Исай Калашников - Последнее отступление
— А где он сейчас?
— С Цыремпилом Цыремпиловичем в волость уехал. Как здоровье твоего отца? Цыремпил Цыремпилович говорил, что он серьезно болен.
— Выздоровел, — пробурчал Артем.
— Папа и то говорил, что будь твой отец болен, в селе знали бы. Слушай, научи меня на лошади верхом ездить!
— Это же очень просто. Садись и дуй, куда хочешь.
— Для тебя, может быть, и просто, а для меня — нет. Научишь?
— Какой разговор! Только не сейчас. Дома меня потеряют. Маленько погодя я приеду, ладно?
Волосы у Нины обгорели на солнце, высветлились до цвета спелого овса, сама она немного похудела, но глаза остались все такими же веселыми, живыми, с ласковым теплом в глубине зрачков.
— Ты приезжай поскорее… А я полью грядки, пока не жарко.
Артем пустил лошадь с места галопом. На углу чуть не сбил парня в белой шелковой рубашке с расстегнутым воротником. Вовремя натянул поводья. Сивко резко остановился, выбросив вперед свои крепкие ноги. Артем обеими руками вцепился в гриву, чтобы не упасть.
Парень отпрянул в сторону.
— Потише надо ездить! — зло крикнул он.
— А ты разуй глаза-то! — весело крикнул Артем, стегнул Сивку концом повода и поскакал дальше.
Дома его ждал отец.
— Ишо вчера уговорился с Елисеем Антипычем дранья немного заготовить. Сараи перекрыть надо, завозню. Ты, поди, тоже не откажешься с нами в лес поехать. Робить тебя не заставлю, отдохнешь, за утками побегаешь, рыбешки в озере половишь. Поживешь пяток дней на приволье.
— Нет, батя, ты езжай, я дома побуду. Сивку с собой заберешь?
— Тут оставлю. Пусть отдыхает. — Захар печально вздохнул. — Ты тоже погуляй, силенок наберись…
Он взял кожаный мешок с харчами, забросил его на плечо и, сгорбившись, пошел запрягать лошадь.
— Нелегко тоже ему, бедному, — горестно покачала головой Варвара.
Стыдно было Артему оставаться долма, когда калека отец едет работать, но он знал, что стоит взяться за дело и уже не оторвешься. Надо уезжать…
Заседлав Сивку, Артем поехал к Нине. Она ждала его на крыльце. Мокрые ведра висели на заборе. Под окнами шелестели листьями молоденькие тополя, зеленела ровная четырехугольная клумба. Клумбы раньше здесь не было. Это, видимо, Нина затеяла…
Убавив стремена, Артемка подал повод девушке.
— Ну, садись. Погляжу, что ты за казак.
Он поставил Сивку боком к ступенькам крыльца. Нина села, подобрала поводья, вцепилась в луку седла так, что ногти побелели. Но, сделав два круга, осмелела, улыбнулась Артему.
— А страшного ничего нет.
Она даже решилась подстегнуть Сивку. Он перешел на рысь, и Нина стала прыгать в седле. Потеряв уверенность, она опять уцепилась за луку. Артем засмеялся, крикнул:
— У тебя ноги-то для чего? Опирайся на стремена.
Она послушалась, и дело пошло на лад. Артем сидел на крылечке. У его ног рылись в земле куры. Красавец петух, опустив одно крыло, приплясывал возле рябушки. «Ко-ко-ко» — уговаривал он ее.
Нина подъехала к крылечку, распугав кур. Артем помог ей слезть с седла.
— Заходи, обедать будем! — сказала она. — Я тебе своих воспитанников покажу. Маньку и Ваньку…
В избе на окнах висели плотные занавески, и от этого в ней было сумрачно, прохладно. Стукая копытцами, по полу бегали козлята.
— Хорошенькие, правда?
Она накрошила в холодный квас зеленого луку, принесла из погреба творог со сливками. Сели обедать. Нина говорила без умолку.
— Ты знаешь, что вышло с лекарствами? Опять у меня ничего нету. Эта ваша Мельничиха — у-у, как я ее ненавижу, ведьму! — пустила по деревне слух: учителева девка, — Нина, подражая Мельничихе, заговорила торопливо-сладеньким голоском, — учителева девка порчу через лекарства наводит. Кого мазнет поганой мазью, тот ум потеряет, бога и родителев позабудет, зачнет бегать за нечестивицей — за мной то есть, — как собачонка за возом.
Она так ловко и похоже изобразила Мельничиху, что Артем не удержался от смеха.
