Маргарет Барнс - Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров
— Так страшно понимать, что жизнь проходит. Мне уже тридцать пять. Я красива и могла бы страстно любить мужчину. И я не провела ни одной ночи — ни в замужестве, ни как-то иначе — в объятиях пылкого возлюбленного! Наверное, есть женщины, которые спокойно переносят такие браки. И есть мужчины, которые считают, что женщины не испытывают таких потребностей. Я понимаю, что мне следует стараться быть терпеливой и порядочной. И если я буду хорошо себя вести, мне, может, достанется за это маленькая корона на небесах, — закончила она и засмеялась дрожащим голосом. — Но никогда в этой жизни я не испытала звездных часов!
— Я думаю, женщины в монастырях, принимающие обет… — начал он, стараясь как-то утешить ее.
Но она резко прервала его.
— Им никто по ночам не напоминает о том, что все могло быть иначе, и потом не оставляют их неудовлетворенными и в слезах, — горько заметила она.
Он снял руку со скамейки, наклонился вперед и стал бить себя кулаком по ладони другой руки, как будто со своей почти женской чувствительностью сам переживал ее разочарование и горечь.
— Как странно, что мужчины, которых все уважают, нередко бывают такими бесчувственными и жестокими, — невнятно бормотал он.
Елизавета выпрямилась и внимательно посмотрела на него.
— Почему вы так говорите? От кого вы слышали эту фразу? — она напряженно ждала его ответа.
Он выглядел удивленным.
— Мне кажется, ни от кого. Но разве я не прав?
— Да, да, — быстро согласилась она. Ей вдруг стало стыдно. — Я сама не понимаю, почему заговорила о подобных вещах. Да еще с вами!
Он улыбнулся своей чудесной улыбкой.
— Наверное, потому что мы больше не встретимся, — заметил он. — Поэтому в вашем признании нет ничего страшного.
— Но я пришла, чтобы спрашивать вас, а не рассказывать о себе.
— Может, вам теперь станет легче, потому что вы хотя бы раз смогли поговорить с кем-то… об этом.
— Видимо, у нас много общего и мы понимаем друг друга.
— Тогда почему вы не можете поверить, что я Дикон? — спросил он.
— Это совсем нетрудно. Даже слишком легко… если бы король уже не опроверг это.
Елизавета быстро постаралась отмести все его протесты, задав ему следующий вопрос.
— Почему вы иногда говорите так, как будто вскоре умрете?
Он пожал плечами и отвернулся.
— Я не хочу умирать. Я люблю жизнь, но я неспокойный человек, — просто ответил он.
И тут зазвонил колокол аббатства.
Елизавета привыкла всегда выполнять свои обещания, она сразу же встала, но ей было так трудно покинуть его!
— Я всегда буду носить это, — несколько агрессивно сказала она, доставая с груди миниатюрку с портретом ее брата. — Если вы продолжаете настаивать, что вы герцог Йоркский, у вас должна сохраниться какая-нибудь вещь моего отца.
— Когда перепуганного ребенка, у которого в ушах еще звучат вопли его убиенного брата, уносят с места убийства и сажают в танцующую на волнах лодку, он не может остановиться, чтобы собрать свои детские сокровища, — мрачно заметил он.
— Да, конечно, вы правы! С моей стороны было глупо задавать этот вопрос. Я знаю, что Джеймс, король Шотландии, тоже спрашивал вас об этом, и вы ничего не могли ему показать.
Молодой человек снова полез в кошель.
— Только это, — сказал он, протягивая ей несколько печатных шрифтов. — Их, наверное, не стоило показывать трезвомыслящему королю Шотландии!
Елизавета вскрикнула, наклонилась над шрифтами, лежавшими в его протянутой ладони, тронула их.
— Дикон! — вскрикнула она.
— Они принадлежали мастеру Секстону. Посмотрите, на них выгравировано его имя. — Наверное, они лежали в кармане старой одежды, в которую они меня закутали той ночью. Видимо, я хранил их из сентиментальности или как талисман.
— Конечно, вы строили из них замок у короля на столе. Вы не можете вспомнить тот день, когда…
Она резко остановилась. На этот раз она не станет ему подсказывать.
Для нее этот день всегда останется днем, когда дофин отказался от нее. Но Дикон был слишком маленьким, чтобы помнить это. Затаив дыхание, она ждала его ответа, переходя от надежды к отчаянию. Сейчас он скажет: «Конечно! Это было в тот день, когда мы, младшие братья и сестры, играли в саду и изображали вашу свадьбу. Я принес в кабинет отца большую книгу и нашел вас там сидящей в его кресле и плачущей. И тогда я спросил вас, почему, если кресло такое неудобное, так много людей желают оказаться в нем».
