Сергей Зайцев - Петербуржский ковчег
Аполлон воспринимал происходящее как кошмарный сон. Милодора, возлюбленная его Милодора была теперь там — под землей, сырой и холодной. Мертвая под мертвой землей...
Утирая капли дождя с лица, Аполлон шел прочь — куда-то в темноту.
Тускло светили у него за спиной фонари, выхватывая из ненастной тьмы покосившиеся унылые кресты и старые замшелые памятники.
Где-то далеко стукнул один раз колокол...
Поручик Карнизов сидел у себя в номере втором и в состоянии полного недоумения взирал набумагу с высочайшим соизволением о помиловании Милодоры Шмидт...
Сей рескрипт с личной печатью государя поручик обнаружил у себя на столе рано утром. Недоумение у поручика вызывал не сам рескрипт и не вопрос, что с ним теперь делать, а вызывала недоумение быстрота, с какой бумага появилась в тюрьме Алексеевского равелина, — ведь поручику, как никому другому, было хорошо известно, сколь длинен путь всяких прошений через чиновные кабинеты; так же хорошо было ему известно, как часто прошения попадают под сукно, ежели не подкреплены соответствующей мздой; и даже если есть мзда, дело не избегает волокиты, ибо в каждом высоком кабинете (пока еще дойдет до государя) есть свой высокий стол и есть свое сукно, требующее его позолотить (да не оскудеет рука дающего!); а кабинетов много — все выше и выше, а аппетиты от сей высоты только разгораются — всякий чин требует к себе уважения (уважение же к чиновнику ни в одной уважающей себя канцелярии не выражается в почтительных словах и земных поклонах); а ежели вовсе без мзды, без уважения, то с равным успехом можно выбросить свое прошение в черное болото...
Появление рескрипта было удивительно, поскольку Милодора Шмидт пробыла в тюрьме равелина недолго — чуть более месяца. Вероятнее всего, вступился за Милодору некто состоятельный и с возможностями. Да кто же еще, если не граф?.. Он и провел бумагу через все кабинеты и добился рассмотрения ее государем...
Разумеется, поручику Карнизову ничего не было известно о стоянии Аполлона на площади перед дворцом; ничего не известно ему было (как, впрочем, и самому Аполлону), что высшие придворные чины обратили-таки внимание на молодого человека, дерзнувшего таким необычным способом добиться высочайшей аудиенции, а значит, могли обратить внимание и на его просьбу; бумаги же, к которым проявлен интерес сверху, в кабинетах обычно не задерживаются...
Как бы то ни было, сейчас, после смерти Милодоры Шмидт, бумага, подписанная самим государем, не имела никакого значения (появись она на столе в номере втором неделей раньше, вот уж поручик поскрипел бы зубами!), а посему Карнизов, перечитав ее пару раз и отметив красивый писарский почерк, сунул бумагу... себе под сукно. Дело о Милодоре Шмидт можно было считать закрытым.
Упрямо хмыкнув, Карнизов достал из стола другую папку — с подробными признаниями фон Остероде.
Поручик переворачивал листок за листком, пробегал написанное глазами и помечал галочками на полях места, касаемые персоны графа Н.
За этой работой и застал его солдат, вошедший в номер после короткого стука:
— К вам курьер от... Солдат не досказал, потому что курьер, не дожидаясь разрешения, стремительно вошел к Карнизову.
—... от военного губернатора, — и, обернувшись к солдату, бросил уверенно: — Ты свободен, любезный...
Солдат вышел.
Поручик встал со стула, но из-за стола не выходил, всем своим видом выражая почтение: еще с памятного восемьсот двенадцатого года равелин был поставлен под непосредственное подчинение военному губернатору, и курьер от оного был для Карнизова лицом значительным, — пожалуй, на уровне самого смотрителя равелина.
Курьер был молодой человек с острыми и цепкими, холодными мышиными глазами, с узким бледным лицом, тонкими губами, поджарый, с движениями резкими, выдающими самоуверенность, присущую, по мнению Карнизова, типу нервическому. Карнизов сразу определил, что в многотрудные времена (какие в России с победой над Бонапартом не кончились, а скорее только начались, ибо русская армия принесла из Европы на хвосте немало «блох», именуемых свободомыслием, свободолюбием, правдоискательством, демократией и прочая, и прочая) такой нервически уверенный молодой человек далеко пойдет — едва научится ловить рыбку в мутной воде, — пойдет еще дальше его самого, поручика Карнизова, если учитывать близость сего молодого человека к сильным мира сего, чего поручику Карнизову всегда до обидного недоставало.
