Евгений Сухов - Госпожа трех гаремов
Ураза-байрам закончился.
Свежая идея Нур-Али
Кончилась золотая осень, и на пожухлую траву, словно тополиный пух, повалил легкий снег. Он весело кружился на порывистом ветру среди островерхих минаретов и оседал на поредевших кронах. Снег забелил дороги и нехотя таял в грязи. Горожане понадевали длиннополые полушубки и теплые малахаи. На первый снег весело и дружно выбежали ребятишки. А мимо в волчьих шубах, не обращая внимания на забавную возню детворы, ко дворцу Ширина подходили карачи.
Время было полуденное. Нур-Али ждал гостей.
— Хвала Всевышнему! — говорил входивший.
— Слава Аллаху! — отвечал эмир.
Последним пришел Кулшериф.
— Мир дому вашему, — поздоровался старик.
— Слава Аллаху! — дружно поприветствовали сеида собравшиеся.
Кулшериф устроился на зеленой подушке, которую устилало покрывало с вышитыми тюльпанами. Длинная желтая бахрома чуть касалась пола, слегка волнуясь под легким сквозняком.
— Здесь собралась вся Казанская земля, — Нур-Али одним взглядом сумел охватить присутствующих, — и я хочу спросить у вас, что мы будем делать с Шах-Али? Мало того что мы отдали город без единого выстрела, так он хочет укрепить Казань урусскими дружинами. Не пройдет и полгода, как царь Иван вытеснит нас с земель предков.
— Что ты предлагаешь, Нур-Али? — спросил из дальнего угла арский эмир.
Как мулла слушает голоса верующих, которые кажутся ему музыкой, так Нур-Али сейчас слушал тишину. Он сумел сосредоточить на себе взгляды всех собравшихся. Даже сеид ждал его слов. А не сделаться ли ему самому ханом? Пускай он не такой родовитый, как Шах-Али, но он силен, богат и всегда может рассчитывать на помощь многочисленного клана Ширин. Среди его родственников есть даже визирь при дворце султана Сулеймана, и если власть достанется древнейшему роду Ширин, то можно рассчитывать на благосклонность величайшего из смертных. Дай же тому случиться — притронулся Нур-Али пальцами к курчавой, слегка седеющей бороде.
— Нужно отписать Чуре Нарыкову, который сейчас находится в Москве у царя Ивана, что мы не желаем такого хана, как Шах-Али, который проливает кровь безвинных. Мы ему отпишем, пусть уж лучше нами правит урусский эмир, чем ненавистный Шах-Али. А там — все в руках Всевышнего. Амин!
Зима круто входила в свои права. За первым снегом ударил мороз; на Москве-реке появилась наледь, словно короста на теле убогого. Бабы с коромыслами на плечах, поругивая крепкий морозец, спускались к небольшой полынье. А потом, черпнув стылой воды, неторопливо поднимались по крутой тропинке к срубам, из закопченных труб которых ласково и тепло клубился серый дым.
Был канун святок. Крещение Господне, и Москва в это время была одета по-праздничному. Лучшие люди повелели сенным девкам извлечь со дна сундуков бобровые шубы и, свысока глядя на худородных, шествовали по стольной в наряде. Бабы были в ярких меховых накидках. На папертях больше обычного нищих, а в соборах стройные мужские голоса прославляли Спасителя.
Лютовали крещенские морозы. Стыло кругом. Однако московские улицы вечерами были многолюдны. Нарушая наказ митрополита, бегали лукавые скоморохи и ряженые, звенели бубенцами и стучали в барабаны. Спешили от одного дома к другому.
— С крестником вас!
Ряженые надевали забавные хари и заглядывали в окна. И иной раз, позабыв про святой праздник, с перепугу чертыхнется иной православный:
— Тьфу ты, что за дьявол!
А ряженые уже бежали к следующему дому, предупреждая о состоявшемся крещении звоном серебряных бубенцов.
Чура Нарыков вышел во двор и с интересом разглядывал ряженую толпу. Видеть такое приходилось впервые. Он улыбался во весь рот, глядя на развеселые и удалые толпы веселящихся скоморохов.
— Эй, басурман, — окликнул его кто-то в проходящей толпе, — пойдем с нами!
— У меня своя дорога, — улыбнулся эмир и пошел в сторону татарского подворья.
На следующий день после завершения святок Иван Васильевич принимал казанских послов. Царь был в ярком кафтане, с жезлом в руках. В сей час самодержец выглядел особенно торжественно.
— Царь Иван, — поднял голову Чура Нарыков на молодого государя. — Земля Казанская повелела мне сказать, что Шах-Али предать тебя хочет. Желает он побить всех твоих стрельцов и самому на Казани повелевать. Позабыл он твою доброту и ласку, когда жил подле тебя на касимовском ханстве.
