Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
- За что Пук так на меня опузырился? - сонливо пробормотал обессиленный Род.
- С Внездом у них дружба, не разлить водой, а воевода к тебе зла не забыл, - напомнил осведомлённый Итларь.
Недавний страдалец уже смежил веки. Ханич бережно оправил покров на спящем и удалился.
Проснувшись, Род заморгал глазами: сызнова наваждение! Итларь у его одра обернулся Иваном Гюргичем. Суздальский князь пребывал в глубоком раздумье и не сразу заметил пробуждение младшего друга.
- Зашёл навестить болящего да сам тут с тобой едва не вздремнул, - улыбнулся он.
- Чем встревожен, Иван? - проник в его состояние Род.
- Ах, чем-чем! - отмахнулся князь. - Ссорами да которами вместо согласия перед битвой. Порешил Ольгович уходить в землю вятичей. Оставляет разорённый удел Давыдовичам. А мне эта трусость поперёк горла. Чую за ней худшую беду.
- Ох, и я чую, - сморщился Род, глядя в глаза Ивану. И, как бы боясь расспросов об увиденном в этих глазах, поспешил сменить разговор: - Ведаешь ли, что за посольник прибыл к Ольговичу из Чернигова? Итларь не ведает.
- Итларю здесь мало доверия, как и тебе, боярин, - вздохнул Иван, - Развязала против вас языки история с этим Чалканом.
- Чекманом, - поправил Род.
Иван продолжил рассказ:
- Прибыл тайно Якубец Коза, слуга Славяты Изечевича, бывшего пестуна Ольговича, который волей судеб ныне служит Давыдовичам. Ты его должен знать.
- Знаю и старика боярина, и Якубца, - оживился Род.
- Этот Якубец перед отбытием многое Северскому князю поведал о твоих черниговских подвигах. Даже я не ожидал от тебя такой прыти.
- Толку ли в прыти? - смутился Род. - Коснятко погиб… Послушай, - заторопился он, видя готовность Гюргича возражать, - когда я сидел в порубе, со мной приключилось удивительное событие. Душа вырвалась на волю и попала на берег Мостквы-реки. Там совершалась ужасная и неправая казнь. Названого отца моего и учителя, старейшего вятичского волхва Букала, сажали в воду.
- Тесно тебе сиделось, вот и пригрезилось! - посочувствовал Иван.
- Пригрезилось? - усомнился Род. - Ладно бы, коли пригрезилось. А скажи-ка, ведом ли тебе епископ Феодорец? Под его доглядом и по его изволу был казнён мой отец Букал…
- Разве ты допрежь не слыхал о ростовском епископе Феодоре? - удивился Гюргич. - Он живёт во Владимире. Народ презрительно называет его Феодорец.
- Где же мне было слышать о христианских епископах? - спросил Род. - В хоромах Кучки, где речь вели больше о домашнем попе Исидоре?.. В Азгут-городке, в богопротивном сборище бродников? Или в половецком плену?
- Как же тебе стал ведом наш ростовский владыка? - ещё более удивился Иван.
- А от свидетелей казни, что толпились у храма Николы Мокрого на Мосткве-реке. Они то и дело повторяли: «Феодорец!» Голоса их сотрясались от страха.
Иван раздумчиво щипал бороду.
- Да, страшное говорят об этом владыке. Идёт молвка, будто он варил женщин в котлах, отрезывал носы, уши, ибо жаден до чужих имений. Людей жёг, распинал на стенах, отторгая богатства. Все трепещут его, ибо он величествен, аки дуб, да рыкающ, аки лев. Язык имеет велеречивый, а мудрствование козненное.
- Отчего ж не накажут князья такого злодея в клобуке? - спросил Род.
- На то власть киевского митрополита, - объяснил Гюргич. - Брат Андрей строго предупредил Феодора, когда тот примучил его постельничего.
- Небось не только предупредил, но и взял под стражу, - заметил Род.
- Ты так полагаешься на свой страшный сон? - поднял растерянный взор Иван. - От кого ж тебе стало ведомо имя епископа? Или слышанное во сне совпало…
В избе раздались шаги, послышались голоса, хотя в истобку вошёл лишь один человек - князь Новгород-Северский Святослав Ольгович.
- Дозволишь ли, брат, нам с молодым боярином остаться наедине? - раскатисто спросил он.
Суздалец молча вышел.
- Мне впору перед тобой на колени стать, парень, - заявил северский властелин, едва они остались одни.
Род не знал, что и делать, когда кутырь в самом деле стал на колени, обхватил ноги юноши, опасаясь касаться перевязанных рук, и жалобно возопил:
- Прости, Родиславушка, своего государя. Кабы знал да ведал о ваших делах с берендейским княжичем, разве приказал бы казнить его, разве бы бросил тебя в поруб?
