Наоми Френкель - Дом Леви
– С неба упала звезда, когда вы были там, наверху, – говорит горбун.
– Это счастливый знак, – говорит Тильда.
– Счастье, – насмешливо восклицает Хейни, – счастье! Я иду стрелять из ружья.
Троица движется среди шатров и бараков. Ест горячие сосиски с горчицей, запивая большими бокалами пива. Одежды Тильды посыпаны цветным конфетти. Горбун купил свисток в виде длинного бумажного змея, и свистит долго и протяжно. Сердце Хейни расположено к нему. Он катает свою Тильду на карусели, затем – в золоченой карете.
Ах, любовь моя, Августина,
Августина, Августина,
Ты родить мне не можешь сына,
Наш союз – одна рутина…
Хейни целует свою Тильду, как в дни медового месяца. Карета останавливается вместе с окончанием песни. Горбун завершает их путешествие звуком, извлекаемым из бумажного змея.
– Пошли в тир – испытать удачу.
Но Тильда пересчитывает гроши.
– Торопитесь видеть! Торопитесь видеть! За несколько грошей! Чудеса в решете! – орет благим матом зазывала по кличке «вертлявый Рейнгольд», которую получил ее за его любовь к мужчинам. Волосы его окрашены в разные цвета, губы в помаде. Он с большой приязнью хлопает Хейни по спине.
– Торопитесь видеть! Торопитесь видеть!
Шатер забит до отказа. Бездельники и влюбленные парочки находят здесь убежище на весь вечер. Пол усеян шелухой фисташек и обертками. Зрители сидят на досках, гуляют в проходах, и крики их несутся с одного конца шатра до другого. Тильда и Хейни принимаются за фисташки. На арене появляется смуглый индийский факир. Но обращается он к публике на ломанном немецком языке.
– Слушай, этот на арене, не Макс ли наш? Эй, Макс, где ты одолжил индусскую одежду?
Но Макс не теряет присутствия духа. Поднимает руку, молча приветствуя знакомого, и начинает говорить языком истого берлинца. У ног его большой ящик, покрытый странными рисунками.
– Уважаемые дамы и господа! – провозглашает Макс и указывает на ящик, – я покажу вам сейчас живую женщину, голую до пояса.
– Зачем? – раздается голос из публики. – Какая польза от такой женщины?
– Ты покажи нам живую женщину, голую ниже пояса, – предлагает другой голос.
Макс делает движение головой и просит тишины. Он хочет околдовать женщину от головы до пят. Публика с этим не согласна, публика упрямо требует, со взрывами хохота:
– От пояса ниже! От пояса ниже!
Хейни получает огромное удовольствие. Начинает греметь музыка. Занавес падает на Макса и его ящик. Довольная публика аплодирует. Красный свет на арене. Появляется «вертлявый Рейнхольд» и объявляет, вращая глазами, о выступлении великана Голиафа. И тут же – гром оркестра.
Я – пруссак,
Вздымаю знамя я…
Дробь барабана в ритме последних слов:
Пруссаками были отцы мои,
Пруссаками будут сыновья.
Занавес поднимается, и красный свет освещает прусского Голиафа, вздымающегося высокой огромной тушей. Он играет мышцами, выпячивает грудь и скрежещет зубами.
– Тильда, – кричит Хейни, погляди, кто там стоит на арене, это же долговязый Эгон!
Эгон же тем временем рычит устрашающим голосом:
– Есть ли тут в зале хоть один грязный Давид, пусть поднимется ко мне. Десять марок получит тот, кто осмелится коснуться моей физиономии.
– Фридрих, – слышен довольный голос из зала, – поднимись-ка и порви ему пасть.
Фридрих возражает. Он приклеен к месту, и Голиаф на арене снова скрежещет зубами. Хейни сын Огня вскакивает с места в явно боевом состоянии.
– Это обман публики! – кричит Хейни. – Обман и ложь! Я знаком с этим Голиафом! Тупица из тупиц! Надутый горшок! Погоди, Эгон, покажу тебе, как обманывать людей.
– Ш-ш-ш, – шепчет испуганная Тильда, – сиди.
– Почему я должен сидеть? Разве это справедливо, чтобы прусская песня звучала из уст этого грязного зазнайки.
Хейни собирается подняться на арену и отомстить за униженную Пруссию. Публика в восторге, поддерживает Хейни громкими криками:
– Дай ему! Покажи ему! Заткни ему пасть! Покажи этой мачте, кто здесь Голиаф!
Публика выходит из себя, оркестр оглушительно гремит. Рейнгольд на арене вращает глазами, пытаясь успокоить разбушевавшуюся публику. Голиаф топчется на арене. Месяцами был безработным и, наконец, нашел какой-то заработок. Тильда тянет Хейни в одну сторону, горбун – в другую. В конце концов, Хейни сдается и остается на месте. Прусский Голиаф сходит с арены победителем. Теперь оркестр исполняет мелодию веселого танца. Рейнгольд объявляет короткий антракт, дать время танцовщицам переодеться, вернее, раздеться. Тильда не хочет, чтобы ее Хейни увидел голых танцовщиц, и Хейни не ощущает, как она незаметно выводит его из шатра.
