Валентин Рыбин - Азиаты
— Эй, нукер, о чём говоришь? Я клянусь тебе самим Аллахом, что Мурад-криворукий — мой родной дядя. Позови его сюда, и я щедро всех вознагражу… Я дам вам один слиток золота…
— Ишак, о чём говоришь?! Твоё золото в руках сердара Ушака! — отозвался нукер, и это взбодрило Арслана.
— Джигит, дорогой, клянусь тебе, мы не разбойники. Наступит день, и всё разъяснится, но тогда вы не получите от меня ни одной крупицы золота… Подумайте лучше… Вам ничего не стоит привести сюда Мурада криворукого. Скажите ему, что я хочу ему что-то показать, отчего он сразу признает меня. Заодно скажите, что я Арслан — сын Берек-хана.
— Ай, приведём кузнеца, — согласился один из нукеров. — Может, и правда родной дядя.
— Ладно, идите приведите, — неохотно согласился старший нукер.
Прошло не меньше часа, прежде чем донёсся недовольный голос Мурада-криворукого, которого почти силой тянули к кибитке с пленными. Наконец, когда его посадили возле дыры, Арслан с радостью, словно поймал за хвост волшебную птицу Хумай, заговорил:
— Дядя, поверь, Арслан я — сын твоего родного брата Берека. Когда ты уехал на войду с Дауд-беком, мне было всего десять лет, поэтому ты сегодня не узнал меня! Поверь, дядя Мурад, нас послала сюда русская царица за скакунами…
— Арслан, неужели это ты? — Мурад-криворукий всхлипнул и протянул к нему руку. — Ой, какой же я дурак! Как я мог не узнать тебя? Как только вернётся Ушак-сердар, я сразу пойду к нему, и он освободит тебя и твоих друзей… Но как ты меня нашёл?!
— Многие люди знают тебя, дорогой Мурад-ага. Спрашивали о тебе, пока ехали в Куня-Ургенч, а там отыскали твою гелин. Она сказала нам, где тебя можно найти…
Мурад-криворукий просидел до утра у кибитки, разговаривая с племянником. Принёс еды джигитам. Когда рассвело, нукеры отогнали дядю, чтобы не навлечь на себя гнев Ушака или кого-нибудь из его помощников. Уходя, Мурад-криворукий вспомнил:
— Арслан, дорогой, а что ты мне хотел показать? Нукеры мне сказали, ты хочешь мне что-то показать.
— Дядя, я хотел показать на своём теле примету, сделанную твоей рукой, когда мне было всего шесть лет.
— А-а! — радостно вспомнил кузнец. — Не надо ничего показывать: то, что ты мой племянник, а я твой дядя — в этом я не сомневаюсь!
Кузнец ушёл. Джигиты просидели в кибитке ещё два дня, прежде чем вернулся Мухаммед-Али-хан Ушак. Тут же всем стало известно, что Ильбарс-хан закрылся со своими войсками в Хазараспе и будет сидеть там, пока Надир-шах не уйдёт из Хорезма. Ушак отказался от такой тактики, сказал Ильбарсу: «Туркмены сильны на воле. Их крепость — мать-пустыня. Она без стен и рвов, но войти в неё дано не каждому, а кто войдёт, тот утонет в песках!»
Мухаммед-Али-хан Ушак был хмур и дерзок в общенин со своими джигитами оттого, что не нашёл общего языка с Ильбарс-ханом. Долго пришлось Мураду-криворукому уговаривать сердара, чтобы поверил ему и освободил арзгирских джигитов. Наконец, сердар велел привести Арслана и раздеть его до пояса. Когда джигит разделся, кузнец бросился за его спину и закричал радостно:
— Вот она примета, о которой я тебе говорил, Ушак-ага. Шесть лет было моему племяннику, когда он упал с коня и распорол спину. Я сам вот этими руками сшивал ему рану!
Ушак-сердар вскользь бросил взгляд на шрам во всю лопатку и сказал Арслану:
— Золото твоё, джигит, пока будет у меня. И сам ты будешь при мне. Я показал твой фирман Ильбарс-хану, потом мы позвали одного имама, он прочитал и заявил: «Царица Анна Иоановна живёт в дружбе с Надир-шахом, договор с ним имеет не воевать, а лишь торговать. Поэтому выдала фирман доверенному человеку, чтобы ехал к Хорасану, где стоят персидские конюшни». Вот это я тебе хотел сказать, и ещё добавлю: — Если победят узбеки и туркмены, я сам отвезу тебя к Хорасанским горам и мы выберем для русской государыни небесных коней. Если же одолеет нас Надир-шах, то ты поедешь к нему с этим фирманом и золотом…
— Сердар-ага, как бы то ни было, по мы — туркмены. Позволь нам присоединиться к твоей сотне и вместе пойти в сражение! — попросил Арслан.