- Ты даже не выслушал меня, княже, - напомнил Род.
Святослав Ольгович, не названный государем, заметил это и погрустнел.
- Ныне скорблю о твоих страданиях, - с трудом поднимался он, взгромождаясь на лавку. - Не токмо телесных, а и душевных.
- В порубе страдало тело моё, - сказал юноша, - Душа пребывала на воле.
- Телесные язвы целятся легче душевных, - попытался утешить князь.
- Правда твоя, - согласился Род и переменил разговор: - Слышно, ты с дружиной покидаешь свой город?
- Иного мне не дано, - гулко вздохнул кутырь. - В ветхих стенах не отсидеться. Не о себе промышляю. Пекусь о княгине и детях да о свояченице с братней семьёй. Вестоноша донёс: брат принял схиму в Киеве. - Ольгович отвернул исказившееся лицо.
- Стало быть, Изяслав Киевский освободил князя Игоря из тесного заточения, как и ты меня? - облегчённо отметил Род.
Брат, из последних сил защищавший брата, не принял такого сопоставления:
- Ты будешь жить, беспокойный ведалец! А тот бедный узник, посхимленный, разве будет жить?
Род не откликнулся на слова кутыря.
- Когда его из поруба принесли в келью, брат восемь дней пролежал, как мёртвый, - продолжил Святослав Ольгович. - Лишь посхимленный святителем Евфимием в обители святого Феодора выздоровел.
Радоваться ли мне за отринутого от мира? Будет ли он жить? Что молчишь?
- Не вопрошай меня, княже! - взмолился ведалец. - Заклинаю: не вопрошай про жизнь брата.
Сочтя, что речь шла про мирскую жизнь Игоря, Святослав изрёк:
- То-то! - и тяжело поднялся. - Послезавтра уходим. Поспеши выздоравливать.
- Ужель думаешь избежать битвы, государь? - спросил Род.
Князь потеплел, услышав, что юноша вернулся к прежнему обращению, и мягко ответил:
- Отдаю себя и вас всех в Божьи руки.
- Надейся на высший промысел. Однако же в первой битве береги левое предплечье, - посоветовал Род.
Святослав Ольгович погрозил ему пальцем:
- Я тебе напророчу!
С его уходом затих говор за дверьми в избе.
Вошла Маврица:
- Из-за вельмож позадержались с вечерей. Встанешь или поешь, не сходя с одра?
- Встану, не торопясь. Позови Олуферя, - попросил Род, - Пособоруем семейно.
Чуть-чуть спустя лабазник с женой рядком уселись на лавку, вопросительно глядя на него.
- Благодетели, - ласково поглядел на них постоялец, - Пришла тяжкая пора. Надобно вам немедля продать имение и покинуть город. Тут наступит ад и скрежет зубов. Черниговскими хапайлами[313] Новгород-Северский будет взят на щит. Людей ждут насилия и убийства, имение - крадва и огонь.
- Куда ж мы пойдём, боярин? - ужаснулся Олуферь. - С гривнами да кунами вместо жизни!
- Нас обезденежит первый встречный, - всплакнула Маврица.
- Олуферя возьму оружничим, - пообещал Род. - А тебя, Маврица, - кашеварить в обоз. Моя обережь станет вашей.
За столом хозяин с хозяйкой во все корки ругали князя, бросавшего город на произвол судьбы, и чествовали Рода, как милостивца. После вечери лабазник отправился превращать в гривны нажитое добро. К соседкам с тем же пошла и Маврица.
Род, лёжа на одре, думал горькую думу. Мысли являлись темными незнакомцами, то ли правдивыми, то ли лживыми. И не на ком было проверить их. Выздоровевший Итларь жил теперь вблизи княжого дворца в терему, отведённом половецким начальникам. Ох, этот надрывающий душу Итларь с близкой смертью в глазах!
12
Луна не солнце: белый свет обернулся синим. Но все видать. Деревня смотрит черными лицами из снежных шапок и воротников. У изб по-кошачьи светятся глаза.
- Эгей! - богатырским стуком сотряс сонную оконницу нетерпеливый Иван Берладник, - Как зовут эту деревню?
Оконница поднялась. Трясущаяся борода ответила:
- Межемостье.
Дружинники и ополченцы уже растекались по дворам. Род, муромчанин Владимир и Берладник выбрали себе самый дальний двор, стоящий наособину. Решили: чем дальше от общей суеты, тем спокойнее.
- Истинно Межемостье, - вздохнул Владимир. - Мы сейчас как бы меж двух мостов. За одним - Новгород-Северский, отданный на поток[314] Давыдовичам. За другим… один Бог знает, что за другим.
- Почитай, половина бояр в Новгороде осталась, - ворчал Берладник, - Именно те, кто советовал князю покинуть крепость ради его же блага. Их благо с княжеским, стало быть, разошлось.