Чура умолк и стал терпеливо дожидаться, что ответит государь Иван Васильевич.
В царскую переднюю величаво ступил митрополит Макарий. Он чуть склонил седую голову перед юным государем, признавая его право повелевать, и, не удостоив басурман вниманием, присел на лавку.
— Поди разберись, кому верить. Шах-Али — пес старый, а ты, видать, похуже его будешь, вон глаза какие хитрющие, — простовато заметил самодержец.
Нахмурился Чура Нарыков:
— Свел бы ты, царь Иван, с Казани своего раба, а вместо него боярина поставил. На том тебе вся Казанская земля челом бьет.
— А если я вас не пожалую?
— Если не пожалуешь… Тогда казанцы будут добывать хана из других земель.
— За что же вы царя-то своего не любите? — допытывался Иван Васильевич. — Он вам Богом посланный.
— Хан Шах-Али жесток и мстителен. Он не любит народ, которым управляет. Казанский хан казнил многих знатных эмиров и мурз, а их золото забрал себе, — обвинял Чура Нарыков. — Наших жен и дочерей он забирает к себе силой, как будто ему не хватает собственного гарема.
— Государь, — заговорил Макарий. Его слова были глухими, будто раздавались из склепа. — А быть может, уступить нам казанским послам. Почему бы в Казани не быть ханом русскому боярину, тем более если того желают казанцы? Старый пес — всегда ленивый пес.
Не ожидал Чура Нарыков найти в лице митрополита поддержку и, ободренный, продолжил:
— Если государь еще и земли нам пожалует на Горной стороне, что отняты были, тогда мы сами распахнем врата перед русским князем. Все мы будем во власти царя Ивана, пусть же он распоряжается, кому в городе быть, а кому на посадах сидеть.
— Что-то уж больно быстро град свой сдавать желаете, — разлепил царственные уста Иван Васильевич. — А на кого ясак собирать станете?
— Ясак с казанских земель будем собирать на тебя, государь, — заверил Чура Нарыков. — Все в твоей власти, царь Иван. Жалуй, кого считаешь нужным, и казни всякого, кто против твоей воли встанет.
— А если Шах-Али противиться станет?
— Если не согласится… Тогда пускай царь Иван прикажет своим стрельцам ехать обратно, хан Шах-Али сам убежит из Казани.
Фирман царя Ивана
В лютый февраль через Благовещенские врата из Москвы отъехал санный поезд и, попирая полозьями хрустящий звонкий настил, заспешил по Казанской дороге. Алексей Адашев ехал в теплом возке, укутавшись в мохнатую овчину. Он вспоминал напутственные слова государя:
— Казанцы все по-своему норовят сделать, лукавы не в меру. Ты Шах-Али скажи, чтобы он с Казани сошел, вместо него крепкий боярин править будет. А что потом с татарами делать, — Иван Васильевич поднял глаза кверху, как бы выспрашивая совета, — авось Спаситель надоумит.
Рядом, укутавшись в длиннополый кафтан, тихо посапывал Чура Нарыков. «Спит басурман, — подумал беззлобно окольничий, — словно и дела ему нет до своего улуса. Пускай у государя обо всем голова болит».
Шах-Али встретил доверенное лицо государя радушно. Обнял окольничего за плечи, прижался щекой к его волосатому лицу и едва глянул на своевольного Чуру.
Нарыков вел себя как равный, гордо поднял подбородок и присел рядом с Алексеем Адашевым, а потом протянул фирман. Весь его вид вопил: вот тебе опала государева!
Шах-Али взял письмо, не спеша прочитал до конца, а потом проговорил:
— Стало быть, даже хана себе присмотрели… И кто же он? Русский боярин!
— Лучше русский боярин, чем такой хан, как ты, — надменно ответил Чура, потом поднялся и быстро пошел к выходу.
— Что, попало тебе, хан? — посочувствовал Алексей Адашев, когда мурза удалился. — Я бы помог тебе извести этого татарина… Да и других ворогов твоих! Вот государева грамота, она на все дозволение дает, — вытащил он из рукава скрученный свиток.
— Чего желает мой брат?
— А чего еще государю желать, окромя как покоя? Смутьяны вы все — казанцы, узду на вас крепкую надобно. Да государь-то у нас больно молод и сердцем незлобив. Жалеет он вас всех, не хочет мира нарушать. А государю моему вот что надобно: укрепи город русскими людьми, а татар в посады высели. И тогда проси у великого московского князя всего, что пожелаешь.
Шах-Али хлопнул ладонью по столу, и ваза, стоявшая в самой середине, мелко забренчала.
— Пусть государь попросит все, что угодно, но только не этого! Я мусульманин и не могу отречься от Аллаха. Казань была мусульманским юртом, таковым и останется!
