Евгений Войскунский - Девичьи сны
Анаит Степановна обратилась к молодому офицеру:
— Вы ему не слушайте. Он оч-чень переживает, мы без дом остался. Он советская власть любит.
Старший лейтенант посмотрел как бы сквозь нее и сказал негромко:
— Он правильно говорит. Скоро тут за нас возьмутся. Мне на квартиру уже звонили, угрожали жене.
И пошел к трапу «Советской Грузии».
Он был, наверное, из того батальона внутренних войск, о котором вчера коротко рассказали в последних известиях по телевизору. Батальон этот занят сопровождением армянских семей на морвокзал. В каждом автобусе, предоставляемом комендатурой для вывоза армян, — охрана. Насколько я поняла, солдаты батальона не вооружены. Да и видно же — вон они стоят у ограды, ни у кого ни винтовки, ни автомата. Что же это за охрана без оружия? Говорили, правда, что в городе появились патрули внутренних войск, но вооружены только резиновыми дубинками. Как все это понимать? Кто отдает такие распоряжения?
— Резиновые дубинки! — возмущался Сергей. — Как мертвому припарки!
Анаит Степановна, плача и утирая обильные слезы, рассказывала, как разграбили их квартиру — шубу котиковую унесли, костюм Самвела, радио японское… хорошо хоть, сумочку с мамиными бриллиантами и орденом Ленина с собой взяли, когда вы нас спрятали… Дай Бог здоровья вам и Гамиду с Зулейхой… Все, что нажили за целую жизнь, все бросили… как будто война… К брату в Ереван?.. Самвел не хочет… брат его один раз обидел — сказал, что Самвел плохо по-армянски говорит… Сыновья в Краснодаре — к ним, наверное, придется… Самвел с ними поссорился… у старшего жена грубая, непочтительная… а младший всегда делал не так, как Самвел говорил, а по-своему… Но теперь — куда же еще? От младшего была телеграмма, звал срочно приехать… беспокоится…
Я слушала, и в то же время не шла из головы фраза молодого русского офицера: «Скоро за нас возьмутся».
Ныло сердце. Я сунула под язык таблетку валидола.
А старый Галустян между тем, уставясь немигающим взглядом на хмурое лицо Сергея, продолжал выкрикивать свою филиппику.
Объявили посадку. С крыла мостика «Грузии» человек в морской фуражке прокричал в мегафон, чтобы не создавали толкучку, шли к трапу организованно, не торопились — мест на пароме всем хватит. Но люди все же заспешили. Говорили, что вовсе не всем хватает мест в каютах, размещают и в столовой, и в кинозале, и чуть ли не в трюме. Солдаты, образовав живой коридор, пытались держать порядок. Старикам помогали нести пожитки.
И потянулась по трапу вверх понурая человеческая река.
Это был исход…
Мы помогли Галустянам, поднесли до трапа их вещи. Расцеловались с Анаит Степановной. Мы обе плакали. Самвел Вартанович, согнутый, с нардами, обернутыми полиэтиленом, под мышкой, с видимым трудом поднялся по трапу. Наверху он остановился, переводя дыхание, распрямился, насколько позволял злой его радикулит, и из-под немыслимой своей шляпы долгим взглядом оглядел Баку — родной город, покидаемый навеки. Сверкнули и погасли линзы его очков.
При выходе из порта встретили Павлика. Он провожал семью школьного друга, блестящего, по его словам, архитектора. Павлик был молчалив, подавлен.
— Почему ты без шапки? — спросила я. — Ведь дождь.
Он пожал плечами: дескать, а когда я носил шапку? В его глазах стояли слезы. Я пододвинулась к нему так, чтобы укрыть зонтиком.
Долго ждали троллейбуса. И не дождались. Транспорт, как видно, не ходил. На метро к нам на проспект Строителей не подъедешь. И Павлик сказал:
— Идемте к нам.
От морвокзала до улицы Видади дорога вообще-то не длинная, за полчаса дойдешь. Но что-то я еле передвигала ноги. И одышка… В сгущающихся сумерках я брела, повиснув на руке Сергея, по улице Самеда Вургуна. На углу Торговой, возле красивого дома, где я однажды посетила Сакита Мамедова, толпилась тесная группа парней-подростков, они галдели, перебивая друг друга. Когда мы проходили мимо, один из них, длинный и узколицый, осклабясь, сделал быстрое движение рукой — будто хотел ткнуть Сергея в низ живота. Я ощутила, как напряглась рука Сергея, и зашептала:
— Умоляю, не связывайся! Не надо, не надо! Молчи!
И мы прошли молча. Нам в спины ударил взрыв смеха.
— Засранцы, — сквозь зубы пробормотал Сергей.
Толпа, подумала я. Страшная вещь — толпа. В ней легко раствориться всему человеческому, что есть в человеке. Головы, головы, бескрайнее множество голов — как мощенная булыжником площадь. Это — толпа. И недаром ведь политики обожают обкатывать свое красноречие на булыжнике толпы.
