Николай Черкашин - Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)
Кинулась на возвышенность, откуда видна Северная бухта. Вижу: против госпиталя — огромная подводная лодка, только без рубки. Пригляделась — это днище опрокинутого линкора. И люди по нему ходят. По молодости была уверена — жив. Жив Володя! Накупила яблок и — скорей в госпиталь. Он конечно же там! У решетки меня не пускают. Всем женам говорят — либо жив, либо погиб, а мне — «неизвестно». День — «неизвестно», два — «неизвестно». Видимо, была надежда, что из перевернутого корпуса еще выйдут люди. Он был там. Только после того как внутри затихли последние стуки, мне выдали свидетельство о смерти. Я осталась совсем одна. Мужа нет. Жилья нет. Вот-вот должна была родиться дочурка… Что делать? Правда, на произвол судьбы меня не бросили. Дали однокомнатную квартиру на окраине Москвы. Вот в ней и живу, и дочь вырастила… Преподавала в школе русский язык и литературу.
Однажды пришли в гости Володины матросы. Рассказали, что видели лейтенанта Писарева за несколько минут до опрокидывания линкора. Он надел черные перчатки, сказал: «Приказ есть приказ!» — и полез в котлы…
Марианна Александровна Михалюк захватила в гости к подруге пачку старых — севастопольских — фотографий. Тоненькая, подтянутая, спортивная, ее легко представить женой 24-летнего лейтенанта. Анатолий Михалюк, ее муж, был самым молодым среди «механических» офицеров линкора.
— Мы дружили с ним с трех лет. Даже к бабушкам ездили гостить вместе. Они жили по соседству — в старинном городе Александрове. Там же играли в моряков, пиратов, капитанов. Толя мастерил кортики, бескозырки… Учились в одной школе, только он шел классом старше. Но это не мешало мне прорабатывать его на комсомольском бюро за задержку с выпуском стенгазеты. Рисовал он прекрасно! Домой возвращались вместе, он слегка урезонивал меня за принципиальность: «Ну ладно, ну чего ты так напустилась… Сказал, сдам в срок, — сделаю». Это было его золотым правилом — держать слово.
Конечно же, он поступал только в морское училище — в филиал «Дзержинки» в Пушкино. Учился вместе с Володей Писаревым, только на разных курсах. Защитился на «отлично». Ему предложили выбирать флот. На Черное море была лишь одна вакансия. Он хотел на Север, но пожалел меня. «Ты у меня такая маленькая, худенькая, куда тебя в Заполярье везти?!» И поехали мы в Севастополь. Был март 55-го. В день приезда объявили общефлотское учение. Сирены воют, матросы в касках бегают… Сидим мы в ресторанчике, решаем, где приткнуться. А одна женщина спрашивает его: «Сколько вашей жене лет-то? Школу-то хоть кончила?» А я уж пединститут закончила, романо-германская филология…
Сняли мы комнатку на Ивана Голубца. Виделись нечасто. Толя вживался в службу, в экипаж, в сложное корабельное хозяйство. Да и не баловали лейтенантов сходами на берег. Я его всегда до самой Минной стенки провожала — на баркас с линкора. Хоть в пять утра, с первым троллейбусом.
К осени ждали прибавку в семействе. По моим подсчетам, она должна была произойти 25 ноября. Врачи советовали мне рожать дома, в Москве. Я тянула до последнего, не хотелось расставаться. Уехала 27 октября. За два дня до несчастья.
Сообщили мне не сразу… Прошли ноябрьские праздники, а поздравление от Толи я не получила. Это удивило, он не мог не прислать открытки. 10 ноября у меня день рождения, и снова молчание. Тут уж я встревожилась и послала телеграмму его товарищу. Он тоже не ответил (потом выяснилось, погиб вместе с Толей). Я послала телеграмму на имя командира. 14 ноября почтальон приносит ответную депешу: «Сообщаю, что Михалюк Анатолий Емельянович погиб в море при исполнении служебных обязанностей. Командир части». Я не поверила. Этого просто не могло быть. Что-то напутали… Сели мы с мамой в поезд и поехали в Севастополь. Линкора не было…
Мама пошла в экипаж, а я слегла дома, на нервной почве отнялась правая рука. Писать не могла. Все бумаги оформляла мама. Я ведь вообще без документов осталась. Толя хранил в своей каюте и мой диплом, и комсомольский билет, и свидетельство о браке. «Линкор, — говорил он, — это же крепость, сейф…» Ну да бог с ними, с бумажками…
Пришел к нам на квартиру Толин матрос и рассказал: «Лейтенанта Михалюка послали вниз подкреплять переборки. Меня он отправил с докладом на верхнюю палубу за пять минут до переворачивания. Там и спасся…»
Уехали мы через два дня. Мама очень опасалась за ребенка. Но Иришка родилась благополучно.