– Я ему покажу! – бушует Хейни. – Я ему покажу! Я его проучу, как следует, этого обманщика. Перебью ему кости, этой тупой образине.
– Ты хороший, – шепчет Тильда, на плечо которой он положил руку, – ты прямодушен и чистосердечен. Вся эта публика – сборище негодяев, прямодушный и чистосердечный человек здесь ничего не значит.
– Я еще добьюсь чего-то, Тильда. Я пойду в социал-демократы. Завтра же пойду.
– Иди, Хейни, иди, – теребит Тильда его руку, – иди к ним.
Хейни улыбается, Хейни доволен своей Тильдой, глаза его рыщут, какой подарок поднести Тильде. Рыщут и находят: вся улица, каждая стена на ней, каждая витрина, каждая афишная тумба – полны рекламой.
– Тильда! – восклицает Хейни. – Погляди, Тильда на эти объявления. Трудились как надо, делают что-то, Тильда, делают!
* * *Ночь.
Саул не может уснуть, переворачивается в постели с боку на бок. Рядом храпит дед, спит сном младенца,. Из кухни доносятся голоса. После того, как ушел дядя Филипп, пришло много гостей: брачный посредник Самуил с еврейской улицы привел с собой двух бородатых евреев. Мать вскипятила чай, а Саула послала спать. Сейчас Саул убежден, что все они сидят в кухне и ищут повод не пустить его в Движение. Саул соскальзывает с постели и прикладывает ухо к замочной скважине, ловя лишь обрывки слов. Возвращается в постель, пытается уснуть и не может. Все чудеса, о которых рассказывал ему сегодня долговязый парень по кличке Джульетта, встают перед его взором. В комнате темно, каждый шорох, звук шагов, смех и негромкий визг, доходят снаружи. Вот, кошка Эльзы заводит долгое стенанье. Саул знает, что в этот час кошка вместе со старой матерью прозябают во дворе, потому что Эльза привела с собой клиента. Саул знаком со всеми ночными звуками во дворе. С закрытыми глазами, без того, чтобы взглянуть в окно, он может истолковать каждый звук. Саул терпеливо ждет, пока кошка прекратит свой плач, и старуха вернется в свой подвал, а шаги во дворе возвестят, что клиент ушел. Наконец, кошка замолкла, Саул закрывает глаза и дает себе зарок больше их не открывать. Поверх одеяла лежат его сжатые кулаки. Медленно повязывают сны его веки, кулаки разжимаются, руки успокаиваются. Трубный звук зовет его в строй. Слышна команда. Саул бежит, чтобы, не дай Бог, не опоздать, рядом с ним бежит Иоанна. Они держатся за руки и вместе бегут – скорей, скорей!
Саул улыбается, и дыхание его глубоко и спокойно.
Глава двенадцатая
События проносятся одно за другим, дни проходят и дни приходят, Солнце стоит в зените, и воздух настолько прозрачен, что может вызвать в душе ощущение, что сместились времена года, и вовсе не осень, а весна балует город. Хотя деревья не покрываются листвой, цветок не раскрывается, и по дорожкам садов шуршат сухие листья. Но купол неба над крышами чист, и лик Берлина улыбчив. Только события омрачают своими тенями облик города.
В городе забастовка. Шеренги полицейских на улицах, и конца этому не видно.
Скамья стоит под солнцем, окруженная желтым шлейфом листопада. На ее зеленых досках сиротливо поигрывают лучи. Верные ее пажи рассеялись по переулкам. Между липами уже с раннего утра стоят полицейские, в руках наготове резиновые дубинки и каски сияют на солнце. Глаз не спускают с каждого проходящего по тротуару, у скамьи. Сначала полицейские сеяли страх среди людей, но со временем прохожие к ним привыкли, делали большой круг, огибая скамью, и исчезали в соседних переулках. Под черными тяжелыми сапогами полицейских шуршат сухие листья, над их касками спокойно колышутся ветви лип в легком ветре, и смеется над ними весь переулок.
Чудесно он выглядит в это пятничное утро, кажется, омылся солнечным светом. По тротуарам и по шоссе фланируют в свое удовольствие прохожие. Все сезоны к услугам жителей переулка, и большой город дарит им щедро и безвозмездно от своих красот. На порогах домов сидят старики, и детвора резвится у их ног. Смех и стычки, голоса горя и шутки витают в воздухе, ветер развевает юбки проституток. Оскар оставил свои стены и вышел прогуляться по переулкам. Брюки его отглажены в стрелку, в руке стек, и он им поигрывает между пальцев под ритм насвистываемого им веселого мотива. Проститутки стаей следуют за ним, постукивая каблуками по плиткам тротуара. Около забегаловки стоит горбун Куно и выкрикивает свой товар. Большая ватага собралась вокруг него. Сегодня он не продает свитера. Он делец, и знает души своих клиентов. День сегодня чудный, мысли людей далеки от забастовки, и настроение у них хорошее под светом солнца. Подходящий товар есть у горбуна к такому настроению: соблазнительные цветные журнальчики.
