Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век
Грохнув дверью, в светлицу влетел Мотя.
– Хозяин, князь Ярослав народ скликает на совет! – вскричал он с порога, обращаясь к лежащему на лавке у раскрытого окна Андрею. После поездки с князем во Псков он вот уже две недели предавался лености. – Народ собирается на архиепископском дворе.
– Чего ему от веча занадобилось? – потягиваясь, спросил Андрей слугу.
– Поговаривают, что князь ополчить мужиков задумал да на Псков идти походом.
– Зачем ему пешцы, коли дружина княжеская без дела мается?
– Вот и я о том же. Должно, брешут мужики про Псков, – махнул рукой Мотя. – Так пойдешь на двор-то? Как-никак князь зовет!
– А то как же. Одежду давай лучшую, что надысь на торгу купил.
– При оружии пойдешь?
– Нет. Но нож засапожный неси, – распорядился Андрей.
Одевшись в новь, в сопровождении Моти он вышел из дома. Новгородцы чинно, не торопясь, группами и по одному следовали к площади перед архиепископским двором. В общий поток влился и Андрей. Он шел так же не спеша, прислушиваясь к разговорам.
– А князь-то Ярослав вконец от рук отбился, своеволичает. То супротив Литвы ему войско ополчи, то супротив финнов, – возмущаясь, обратился впереди идущий мужик, по-видимому, из купцов, к своему товарищу. Тот, соглашаясь, затряс бородой:
– И не говори, сосед. Одни расходы с ним. Из похода полон привел немалый, а прибыли-то никакой. Никому мужиков, баб, ни детишек бусурманских не надобно. А везти их к арабам на продажу выгода невелика, а риск немалый: шиши на дорогах, бродники, булгары, а тут еще и татарва объявилась.
– Верно говоришь, сосед. Князя надо поспокойнее, попокладистее.
«Вот так дела-а! – почесал затылок Андрей. – Неужто князя Ярослава со стола погонят? Князь норовист, на расправу скор. Кабы кровью дело не обернулось».
Андрей прибавил шаг и вскоре вышел на площадь, волнующуюся народом. С трудом протиснулся он к распахнутым воротам архиепископского двора. Далее из-за скученности пройти не представлялось никакой возможности, а народ все прибывал.
Мотя, притиснутый телами к спине своего хозяина, недовольно ворчал:
– Почто народ здесь собрал? Есть же место на Ярославовом дворище…
Вскоре на крыльцо архиепископского терема взошел князь Ярослав. Обозрев орлиным взором двор и площадь, он поднял руку, призывая к тишине.
– Здрав будь, Господин Великий Новгород! – зычно выкрикнул князь. – Пришел к тебе с жалобой на Псков. Небо свидетель, что не было даже в помыслах моих учинить зло псковитянам. Не оковы вез я во Псков, а дары, овощи и наволоки [63] . Псковитяне же отринули мою заботу о них, оскорбили недоверием и наговорами. Оскорбленная честь моя требует мести. Неужто Новгород простит Пскову нанесеннное его князю оскорбление?! – вопрошал Ярослав, обращаясь к народу. – Неужто смирится с уничижением?
Над скоплением новгородцев нависла тишина. Каждый понимал, к чему может привести желание князя помститься псковитянам, и потому новгородцы молчали.
– Чего же ты хочешь, князь? – выкрикнул кто-то из мужиков.
– Ополчения! – рявкнул князь. – Водил я вас на ворога не единожды по вашей воле, теперь настал мой черед!
– Не слишком ли велика плата за честь княжескую?
– Чего поперся, князь, во Псков? Какая нелегкая тебя понесла?
– Хватит кровушкой нашей честь княжескую тешить! Не хотим! – раздались возмущенные выкрики. Новгородцы зашумели, заволновались.
Князь хотел было напомнить, что он проливал кровь за Великий Новгород, но его никто не слушал. Всяк кричал свое:
– Не хотим!
– Долой!
– Гнать Ярослава из Новугорода! Взашей его!
Князь от досады и обиды погрозил толпе кулаком, рванул с головы шапку и швырнул ее под ноги.
– Видит Бог, с добром пришел я к тебе, Великий Новгород, но ты своеволен и глуп! Тешься собой! – И, сделав паузу, угрожающе добавил: – Пока еще есть время.
Ярослав резко повернулся и ушел в терем. Народ еще покричал, поволновался, но, не видя князя, разошелся.
– Вот что, Мотька, дуй-ка ты домой. Пожитки наши перетащи на двор купца Ермила Стогуда, у меня с ним договор, а лошадей и оружие доставь на княжеский двор. Там заночуем, коли удастся поспать ноне. Поспеши, одежду, что в поход беру, тоже прихвати! – уже вслед убегавшему слуге крикнул Андрей.