Но он стоял и молча смотрел на нее. Он или не мог, или не желал повторить для нее эти важные слова. Почему он не показал ей шрифты раньше? Она быстро взглянула на него, ей показалось, что она уловила радостное дрожание его бровей. И потом она вспомнила.
— Какой же вы хитрец! — воскликнула она низким голосом, который дрожал от ярости. — Конечно, Секстон был и работал у Маргариты Бургундской еще до того, как он приехал к нам. Вы, наверное, взяли их там как интересный сувенир. И когда я по глупости упомянула о них, вы пошарили в кошельке, чтобы быть уверенным, что они находятся там.
Она быстро пошла прочь, высоко подняв голову. Она не видела, что он следует за ней. Пройдя к калитке, Елизавета сняла с кольца, висевшего у нее на поясе, тяжелый старый ключ. Она открыла калитку и вышла. При солнечном свете обычный мир был таким чудесным. Она слышала взволнованные голоса со стороны дворца и поняла, что улетевшего сокола уже поймали. Симнел, видимо, уговорил охрану самозванца, чтобы те помогли ему искать улетевшую птицу, и поэтому их не было у калитки. Елизавета вставила ключ снаружи в замок, подумала и пошла прочь, будто приняла какое-то безумное решение.
— Мадам, вы забыли запереть калитку, — послышался веселый голос.
Он стоял недалеко от калитки и смотрел, как она шла ко дворцу. Может, он смеялся над ней, понимая, что она уже не сможет вернуться и запереть замок? Как он мог рассчитывать на такой подарок судьбы, который принесло ему его умение очаровывать людей? Многие люди молча воспользовались бы удобной ситуацией, когда доброта женщины побудила ее сделать подобную вещь, и не дали бы ей возможность передумать. Но, может, он просто предупреждал о возможном страшном будущем. Может, он предоставлял ей шанс исправить ошибку? В любом случае она жалела, что обвинила его в трусости. Он показал себя добрым и внимательным. В мире, где существует много видов жестокости, должны также существовать и разные виды храбрости!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Побег Перкина Ворбека стал восьмым чудом света. Люди спрашивали, почему он вообще решил бежать: у него совершенно не было надежды, что теперь его кто-то поддержит. Кроме того, во дворце он находился в относительной безопасности. В то утро во дворце все думали только о пропавшем соколе короля, и лишь когда нерадивые охранники днем принесли ему еду, они обнаружили, что улетела их главная птичка!
Дамы королевы прилетели к ней, чтобы сообщить удивительные новости! Они были так взволнованы поступком человека, чьи необычайные приключения столько времени обсуждались всеми, что даже не заметили, как мало сказала по этому поводу сама королева. И не было ничего удивительного, что старая глухая Метти, знавшая все ее секреты, тоже ничего не сказала. Когда прибыла Кэтрин Гордон, разговоры начались с самого начала.
— Что они предпринимают? — спросила грустная и растерянная жена Перкина.
— Король приказал закрыть все порты, — таков был ответ.
— Если бы даже он не сделал этого, вам не следует надеяться, что люди пойдут за вашим мужем, — предупредила ее Елизавета.
— Но он может направиться в Шотландию, — с надеждой заметила Кэтрин.
Елизавета положила требник. Она только делала вид, что читала его. Она снова пришла в себя, освободилась от его чар. Она, казалось, выздоровела.
— Шотландия, Фландрия, Франция — какое все это имеет значение? — устало сказала она. — Как только он покидал эти страны, король, с присущей ему мудростью, заключал мирные договоры с каждой из них. Поэтому их правители никогда не разрешат ему снова приехать к ним. Вы думаете, ваш кузен Джеймс станет рисковать ради какого-то самозванца своим браком с нашей дочерью?
Но сама Елизавета еще не решила, на что ей следует надеяться. Ей хотелось, чтобы Перкин уехал и никогда больше не тревожил их. Но пока он будет жив и на свободе, тревоги Генриха не кончатся. Эти тревоги до времени состарили его. Елизавета действовала под влиянием момента, а теперь, спокойно все обдумав, она пришла в ужас от содеянного. Она боялась за себя и за главного сокольничего короля. Но, как ни странно, не наказали даже охрану.
Когда она увидела Генриха в следующий раз, он не выглядел взволнованным и не был зол. Он даже поехал на охоту в парк Ричмонда на следующий день. Может, он сделал это, чтобы показать своим подданным, что не придает никакого значения побегу Перкина? Но потом Елизавета часто видела, как он пристально смотрел на нее со злобной ухмылкой на тонких губах. Старая Метти непочтительно называла выражение его лица «кошка, стерегущая мышку». Елизавета вспомнила, как ее дочь говорила, что он часто наблюдал за пленником из окна приемной перед своим кабинетом, и начала думать, что он, наверное, видел, как она выходила из садика в тот день.