— Чем могу?.. — Карнизов замер в угодливой позе, глаза его смотрели искательно; впрочем — всего мгновение, через которое поручик опустил глаза долу".
Курьер сел напротив, на тот самый стул, на который обыкновенно садились арестанты, и сделал жест рукой, позволяющий поручику тоже сесть.
Карнизов послушно последовал примеру гостя. Карнизов уж будто и не был хозяином здесь, в этом помещении. Прикажи сейчас курьер, и Карнизов уступит ему собственный стул, а сам сядет на стул арестантский...
Молодой человек так и впился в Карнизова мышиными глазками.
— Не буду водить вас за нос, милейший... Военный губернатор понятия не имеет, что я здесь... Это для дураков, к каковым я отношу вашего часового, но вас отнести никак не могу...
Брови Карнизова взметнулись вверх, краска негодования бросилась в лицо, губы сжались, по краям рта обозначились уверенные складки; поручик выпрямился на стуле.
— Как это понимать?
— Я по поручению графа... — надменно улыбнулся молодой человек. — Не будем называть имен; вы знаете — какого...
Карнизов сделал убедительно хмурое лицо, закрыл папку на столе и спрятал ее в стол.— Допустим...
Молодой человек внимательно следил за Карнизовым глазами.
— Это не те ли бумаги вы прячете?
— Какие бумаги?
— Касательно Милодоры Шмидт...
— Не те... — наглость гостя настолько ошеломила поручика, что тот, пребывая еще в некоторой растерянности, не сразу нашелся, как дать «курьеру» отпор.
— А где те?
Карнизов зло улыбнулся; он тоже был хищник.
— Вы так легкомысленно рискуете головой, дражайший... Стоит мне кликнуть часового...
— Я так не думаю. А вот вы рискуете основательно. За вас не дам и ломаного гроша, если вы заупрямитесь и не пойдете нам навстречу.
— Навстречу в чем?
— Вы должны уничтожить все бумаги, заведенные на Милодору Шмидт. Прямо сейчас — при мне. Кроме того, ее имя, как и имя графа, не должно упоминаться ни в одном документе, исходящем из-под вашего пера в дальнейшем...
— Вот как!... — Карнизов улыбнулся.
Он не решил еще, каким образом поступит: посмеется ли в глаза этому наглецу и отпустит на все четыре стороны или выбросит его в коридор и сдаст под стражу, а потом доложит о подробностях военному губернатору.
— Мне думается, вы не понимаете, что происходит, — оценил улыбку поручика курьер. — Я говорю сейчас скорее в ваших интересах, чем в интересах названных людей: ибо, если вы теперь не уничтожите бумаги, могут уничтожить — раздавить — вас...
— И кто же?
— На вас смотрят сейчас весьма влиятельные люди, и от того, как вы себя поведете, напрямую зависит, как поведут себя они...
— Не сомневаюсь, — улыбочка стала язвительной.
Молодой человек продолжал:
— Военный губернатор, которому вы непосредственно подчиняетесь, — это только один из рычагов, на которые они надавят... Люди, коих я имею в виду, практически всесильны... За ними — полсвета... Министры, короли иностранных держав, цвет российского дворянства...
Улыбочка медленно сползла с лица Карнизова.
— У вас болезненная фантазия.
— Вовсе нет. Я хочу просто напомнить вам о возможностях братства.
— Вы блефуете, как карточный игрок...
— Ничуть.
— Если те люди всесильны, зачем же вы здесь? Молодой человек кивнул, как бы отметив этим разумность вопроса.
— Не в их интересах и тем более не в ваших — лишний шум вокруг этого дела. Вам же известно, что чем мудрее человек, тем более он предпочитает оставаться в тени.
— Похоже, вы меня уговариваете? — иронически поджал губы поручик. — Не кажется ли вам, что... слишком много слов?
Брови молодого человека сошлись на переносице:
— Мне понимать это как отказ?
— Ничем не могу помочь, — Карнизов развел руками.
— Что ж!... — курьер поднялся со стула. — Вы сами выбрали свою судьбу, свою карьеру... А точнее — отсутствие оной...
И молодой человек направился к двери.
— Погодите, — голос поручика стал мягче. Карнизова, кажется, зацепили слова о карьере...
Курьер обернулся.
Неуверенность была в лице Карнизова.
— Вы слишком спешите, решая столь важные дела. Между тем они требуют неторопливости, — поручик с трудом подыскивал слова. — Я сделаю... то, что вы... просите... Но мне хотелось бы получить письменный приказ... Делопроизводство, знаете... Бумаги подшиваются... А устное распоряжение — как ветерок с реки: вот он был, а вот его уж нету...