— Вот ты смеешься, а женщины ей поверили. Даже мать Ули, Анисья Федоровна, перестала пускать ко мне Мишатку. А мы с ним так подружились… Ты знаешь, мне обидно стало. Ну, думаю, так просто вы от меня не отделаетесь. Подговорила Дору — она такая славная эта Дора! — Поймали мы Никиты Ласточкина мальчонку: весь запаршивел, сорванец, лишай где-то подхватил. Дора его держит, а я мазь втираю. Говорим ему: молчи, а то худо будет. Только отпустили, он как заревет! И домой… Смотрим, бежит жена Никиты, в руках — тальниковый прут. Ни слова не говоря — раз по мне, раз по Доре. Да так больно! Дора, она знаешь какая сильная, прут выхватила и ее тем прутом по спине. Крик подняли на всю улицу. Сбежались в нашу ограду чуть ли не все женщины. Мельничиха тут как тут, что-то нашептывает одной, другой. И пошли разговоры… У одной стала плохо корова доиться — порча. У другой рассада вянет — тоже порча, у третьей в спине ломота… А порчу наслала я. Говорят все громче, громче, все ближе, ближе к нам подступаются. Страх такой, Артем! Чувствую, все могут сделать, избить, убить. А мужчин нет: одни в сельсовете, другие на работе, папка в улус уехал. Дора подобралась к топору, кричит: «Троньте, зарублю!» Но они ее не боятся, ко мне руки протягивают… Ты знаешь, я иногда от страха смелой становлюсь. Совсем спокойно и тихо говорю им: «Перестаньте орать, пойдемте со мной!» И сама шагаю прямо на них. Они ничего не понимают, расступаются. Я за ворота, на улицу. Тут мне легче стало. Коли что, побегу, ни одна не догонит. Оборачиваюсь, говорю женщинам: «Пойдемте со мной в Совет, к председателю, он всю порчу сразу снимет». Смотрю, самые крикливые — одна туда, другая сюда. А потом, через день или два вечером, когда дома никого не было, кто-то (Дора говорит: Мотька по подсказке Мельничихи) выставил окно, вытащил лекарства, все пузырьки разбил, а порошки втоптал в грязь.
— Вот дурачье! — сказал Артем. — Бабы, они, Нина, самые беспонятливые. В любую дурнину верят.
— Не все. Потом я с каждой говорила. Некоторым было стыдно, а некоторые все еще подозревают меня в колдовстве. Я им говорю: колдуньи все старые, как Мельничиха, а я молодая — зачем мне быть колдуньей! — Она весело тряхнула головой.
Солнечный луч прорезался сквозь занавеску, прочертил на ее щеке светлую дорожку, запутался в волосах.
— Когда надаем по зубам контре, вернусь я домой и будем с тобой вместе воевать против всякой дурости. Парней, девок в кучу соберем.
— Мне уже и сейчас Дора, Уля помогают. А теперь и приказчик Виктор Николаевич, я думаю, будет на нашей стороне. Дел у меня тут много. Грамоте учу девчат, в Совете помогаю выправлять бумаги. Но если война начнется…
— Война, можно сказать, началась…
Они замолчали. Во дворе грыз удила и бил копытом землю Сивка: надоело стоять на привязи.
— Еще кататься будешь? — спросил Артем.
— Буду. Поедем в степь?
— Поедем.
За деревней он помог Нине сесть в седло, постоял, провожая ее взглядом, лег на жесткую траву. Звенели кузнечики, разливался в песне жаворонок, знойно дышала прогретая солнцем земля, струила в лицо теплый запах сырости и молодой травы. Над сопками, за круглой горой Жиглет на синей равнине неба паслись белые барашки облаков.
Неумело натянув поводья и смешно растопырив руки, Нина скакала по степи. Он смотрел на нее, на облака, и ему казалось: все, что бы он ни задумал, обязательно сбудется.
Потом они сидели рядом, так близко, что слышали дыхание друг друга.
— О чем думаешь, Артем?
— Я? Сказать тебе? — Он вприщурку посмотрел на нее. — Думаю вот о чем: как только кончится война, я женюсь на тебе.
Она ударила его ладонью по спине, вскочила, взобралась на Сивку и поскакала. Артем пошел следом. У края деревни Нина подождала его, и он пошел рядом, придерживая рукой стремя. Улыбаясь сказал:
— Запомни: теперь ты моя невеста.
Она и на этот раз ничего не ответила, порозовела, отвернулась.
У дома Федота Андроныча стоял Виктор Николаевич. Увидев Нину, он вышел на середину улицы, взял Сивку за повод, остановил.
— Кроме всего, вы, оказывается, прекрасная наездница, — улыбнулся он Нине. Она предложила познакомиться с Артемом. Он и ему улыбнулся, подал узкую, твердую, как дощечка, руку.
— Красногвардеец? Давно мечтаю узнать поближе гвардейца его величества пролетариата…
Артемка молчал. Ему не понравилась вежливо-приторная улыбка приказчика, ощупывающий взгляд круглых глаз.
— Вы сегодня придете на вечерку?
— Нет, Виктор Николаевич, сегодня буду дома.
— Жаль… — Виктор Николаевич отпустил повод, посторонился. Артем еще раз почувствовал на себе его ощупывающий взгляд.
— Склизкий какой-то, — сказал он с неприязнью.
Нина не ответила. У своего дома слезла с лошади, спросила:
— Ты придешь?
— Вечером…
— Я буду ждать.
Поужинал Артем поздно, и только собрался идти к Нине, в избу ввалился Савостьян. Он долго расспрашивал о Федьке, неопределенно хмыкал себе под нос.
