Борис Васильев - Князь Ярослав и его сыновья
Бату хорошо продумал предстоящий разговор, а потому начал его сразу, без длинных вступительных рассуждений, которых требовал степной этикет.
– Союз между мной и Русью предопределен самим Небом. Русь – это либо запад, либо север: либо Даниил Галицкий, либо Александр Невский. Кто из них окажется моим союзником, а кто – моим врагом, зависит только от тебя, боярин Федор.
Сбыслав молча склонил голову: время вопросов еще не настало.
– Есть такая индийская игра: шахматы. Ты умеешь в нее играть?
Сбыслав еще раз молчаливо поклонился.
– Мат тебе ставить не будут: конец игры невыгоден Гуюку. Но ему нельзя и проигрывать эту партию. Отсюда следует, что тебе постараются навязать вечный шах. Наполни наши чаши, боярин.
Сбыслав налил кумыс, отхлебнул после глотка старшего, как того требовал обычай, и терпеливо ждал, когда Бату опять начнет разговор.
– Князь Ярослав играет в шахматы?
– Я много раз играл с ним и всегда с трудом проигрывал, хан Бату.
– Так я и думал, – усмехнулся Бату. – Значит, он с восторгом уцепится за выигрыш, который ему подсунет Гуюк. Но его выигрыш означает наш проигрыш. Наш. Меня и князя Невского. Как ты выйдешь из такого положения?
– Из-под вечного шаха выйти невозможно, хан Бату.
– Думай, боярин, думай сейчас, там думать будет поздно.
– Выигрыш ничто, если проигравший не сможет им воспользоваться.
– Не сможет им воспользоваться, – с удовольствием повторил Бату. – Твой конь на верном пути, боярин.
– Но вечный шах – не путь, а лишь топтание на месте.
– Из-под вечного шаха тебя выведет Орду. Он так и не научился играть в мудрые игры, но при подсказках способен передвигать фигуры.
– Я не осмелюсь подсказывать внуку великого Чингиса.
Бату молчал, прихлебывая кумыс. Опорожнил чашу, которую тут же наполнил Сбыслав, вздохнул:
– Ему подскажет человек, который будет представлять меня без всякой огласки.
– Я буду иметь право знать его?
– Это ты, боярин. Ты будешь представлять меня для Орду в Каракоруме.
Сбыслава бросило в жар. Пока он приходил в себя, Бату достал золотую пайцзу и протянул ему.
– Благодарю за великое доверие, хан, но даже золотая пайцза – ничто для чингисидов.
– Пайцза даст тебе свободу передвижения в логове змей, боярин. А чтобы ты представлял мою волю перед моим братом, нужно что-то очень простое… – Бату задумался. – Простое, очень простое, потому что сложное не удержит его голова…
– Слово? – рискнул подсказать Сбыслав.
– Слово может быть сказано кем-то случайно. А вот… Поговорка! – Бату встрепенулся. – «Ключ иссяк, бел-камень треснул». Он знает ее.
– Ее знают все монголы. Случайность не исключается, хан Бату.
– Если ты скажешь, что эту поговорку ему просил напомнить я, случайности не будет.
– Пожалуй, – согласился Сбыслав.
– Гуюк ни под каким видом не должен воспользоваться плодами своего выигрыша, – сказал хан и сам наполнил чаши. – Когда нет в живых выигравшего, нет и победы.
Сбыслав подавленно молчал.
– Только этим ты спасешь Русь от второго нашествия и сохранишь жизнь Александру Невскому, – почти торжественно сказал Бату. – Подними свою чашу, боярин. Мы выпьем за твой подвиг во имя твоей родины и наших народов. Да будет!..
– Да будет… – глухо откликнулся Сбыслав.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
Никогда еще не было у Сбыслава такой мучительной, бессонной ночи. Не потому, что волновался перед отъездом в Великую Степь: по молодости его манило в неизвестность, в путешествия, в новые страны, к новым народам. И даже не потому, что конец путешествия означал начало большой и очень сложной игры, в которой ему ни в коем случае нельзя было проигрывать. Нет, он не мог уснуть потому, что волею могущественного хана стал не просто единственным ферзем на шахматной доске хитро задуманной партии, но одновременно и единственным игроком, знающим заранее, какой именно ход должен сделать противник. Он сейчас не думал ни о Руси, ни о Золотой Орде, ни даже об Александре Невском, которого искренне любил и почитал, – мысли его заняты были только собственным всемогуществом. Он ощущал его физически – до ломоты плеч, до головокружения, до сладкой тянущей боли в сердце: ведь под его дудку обязаны были сплясать самые гордые и заносчивые чингисиды. И это недоброе чувство настолько заполняло его душу, что в ней уже не оказалось места сожалению. И ни на мгновение не возникало мысли о той страшной цене, которую предстояло ему заплатить за торжество собственного тщеславия.
