Антонен Арто - Монах
Он надеялся, что, каким бы большим ни был шрам на сердце его племянника, время и Виржиния его постепенно сгладят. Он поспешил к юному страдальцу и попытался его утешить; он сочувствовал его горю и уговаривал его не поддаваться приступам отчаяния. Он понимал, что невозможно не быть потрясенным после такого ужасного удара, и нельзя осуждать эту чувствительность; он умолял его не предаваться чрезмерным горестям; даже бороться с горем и постараться сохранить жизнь, если не ради самого себя, то хотя бы ради тех, для кого его смерть может стать жестоким и безмерным горем. Стараясь любыми способами помочь Лоренцо забыть утрату Антонии, герцог в то же время усердно ухаживал за Виржинией, используя все возможности, чтобы защитить перед ней интересы племянника.
Легко предугадать, что Агнес не могла долго утерпеть и не поинтересоваться доном Раймондом. Она была опечалена, узнав о том плохом состоянии, до которого довела его тоска; однако в тайне она не могла помешать себе обрадоваться этому, ибо его болезнь доказывала искренность его любви. Герцог вызвался сам объявить больному о том счастье, которое ждет его. Но несмотря на некоторые предосторожности, которые герцог предпринял, чтобы подготовить его к этому событию, чувства Раймонда оказались такими мощными, что чуть было не стали роковыми. Когда этот приступ прошел, он вновь обрел покой и уверенность в близком счастье, кроме того, присутствие Агнес, которая со времени своего выздоровления взяла на себя заботы о своем возлюбленном, усилили действие лечения, которое он получал. Его душевный покой понемногу отразился и на состоянии его тела, и он стал выздоравливать так быстро, что все окружающие были изумлены.
К сожалению, этого нельзя было сказать о Лоренцо. Смерть Антонии, да еще при таких жутких обстоятельствах, произвела ужасное впечатление на его рассудок. Укрывшись от всех, он тихо угасал, с большим трудом уговаривали его проглотить хотя бы ту малость, которая необходима для поддержания жизни, и боялись, как бы его слабость не вызвала чахотку. Единственным утешением для него было общество Агнес. Хотя до сих пор им не предоставлялось случая быть вместе, он испытывал к ней дружеские чувства, которые не были вызваны только их родством. Видя, насколько она ему необходима, она покидала его комнату как можно реже; она терпеливо выслушивала его жалобы и не противоречила им, и благодаря своей мягкости и терпению ей удалось передать ему тот покой, который после всех испытаний обрела она сама.
Обязанная своим выздоровлением Виржинии и маркизе, она продолжала жить во дворце Вилла-Франка, хозяева которого обращались с ней, как со второй дочерью. Герцог объявил маркизу о своих планах относительно Виржинии. Партия была безупречной; Лоренцо был наследником огромного состояния своего дяди и отличался приятной внешностью, хорошим образованием и разумным поведением. Прибавьте к этому, что маркиза заметила, насколько хорошо относится к нему их дочь.
Естественно, на предложение герцога было незамедлительно получено согласие; тут же были приняты все меры предосторожности, чтобы Лоренцо увидел свою нареченную с теми чувствами, на которые она по праву могла рассчитывать. Навещая брата, Агнес часто приходила вместе с маркизой; когда Лоренцо смог вставать с постели, Виржиния, под материнским присмотром, несколько раз получала позволение навестить его, чтобы иметь возможность самой пожелать ему скорейшего выздоровления. Она делала это с такой деликатностью, говорила об Антонии так мягко и трогательно, и когда она оплакивала печальную судьбу своей соперницы, ее блестящие глаза, полные слез, были так прекрасны, что, видя ее, Лоренцо не мог оставаться нечувствительным. С каждым разом ее визиты доставляли ему все большее удовольствие, он с восхищением смотрел на ее очаровательное лицо: ее родители, также в этом заинтересованные, заметили это, но они благоразумно держали свои наблюдения в тайне; они не проронили ни слова, которое могло бы повредить их маленькому заговору. Верные своему плану поведения, они давали время окрепнуть и пустить корни пока еще очень поверхностной симпатии Лоренцо к Виржинии.
Визиты Виржинии становились все чаще, и настало время, когда в редкий день она не проводила часть своего времени рядом с ним. Понемногу он окреп, но его выздоровление шло медленно и мучительно. Однажды вечером, казалось, он чувствовал себя несколько лучше; вокруг его постели собрались Агнес со своим возлюбленным, герцог, Виржиния и ее родители. В первый раз он попросил сестру рассказать, как ей удалось избежать действия яда, который ее заставили выпить на глазах у сестры Урсулы. Боясь ему напомнить об обстоятельствах, при которых погибла Антония, она до сих пор скрывала от него историю своих страданий. Теперь, когда он сам завел разговор на эту тему, она подумала, что рассказ о ее несчастьях смог бы, пожалуй, отвлечь его от тех мыслей, которые постоянно занимали его, и она тут же согласилась рассказать ему то, о чем он просил. Остальные уже слышали эту историю раньше, но интерес, который все присутствующие испытывали к героине, заставил их выслушать ее снова. Они присоединились к просьбе Лоренцо, и Агнес начала свой рассказ.