Утром новгородцы были удивлены и ошеломлены: площади и улицы города заполонили вооруженные дружинники из Переяславля, по зову князя пришедшие ночью. Когда лучшие градские люди пришли, возмущенные, к Ярославу, то тот заявил, что дружина его в Новгороде по зову его и поведет он ее на немецких рыцарей. В поход тот князь зовет и новгородцев, и псковитян. Новгородцы не поверили заверениям и призывам Ярослава. Они были недовольны тем, что с приходом большого войска цены на хлеб, мясо, овощи возросли неимоверно и стали недоступны большинству горожан. А псковитяне, зная, что Ярослав способен на коварство и жестокость, заручились поддержкой рыцарей рижского ордена. Когда же князь потребовал выдать ему клеветников и самим идти на Ригу, то псковитяне ответили ему отказом и, как бы в насмешку, прислали со своим решением только одного человека. Грек – так звали посла Пскова – зачитал ответ псковитян:
«Князь Ярослав! Клянемся тебе и друзьям-новгородцам, что братьев своих не выдадим и в поход не пойдем, ибо свеи нам союзники. Вы осаждали Колывань, Кеси и Медвежью Голову, но брали везде не города, а деньги. Раздражив неприятелей, сами уходили домой, а мы за вас терпели беду. Наши горожане положили свои головы на берегах Чудского озера, другие были отведены в плен. Теперь восстаете против нас, но мы готовы ополчиться со Святою Богородицею. Идите, лейте кровь нашу, берите в плен жен и детей: вы не лучше поганых!»
Ярослав был возмущен ответом Пскова. Он приказал ударить в вечевой колокол.
Новгородцы собрались на Ярославовом дворище обозленные, негодующие, ибо князь обещал вывести переяславскую дружину за стены города, но не исполнил своего обещания. Когда же он зачитал послание псковитян и потребовал ополчить новгородскую дружину, то заполненная народом площадь всколыхнулась ревом тысяч глоток:
– Псков нам не надобен!
– Князь! Уводи дружину и уходи сам из Новугорода!
– Долой! – кричали новгородцы, надрываясь.
Подогреваемая криками толпа противников Ярослава угрожающе надвинулась на степень, на которой стоял князь. Немногочисленную охрану притиснули к каменной глыбе.
Ярослав был бледен, смотрел исподлобья. Он понимал, что два десятка гридей охраны не остановят разъяренных новгородцев, а переяславские дружинники хотя и были недалеко, да пребывали в неведении. Князя могло спасти только чудо, и оно свершилось.
На высокую степень новгородского веча, поддерживаемый чернецами, с величайшим трудом поднялся владыка новгородский Антоний. Сняв с груди большой серебряный крест, он простер его над толпой, и словно выросла стена непреодолимая, о которую разбился гнев народный и негодование. Толпа стихла. Голос Антония был тих и понятен немногим. Но то, о чем он говорил, мгновенно разносилось по площади из уст в уста.
– Дети мои, – угадывали слова впереди стоящие. – Смирите злобу свою, ибо говорит в вас не забота о благе, а гордыня. Пагубны ваши действа и греховны помыслы. Не гневите Бога! Расходитесь по домам!
И на удивление, потолкавшись еще немного и посудача, горожане начали расходиться.
– Уходи из Новгорода и ты, князь. Не след тебе вдругоряд испытывать судьбу.
Ярослав склонил голову:
– Благослови, отче.
Антоний перекрестил князя и уже совсем ослабевшим голосом произнес:
– Прощай, князь. Больше не свидимся. Путь мой в Хутенский монастырь. Знать, грешен. Лишил Господь и сил, и голоса. Прощай.
Это были последние слова, произнесенные Антонием. Больше никто его не видел и не слышал. До самой смерти он не покидал своей маленькой кельи и не произнес ни слова. А Ярослав на следующее утро, оставив своих сыновей Федора и Александра в княжеском тереме под присмотром бояр, увел дружину в Переяславль-Залесский. В Новгороде, наряду с боярами-воспитателями и слугами, князь оставил и Андрея, доверив ему и еще двум десяткам гридей охрану княжичей.
3
Лето стояло жаркое, хлеба сохли, и народ молил Господа о дожде. Наконец в начале августа небо затянули тучи, и хлынул на иссохшую, потрескавшуюся от зноя землю долгожданный дождь. Он лил день, два, три… лил неделю, месяц. Хлеба полегли и гнили от влаги. Даже первый покос, хотя и скудный, и тот погиб. Голод угрожающе надвинулся на новгородцев.
Небо словно прохудилось. Прошли сентябрь, октябрь, а дождь все лил и лил не переставая.
– Откуда напасть такая на нас навалилась? – недоумевали новгородцы. – За какую такую провинность нас Господь карает?
Поползли слухи, что виной всему владыка Арсений, сменивший онемевшего Антония. Разгневанные новгородцы выволокли Арсения из архиепископского дома и поволокли к полуразрушенному наводнением мосту через Волхов, чтобы бросить его в воду. Но священнослужитель вырвался и скрылся в Софийском соборе, а оттуда тайно перешел в Хутынский монастырь.