Нет, неверно, неверно: вначале она шевельнулась, эта мысль, такая мелкая, жалкая и ничтожная по сравнению с грандиозной задачей, поставленной самим Всемогущим Небом перед ним, вчерашним сиротой, подпаском у бродников. И шевелилась, пока на помощь не пришла простая железная логика: кто-то ведь должен уступать место завтрашнему дню. И что такое одна человеческая жизнь по сравнению с судьбами двух народов?..
Однако Бату никогда не стал бы великим ханом, если бы шел к цели одной тропой. В то время когда он намеками давал понять Сбыславу, что тот должен делать, Чогдар прямым солдатским языком отдавал приказ есаулу Кирдяшу:
– Следи за боярином Федором, помогай ему, ни во что не вмешивайся и все запоминай. Когда настанет время расспросов, все без утайки выложишь Бату. Все. Ты понял?
– Значит, не выгораживать Сбыслава, а… топить?
– Докажи, что не случайно вчерашний смерд князя Ярослава стал есаулом хана Орду.
Кирдяш криво усмехнулся, помотав головой:
– Не по-нашему это.
– Что именно?
– Своих предавать.
– Насчет своих ты вовремя мне напомнил, есаул. Ты поставил своим родным дома, купил им скотину и коней, и это очень правильно. Они хорошо устроились, я навещал их.
– Ты хочешь сказать, советник…
– Я уже сказал, Кирдяш, – сухо ответил Чогдар. – Дома легко горят, а чужих бродники охотно продают в рабство. Не вернись к разбитому корыту, как говорят славяне.
– Я сделаю все, как ты велел, – сквозь зубы процедил Кирдяш.
– И с голов твоих родных не упадет ни один волосок. От Бату ты получишь чин, который тебе и не снился, а от меня – калиту с золотом в приданое твоим сестрам. Ступай и все исполни.
Ах, как невыносимо скрипели оси у огромных платформ с юртами и десятков арб и повозок! Как стонали волы, как ревели верблюды и как весело ржали кони, почуяв дорогу…
Великий князь Ярослав тоже ехал в юрте, установленной на платформе: так распорядился Бату, учитывая возраст и высокое положение путешественника. Но собственный верховой конь Ярослава всегда был под рукой, и князь при желании мог отвести душу в привычном седле. И это скрашивало бесконечно однообразное, нудное скрипящее путешествие через всю Монгольскую империю.
Да и Сбыслав постоянно находился рядом. Правда, он несколько изменился со времени той незабываемой дороги в Золотую Орду, когда они вдвоем уезжали вперед и вели бесконечные добрые беседы: стал суше и строже, мало улыбался, еще реже – шутил, и вертикальная складочка, что начала вдруг возникать на его переносье, выглядела особенно значительной, когда в ответ на просьбу Ярослава проехаться вместе вдоль всей огромной ленты каравана он строго вздыхал:
– Не могу, великий князь, ты уж прости. Я должен находиться при хане Орду безотлучно.
А караван, начинаясь сторожевым дозором есаула Кирдяша и заканчиваясь стадом баранов да табунком лошадей, взятых в дорогу для прокорма, растянулся на много верст. Его бдительно охраняли отборные воины Кирдяша и личная почетная стража хана Орду, но приглядывать за порядком следовало, и Сбыслав, Кирдяш, а то и сам Орду два-три раза в день непременно объезжали медленно ползущую ленту от головы до хвоста и от хвоста до головы.
В этих надзорных поездках Сбыслав непременно заглядывал в нарядную юрту главного подарка. Гражина неизменно встречала его приветливой улыбкой, тут же приказывала служанкам удалиться, оставляя только особо доверенную Ядвигу, скорее наперсницу, нежели прислугу. Ядзя умела молчать, лгать и изворачиваться не хуже своей госпожи, была осторожна и сообразительна и прекрасно понимала, что ее собственная судьба целиком зависит от расположения хозяйки.
– Ясновельможный пан стал большим начальником?
– Большим стал караван. И расстояние от него до Сарая.
Сбыслав начал говорить медленно и коротко, важно вздыхать и строго сдвигать брови на переносице. Наблюдательная хозяйка мгновенно отметила эту перемену, сделала правильный вывод, но иногда переполнявшая ее злая ирония одерживала верх над выверенной осторожностью.
– Но расстояние до Каракорума будет при этом сокращаться. Каким же станет ясновельможный пан, когда мы окажемся на окраине столицы полумира?
– Я утрою свою бдительность и свое недоверие.
– Пан боится моего внезапного побега с погонщиком волов?
– Пан ничего и никого не боится. Однако дар может помутнеть от тоски, злости и несварения желудка.