Сначала она поведала о том, как была раскрыта в часовне монастыря ее тайна, о злопамятности аббатисы и о той ночной сцене, неожиданным свидетелем которой оказалась сестра Урсула. Хотя монашка уже описала все происшедшее тогда, Агнес снова вернулась к той ночи и во всех деталях, подробно рассказала об этой сцене. После чего она продолжала свое повествование таким образом:
ОКОНЧАНИЕ ИСТОРИИ АГНЕС ДЕ МЕДИНАМоей предполагаемой смерти предшествовала ужасная агония. Эти минуты, которые я считала последними, стали еще более горькими из-за уверений аббатисы, что я не смогу избежать приговора; и когда мои глаза закрылись, я еще слышала ее яростный голос: она продолжала осыпать меня упреками за мою ошибку. Ужас этой ситуации — когда со смертного ложа изгоняется всякая надежда и от сна я должна пробудиться только для того, чтобы стать добычей пламени и фурий, — был слишком велик, и я не могу описать его.
Когда я вернулась к жизни, душа моя была еще под впечатлением этих страшных образов, и я со страхом осмотрелась вокруг, опасаясь увидеть перед собой посланцев Божьей кары. В течение первого часа мои чувства были так возбуждены, а в мозгу царил такой хаос, что я напрасно старалась привести в какой-то порядок странные видения, которые смутно проходили передо мной; когда я пыталась встать, голова отказывалась мне служить, все вокруг кружилось, и я вновь падала на свое ложе. Ослабевшие и полуослепшие, мои глаза были неспособны разглядеть лучик лампы, который трепетал прямо передо мной; я вынуждена была их снова закрыть и оставаться неподвижной в той же позе.
Прошло достаточно много времени, прежде чем я окончательно пришла в себя и смогла рассмотреть то, что меня окружало.
Понемногу ледяной холод подземелья и прекращение действия микстуры, которую меня заставили выпить, окончательно меня разбудили; каким же ужасным и жестоким было это пробуждение, пронзившее меня, словно удар холодного лезвия: я обнаружила, что меня, живую, опустили в могилу. Конечно, я чувствовала над собой какое-то пространство, видела проникающий откуда-то свет; но, ужасно стиснутая стенками, границы которых я чувствовала со всех сторон, я не осмеливалась пошевельнуться из страха обнаружить тщетность всех моих усилий. Какой-то рефлекс заставил меня наконец поднять голову. Я разглядела ткань, на которой покоились недавно увядшие полевые цветы. У меня на груди лежало маленькое деревянное распятие и четки с крупными бусинами, которые обвивались вокруг перекладины распятия. Остатки действия яда полностью рассеялись, я вновь обрела ясный ум и прежние силы. Я поднялась со своего ложа, и голова, к моему ужасу, уперлась в решетку, закрывающую мою могилу. Но в этот же момент я с безумной радостью почувствовала, что она поддается, она не была закреплена. Руками я прислонила решетку к одной стороне гроба и высунулась наружу. Мне в нос ударил смрадный, удушливый воздух. Тем не менее я решила сразу же подняться и протянула вперед руку. Она наткнулась на что-то ноздреватое, мягкое. Я взяла это и поднесла к лучу света. Боже всемогущий, меня охватил ужас, по всему телу прошли судороги, когда я увидела, что это была человеческая голова, причем голова, которую можно было узнать, несмотря на ее состояние; она была уже полусгнившей, полной кишащих в ней червей, но я все же смогла узнать в ней одну из монашек, умершую за несколько месяцев до этого. Я мгновенно отбросила ее от себя как можно дальше и без чувств рухнула в свой гроб.
Когда я вновь пришла в себя, я принялась обдумывать свое ужасное положение; то обстоятельство, что решетка легко открывалась, давало пищу моему воображению: что если ее оставили свободной специально, что если этим хотели мне дать возможность убежать? С помощью неровностей в стене, камни которой были уложены довольно грубо, перебираясь с одного выступа на другой, я выбралась из гроба. Огляделась: слабый дневной свет, проникающий через щели стен то тут, то там, вместе с мрачным огоньком лампы, подвешенной к своду на железной цепи, позволили мне рассмотреть все пространство склепа, в середине которого я находилась. Множество гробов, точно таких же, как тот, что я только что покинула, стояли рядами один за другим по обе стороны главного прохода. Я наклонилась над некоторыми из них, и они показались мне странно глубокими. Со всех сторон располагались эмблемы смерти: черепа, плечи, руки и другие останки скелетов, обломки которых устилали землю. В изголовье каждой могилы было установлено большое распятие, а в одном углу я смогла разглядеть деревянную статую Святой Клары. Сначала я не обратила никакого внимания на эти предметы; почти с самого начала мой взгляд был прикован к двери, единственному выходу из склепа, и я быстро завернулась в саван и побежала к ней; резким толчком я попыталась ее открыть, но к своему невыразимому ужасу почувствовала, что она заперта снаружи.
