Марк Твен - Жанна дАрк
Смотр войскам, одержавшим победу, обыкновенно поселяет в сердце безумную радость; но на этот раз сердце готово было надорваться от тоски.
Вскоре мы поехали к жилищу короля: он поселился во дворце архиепископа. Вот он кончил свои сборы, и мы помчались галопом, чтобы занять место во главе армии. К этому времени со всех сторон начали стекаться жители окрестных сел: они запрудили дорогу с обеих сторон, желая взглянуть на Жанну, — повторилось то же самое, что мы привыкли видеть с первого же дня нашего первого похода. Путь наш лежал через луг, и крестьяне разделили этот луг двойными шпалерами. Они стояли вдоль всей дороги, образовав с обеих сторон широкую многоцветную кайму; все крестьянские девушки и женщины были в белых кофтах и в ярко-красных юбках. Создавалось такое впечатление, как будто перед нашими глазами тянулись две бесконечные гирлянды из лилий и маков. И вот через такие шпалеры нам приходилось проезжать все эти дни. То не была дорога, окаймленная гордо стоящими цветами, — нет: цветы эти всегда были коленопреклоненны; эти люди-цветы стояли на коленях, обратившись лицом к Жанне д'Арк, простирая к ней руки и проливая благодарные слезы. И те, что стояли в передних рядах, непрестанно обнимали ее ноги, целовали их и припадали к ним орошенным слезами лицом. Ни разу в течение тех дней я не видел, чтобы кто-нибудь — мужчина или женщина — не стал на колени при ее проезде или забыл обнажить голову. Впоследствии, во время Великого суда, эти трогательные проявления народных чувств были положены в основу обвинения. Она была предметом народного обожания, а это доказывало, что она — еретичка; вот в чем обвинил ее этот несправедливый суд.
Приблизившись к городу, мы увидели весело развевающиеся флаги и черные толпы народу на башнях и на длинных извилинах городских стен. Воздух дрожал от пушечных выстрелов и застилался клубами белого дыма. Торжественно вступили мы в ворота и двинулись шествием по улицам города; позади нас шли в праздничных костюмах все гильдии и цехи, неся свои значки; ликующий народ теснился повсюду; люди собирались у окон, взбирались на крыши; балконы были увешаны дорогими многоцветными тканями. Со всех сторон нам махали белыми платками, казалось, вокруг снежная буря!
Имя Жанны было введено в церковные молитвы — почет, до сих пор принадлежавший только королевскому дому. Но на ее долю выпала и другая почесть, хотя и скромная, но более близкая ее сердцу и более достойная гордости: простой народ выбил в ее честь свинцовые медали с ее изображением и гербом и носил их как священный талисман. Эти медали можно было видеть повсюду.
Из архиепископского дворца, против которого мы остановились и где должны были жить король и Жанна, послали в церковь аббатства Сен-Реми (Святого Ремигия), расположенного недалеко от ворот, через которые мы вошли в город; надо было принести оттуда святую ампулу, то есть сосуд со священным миром. Это миро было не из земного масла: оно было приготовлено на Небе, как и самый сосуд. Сосуд с заключенным в нем миром был принесен с Неба голубем. Он был прислан святому Ремигию, когда тот собирался крестить короля Хлодвига{53}, пожелавшего принять христианство. Я знаю, что это — правда. Я еще давно знал об этом по рассказам отца Фронта, в Домреми. Я не в состоянии описать вам, какое неизведанное, боязливое чувство охватило меня, когда я смотрел на этот сосуд и знал, что я собственными глазами вижу вещь, действительно побывавшую на Небе; вещь, которую, быть может, созерцали ангелы и, конечно, Сам Господь, ибо Он послал ее. И я видел эту вещь — я! Я мог бы даже прикоснуться к ней. Но я боялся, ибо я не мог быть уверенным, что Господь не прикасался к сосуду. По всей вероятности, Он к нему прикоснулся.
Из этого сосуда Хлодвиг был помазан на царство; и с тех пор все короли Франции принимали от него миропомазание. Да, со времен самого Хлодвига; а этому уже будет девятьсот лет. Итак, я уже сказал, что послали за сосудом со священным миром. Мы остались ждать. Я верил, что без этого сосуда коронация не была бы коронацией.