И еще я вспомнила слова Котика — Баку будто захвачен дикими кочевниками…
Мы шли по улице Видади, бывшей Пролетарской, тут каждый дом был мне знаком, но что-то сегодня я и родную улицу не узнавала. Дождь и сумерки размыли ее черты. Из двора, мимо которого мы проходили, несся напористый, усиленный техникой, голос.
— Что там? — спросила я Павлика. — Что он орет?
— Если тут есть мужчины, — перевел Павлик с азербайджанского, — пусть они не прячутся за спины женщин, а идут с нами.
— Куда?
— Не знаю. Не уточняют.
Наконец дотащились. Олежка повис на мне, но я сказала:
— Пусти, родной. Бабушка очень устала.
Я легла на тахту. Сергей подсел, спросил:
— Сердце?
— Просто очень устала.
— Прими нитроглицерин.
Пришла, стуча каблучками, Зулейха. На ней был жакет, словно сшитый из тигровой шкуры.
— Можно к вам? Ой, Юля-ханум, вы спите, извиняюсь!
— Да не сплю. Садись, Зуля.
— Я на минутку. Вы Галустянов провожали, да? Уехали они? Да? Ой, бедные, мне так жалко! Мне Анаит Степановна знаете что сказала? Самвел не сможет без Баку жить! Так сказала и заплакала…
Желтые и черные полоски на ее жакете странно поплыли у меня перед глазами. Сердце не болело, нет. Нитроглицерин сделал свое дело. Болела, должно быть, душа.
— …въехала семья! — продолжала тараторить Зулейха. — Азербайджанцы! Гамид вышел, видит, стоит какой-то, да, и вставляет в дверь замок. Вместо выломанного! Что такое, почему? Гамид так не оставит! У Галустянов отдельная квартира, да, почему ее дали кому-то?
— Может, не дали, а самовольно захватили, — высказала предположение Нина.
— Не знаю, да! Этот человек говорит, у него ордер. Гамид так не оставит!
Нина позвала пить чай, но Зулейха извинилась, упорхнула: скоро Гамид придет, надо ужин приготовить.
Я от чая отказалась и попросила принести мне телефон, благо он на длинном шнуре. Набрала номер Эльмиры. Ответила Кюбра. В своем суховатом стиле она сообщила, что Эля сейчас подойти не сможет: у Котика врач. Котик? Все так же. Нет, речь не восстанавливается. На послезавтра достали билеты на самолет — Эльмира повезет Котика в Москву. Да, послезавтра утром. Фарида? Фарида слегла, у нее депрессия. Гюльназ-ханум? Тоже неважно. Плачет все время, кричит — зачем я живу, если внука нет…
Я очнулась от резкого запаха нашатыря, увидела над собой озабоченное лицо Нины. Отвела ее руку с флаконом.
— Что такое? — Я обвела взглядом все семейство, словно выстроившееся по росту возле тахты. — Что случилось?
— Обморок, — сказала Нина. — Ты говорила по телефону и вдруг отключилась, трубка упала на пол.
— Не разбилась?
— О господи, о чем ты… Мама, что у тебя болит? Не вызвать «скорую»?
— Не надо. Ничего не болит.
Ничего у меня не болело. Только душа.
Я плохо спала эту ночь. Похрапывание Сергея обычно мне не мешает, я привыкла, а тут — прямо-таки царапало обнаженные нервы. Раза два вскрикивал во сне Олежка. Что ему снилось? Белый пароход, отходящий от пристани? А может, злые дяденьки, ворвавшиеся в квартиру, рыщущие, ищущие…
Под утро я немножко подремала. Меня разбудило бормотание радио в соседней комнате. Потом, когда все уже встали, я спросила у Павлика: какие новости?
Бакинское радио объявило, что вчера Везиров, Примаков и какой-то секретарь ЦК, Гиренко, что ли, имели встречу с правоохранительными органами Баку и поставили задачу навести порядок… стабилизировать… ну, общие слова, как всегда… А Москва передала, что вчера выявлено шестьдесят четыре погрома квартир армян и есть жертвы… А в Карабахе блокированы все дороги, в Гяндже — аэродром… Весело у нас. Не соскучишься.
Нина сказала, накрывая на стол:
— На завтрак только винегрет и чай. Хлеба нет, масла нет. Дико, но факт. — И потом, когда мы сели за стол: — Здесь жить невозможно. Сегодня громят армян, завтра вспомнят о нас. По-моему, вам, дорогие родители, тоже пора подумать об отъезде.
— Куда? — Я посмотрела на дочь. У нее волосы были распущены, переменила прическу или просто не причесана… — Нам ехать некуда.
— Мы устроимся в Израиле и пришлем вам вызов.
— Кто нас туда пустит? Мы же не евреи. Не говори глупости.
— Даже если бы и пустили, мы туда не поедем, — сказал Сергей.