Дали нам пенсию в 58 нынешних рублей, но при Хрущеве ее урезали, так что мне, чтобы продержаться, пришлось выучить голландский язык. Меня взяли референтом-библиографом в Государственную библиотеку иностранной литературы. А потом, когда дочка подросла, мы уехали с ней в Магадан, там я два года преподавала немецкий в местном пединституте. В общем, выжили. Наверное, все-таки физическая закалка помогла. Я ведь мастер спорта по легкой атлетике. В пятьдесят лет на дельтаплане полетела…
Из училища, которое он кончал, доброе письмо прислали, сообщили, что «за мужество и героизм, проявленные при спасении корабля, инженер-лейтенант Михалюк посмертно представлен к ордену Ленина». Орден так и не дали, но… Вот мой орден!
Марианна Александровна достала фотографию внука Вадима.
— Вылитый дед!.. Иришка окончила МАИ, работает инженером-конструктором в КБ Ильюшина.
Вот и вся история!
Из потертого конвертика выпал каштановый завиток лейтенантских кудрей…
В тот вечер лица лейтенантовых вдов были светлы… Корабль их мужей всплывал из ила забвения.
«Это не газон, это братская могила!..»Среди читательских откликов на повесть «Взрыв корабля», опубликованную в журнале «Дружба народов» (речь в ней шла о гибели линкора «Пересвет» в Средиземном море), пришло письмо от дочери погибшего на «Новороссийске» инженер-капитана 3-го ранга Матусевича.
«Пишу в надежде привлечь Ваше внимание к трагической судьбе линейного корабля „Новороссийск“, — обращалась ко мне Ирина Ефимовна Руденко. Сейчас официально этого корабля будто и не существовало. В музее Черноморского флота, где хранятся сведения о каждом буксире, нет ни строчки о флагманском корабле — линкоре „Новороссийск“. Все корабли послевоенной эскадры имеют свои советы ветеранов, только „новороссийцы“ вынуждены собираться как бы подпольно. Их сторонятся, их чураются. Братская могила моряков-„новороссийцев“ осталась безымянной. В краеведческой литературе, в путеводителях по достопримечательностям Севастополя ее стыдливо именуют „газоном“. Но ведь живы и жены, и матери, и дети погибших. Каждый год они приезжают на Братское кладбище и ставят на безымянном „газоне“ фотографии своих родных. Два года назад здесь появился гранитный камень с именами двадцати восьми моряков крейсера „Кутузов“, которые пришли на помощь „Новороссийску“ и погибли вместе с его экипажем. Можно понять „кутузовцев“, которые не хотят, чтобы имена их товарищей канули в Лету. Но поймите и нас: над могилой, где покоится более шестисот человек, написано только двадцать восемь имен. Это несправедливо!
Вот уже много лет я веду по этому вопросу бесконечную переписку с местными властями. Вроде бы все „за“, но дело ни с места.
Мне кажется, настало время правдиво написать о тех печальных событиях».
Прочтя эти горькие строки, я и отправился в Севастополь…
Ирина познакомила меня со своей мамой — Ольгой Васильевной, обаятельной женщиной, сохранившей следы былой красоты. В голосе ее звенела не утихшая боль…
О. В. Матусевич, детский врач, вдова командира электротехнического дивизиона инженер-капитана 3-го ранга Е. Матусевича:
— Можете считать меня пристрастной, но я все равно скажу, что такие люди, каким был мой муж, — величайшая редкость… Я знала его со школьной скамьи, с четвертого класса. Потом он воевал, был курсантом… Спокойный, выдержанный… В училище его называли «эталон спокойствия». Говорил мало. Но поразительно долго, и притом вдумчиво, умел слушать. Мог часами выслушивать какого-нибудь спившегося рыбака, а потом искренне восхищался: «Какая судьба, Оленька!»
Он из тех людей, что сделали себя сами. Он вышел из очень бедной и многодетной семьи. В 41-м поступил в Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище. С первого же курса ушел на фронт — в бригаду морской пехоты, был старшиной десантной роты. Ходил в разведку, в прорывы, в атаки… Раны, ордена, новые бои… После войны учился в Ленинграде — в Высшем военно-морском инженерном училище имени Дзержинского. Учился отлично. Флотский журналист завершил большой очерк о нем такими словами:
«Лейтенант Матусевич покидает стены родного училища, чтобы нести службу у сложных механизмов боевого корабля. Можно быть уверенным, что он будет нести ее так же отлично, как отлично воевал, учился и защитил перед государственной комиссией свой дипломный проект».