Но чтобы получить сосуд, надо было совершить унаследованный от глубокой старины обряд: в противном случае аббат Сен-Реми, преемственный и бессменный хранитель святого мира, не отдал бы его. И вот, исполняя обычай, король отрядил пятерых знатных дворян: они должны были, надев великолепные доспехи и украсив своих коней богатой упряжью, поехать в церковь аббатства в качестве почетной свиты архиепископа Реймского и его каноников, которым предстояло спросить от имени короля священный сосуд. Пятеро знатных рыцарей снарядились в путь; но прежде чем отправиться, они стали рядом на колени и, молитвенно сложив руки, поклялись своей жизнью, что они в полной сохранности привезут священный сосуд и что после помазания короля на царство они в сохранности вернут святыню в церковь Сен-Реми. Архиепископ и его подчиненные отправились к аббатству, сопровождаемые этой рыцарской свитой. Архиепископ был в торжественном облачении, в митре и с крестом в руке. У входа в Сен-Реми они остановились и приготовились принять святой сосуд. Вскоре раздались тихие звуки органа и хорового пения. В сумраке церкви показалась длинная вереница зажженных свечей. Появился аббат в священных ризах, неся фиал; за ним шли его прислужники. Он вручил сосуд архиепископу, соблюдая различные церемонии; затем началось обратное шествие. Впечатление было величественное, ибо все время они продвигались среди мужчин и женщин, которые лежали ниц по обе стороны дороги и молчаливо молились, страшась присутствия грозной святыни, побывавшей на Небе.
Высокоторжественное посольство прибыло к большим западным вратам собора; и при входе архиепископа благоуханный дым фимиама разнесся под сводами огромной церкви. Храм был битком набит — народу было несколько тысяч. Только вдоль всей средины был оставлен широкий проход. Архиепископ и его каноники шествовали среди расступившегося народа, а за ними следовали пятеро рыцарей в роскошных доспехах, держа знамена со своими гербами, и все на конях!
Да, это было величавое зрелище! Всадники, едущие под огромными сводами храма, где длинные лучи света, проходя сквозь расписные окна, создают богатую игру красок. Где еще можно увидеть картину столь торжественную!
Они подъехали к самому клиросу — на четыреста футов от двери, как мне говорили. Тут архиепископ отпустил их, и они ответили глубоким поклоном, так что перья их султанов прикоснулись к шеям лошадей; затем они заставили своих гордых, гарцующих и нетерпеливых животных пятиться к выходу — это вышло торжественно и грациозно; у самых дверей они подняли коней на дыбы, повернули их, пришпорили и умчались.
На несколько минут воцарилась тишина — молчаливое ожидание; такое глубокое водворилось безмолвие, что, казалось, все эти тысячи людей вдруг погрузились в непробудный сон — ухо могло уловить малейшие звуки вроде жужжания мух. Затем сразу хлынула могучая волна созвучий: четыреста серебряных труб слились в богатой мелодии. И вот под стрельчатым сводом высоких западных дверей показались Жанна и король. Медленно продвигались они среди бури приветствий. Взрывы ликующих возгласов смешивались с густым ревом органа и с перекатными волнами торжественного песнопения, доносившегося с хор. Сзади Жанны и короля шествовал Паладин, развернув знамя; он был великолепен: держался надменно и молодцевато, ибо он знал, что народ глядит на него и подмечает пышное парадное облачение, надетое поверх его лат.
Рядом с ним шел сьер д'Альбре, наместник коннетабля Франции, и нес королевский меч.
Вслед за ними шли по порядку старшинства, одетые с королевской роскошью, представители светских пэров Франции; тут были три принца крови, Ла Тремуйль и молодые братья де Лаваль.
Затем следовали представители духовных пэров: архиепископ Реймский, епископы Лаонский, Шалонский, Орлеанский и еще один.
Дальше шествовал великий штаб военачальников: тут были все наши знаменитые полководцы, и каждому хотелось на них взглянуть. Среди оглушительного шума можно было все-таки расслышать возгласы, по которым легко было бы найти двоих из них: «Да здравствует Бастард Орлеанский! Сатане Ла Гиру вечная слава!»
Торжественная процессия дошла до назначенного места, и начались таинства коронования. Долги были они и внушительны: молитвы, фимиамы, проповеди — словом, не забыли ни о чем, что приличествовало случаю; и Жанна все время стояла рядом с королем, держа свое знамя. Наконец, наступила торжественная минута: король прочитал присягу и принял помазание святым миром; подошел пышно одетый сановник, сопровождаемый пажами и служителями; он нес на подушке корону Франции и, преклонив колена, предложил ее королю. Карл, по-видимому, колебался, в том не было сомнения: он протянул руку и остановился — пальцы его, готовые взять корону, застыли в воздухе. Но это продолжалось только одно мгновение, хотя и одно мгновение кое-что значит, когда из-за него останавливаются сердца двадцати тысяч людей и замирает их дыхание. Да, только одно мгновение, а затем он встретил взгляд Жанны и увидел в ее глазах всю радость ее великой, благодарной души; и он улыбнулся ей, и взял корону Франции, и движением, полным изящества и королевского величия, поднял ее и возложил себе на голову.
