебя поймают. И мои слуги размозжат тебе голову тяжелым камнем, как поступают с пойманным волчьим выводком. Хочешь о чем-нибудь спросить, полководец?
— Нет.
— Тогда иди! — миролюбиво проговорил Чингисхан и выпил полный кубок вина.
Он всегда пил много, но никто его пьяным не видел. И вдруг, словно вспомнив о чем-то, он поднял глаза к круглому проему в крыше дворцовой юрты и воскликнул:
— Солнце!
Все вслед на ним задрали головы, обратив свои глаза навстречу сияющему светилу.
Чингисхан снова встал и пошел к выходу из юрты. Военачальники, нойоны и женщины последовали за ним. Стражи, поддерживавшие тяжелый голубой полог, следили за теми, кто нетвердо держался на ногах. Их из дворцовой юрты не выпускали.
Когда хан достиг широкой площади в центре орды и опустился на колени, рядом с ним упала на колени вся свита и многие простые воины, при его появлении выбежавшие из юрт. Следуя старинному обычаю, все мужчины сняли пояса и шапки.
Чингисхан обратился с молитвой к солнцу.
Справа от него молился Джебе, слева Мухули и самые славные его военачальники.
Тихо, чтобы даже стоявшие рядом не могли этого услышать, хан сказал:
— Солнце, с твоей помощью я сожгу империю Хин! — Он поднялся и рассмеялся, словно солнце уже дало ему свое согласие. — Солнце принадлежит нам! — вскричал властитель, указывая вытянутой рукой в сторону Лисьего перевала, из-за мрачных теснин которого оно выкатилось на небо.
— Оно наше! — взвыла в ответ толпа. — Наше! Наше! Наше!
— Только наше! — воскликнул хан.
И снова толпа взвыла:
— Только наше! Наше!
— Народу монголов! — продолжал Чингис.
— Народу монголов! — откликнулись все остальные, вздымая к небу свои мечи.
И снова загудели бычьи жилы, натянутые на дощечках, зазвенели колокольцы, затрубили трубы и загремели барабаны, а девушки запели песню о великом хане:
Среди умных — умнейший,
Среди сильных — сильнейший…
Когда они допели свою песню, хан спросил, кто знает сказку, которую ему еще не приходилось слышать.
— Если такой найдется, он получит в награду пять овец!
Вызвались многие.
— Выходите вперед и говорите, о чем сказка!
— О хитром старике, мой хан, — сказал первый.
— Я был еще мальчиком и жил в племени хунгиратов, когда услышал ее впервые, — ответил Чингис.
— О заблудившемся верблюжонке, мой хан, — сказал второй.
— Эту я тоже знаю.
— О старике и тигре! — сказал третий.
Называли еще много сказок, но все они были хану известны. Тут вперед выступил Тенгери и спросил:
— А известна вам, мой хан, сказка, как родилась лошадиноголовая скрипка?
— Нет! — обрадовался хан. — Эту я не знаю! Наконец-то! Садись на лошадь, чтобы тебя все видели! Считай, что пять овец твои.
И Тенгери начал:
«Давным-давно жил пастушонок по имени Сухэ. Он был сиротой, воспитывала его бабушка. У них было несколько овец. Сухэ гонял овец на пастбище и помогал бабушке готовить пищу и убирать в юрте. У него был красивый голос, и он любил петь. Когда ему сравнялось семнадцать лет, им заслушивались все пастухи и табунщики.
Однажды, когда солнце уже зашло и быстро спустилась ночь, Сухэ все еще не вернулся домой. Бабушка начала тревожиться, а потом забеспокоились и все соседи. Наконец Сухэ появился. На руках он нес что-то белое и пушистое. Это был новорожденный жеребенок. Увидев удивленные лица соседей, Сухэ сказал с улыбкой: «На обратном пути я наткнулся на это маленькое существо, лежавшее посреди дороги. А кобылицы нигде поблизости не было. Я испугался, что вот-вот появятся волки и разорвут жеребенка — да и меня заодно! — и поэтому принес его в нашу юрту».