Мухаммед-Али-хан Ушак отрицательно покачал головой:
— Вы — туркмены, но вы — подданные России. Вы приехали ко мне — и за вашу жизнь я несу ответственность. Постарайтесь находиться в безопасном месте, чтобы потом русская государыня не сказала: «Я отправила их за небесными конями, а туркмены отправили их самих на небеса…»
IV
От «Девэ-боюни» до Хозараспа всего три фарса ха. Два дня Надир-шах ждал, что Ильбарс-хан выведет войска на открытую местность и даст сражение, но этого не произошло. Тогда Надир-шах приказал устроите на «Девэ-боюни» склады, в которых оставил все запасы провианта и боеприпасов, и направил войска к Хазараспу. В полуфарсахе от этой неприступной крепости расположился огромный персидский лагерь. Тотчас персидский шах отправил послание Ильбарс-хану: или немедленно сдать крепость Хазарасп, или выйти в открытое поле и принять сражение. Вскоре гонцы привезли ответ: «Ильбарс подобрал ногу смелости и вместо открытого сражения предпочёл ограничиться защитой крепости». Тогда Надир-шах в сопровождении нескольких конных сотен совершил объезд Хазараспа, изучая все подходы к нему. Увидев, что город окружён валами, прочными стенами, к тому же их омывали воды Амударьи, решил, что нападать на него было бы неблагоразумно. Одну ночь персидские войска простояли здесь, и на рассвете двинулись на Хиву, оповестив Ильбарса о своём намерении уничтожить столицу хивинского ханства.
Более чем стотысячная армия заняла всё пространство от западного берега Амударьи до песков Гарагумской пустыни. Шла через покинутые аулы, через поля и сады, всё вытаптывая на своём пути. Армия шла — и не было такой преграды, которая могла бы остановить её. Но параллельно движению персидских войск, по пустыне, двигался шеститысячный отряд объединённых туркменских сил под предводительством Мухаммед-Али-хана Ушака и примкнувшим к нему текинским всадникам, Туркмены шли бок о бок и не предпринимали никаких действий, ожидая, что Ильбарс-хан всё же оставит крепость Хазарасп и бросится на Надир-шаха, двинувшегося на разорение Хивы. Ушак послал гонцов к Ильбарс-хану с требованием вывести хорезмийцев и вместе с туркменами напасть на персидские полчища. Персы уже были близко от крепости Ханка, но Ильбарс-хан с нукерами всё ещё сидел в Хазараспе, и туркмены на выдержали — ударили с фланга на живую лавину панцирей, сабель и пик, рассекли её и принялись крушить. Отсечённая «голова» войска была оттеснена от основания армии и, счастье для Надир-шаха, что он не оказался в ней. Тысяч десять персидских воинов в течение несколько часов полегли на полях близ Ханка. Но силы были не равны: Надир-шах бросил на туркмен ещё двадцать-тридцать тысяч конников, и поредевшее ополчение Мухаммед-Али-хана Ушака отступило к Хиве, чтобы поскорее укрепить столицу и не дать персам ворваться к её дворцам и мечетям.
Ильбарс-хан, узнав о героическом сражении туркмен с войском Надир-шаха, воспылал гневом и повёл свои отряды к крепости Ханка. Он успел поставить заслоны, но подошёл к городу, когда туркмены уже отступили, и принял на себя сокрушительный удар персидской конницы, а затем пехоты и артиллерии. Ему ничего не оставалось, как войти с войсками в город и закрыть ворота. Началась осада города, которой руководил сам Надир-шах. Выдержав ощутимый удар туркменской конницы и потеряв несколько тысяч отборных воинов, он пребывал в неописуемой ярости. Тысячи и десятки тысяч стрелков, конников, сапёров накатывались на толстые и высоченные стены Ханка, лезли по лестницам вверх, скатывались и падали и вновь устремлялись вперёд. Несколько дней беспрерывного штурма её принесли желаемой победы, и Надир-шах приказал сделать подкопы под крепостные стены, заложить пороховые бочки и взорвать их. Сапёры приступили к делу, войска отошли, чтобы немного отдохнуть. Надир-шах отправил в Хиву к Мухаммед-Али-хану Ушаку гонца с письмом. В послании обещал блага и почести туркменским ханам, если они перейдут на его сторону. Ушак-сердар принял бумагу и сказал «нет». Гонец уехал ни с чем, правда, поведав шаху, что увидел в Хиве. По его словам, туркмены перекрыли канал Шахабад и воду пустили во рвы, окружающие город. Подступиться к хивинской столице невозможно. Выслушав его, Надир-шах заявил:
— В моих войсках столько ртов, что если каждый напьётся из хивинского рва, то он окажется сухим!
Готовясь к штурму, Надир-шах посылал воинов в окрестные селения, и они гнали пленных и везли всё, что могли. Были захвачены палатки Ильбарс-хана, которые он не успел собрать и увезти в крепость. В них оказалось иного ценного имущества и боеприпасов. Разгромили и разграбили аул Ширханджи, в котором жили мирные дехкане. Штурм начался с артиллерийского обстрела, продолжавшегося беспрерывно трое суток. И когда уже город горел и задыхался от дыма и были, начали взрываться крепостные башни. Высокие столбы дыма и пыли взлетали из-под земли, разрушая башне и оставляя проходы, в которые тотчас устремлялась персидская пехота. Надир-шах, находясь поодаль, в укрытии, со зловещей улыбкой смотрел, как рушится первая из пяти хивинских крепостей. Вокруг него толпилась свита, возвеличивая его ум и беспримерную храбрость. Летописец его величества тут же торопливо записывал* «Стены крепости под ударами осадных орудий были обращены в развалины, а подкопы сделали о башням, то, что делает рука с шиворотом… Корда осаждённые увидели себя с шести сторон в пучине бедствия, они вместе с большой группой узбекских военачальников вышли из крепости и сдались на милость его величества». Перо летописца опережало события, но всё происходило именно так. Когда рассеялся дым над крепостью, из ворот её с поднятыми руками направились к Надир-шаху сановники Ильбарса.
