Рихард Вейфер - Данте
Разыскать прославленную железную корону лангобардов не удалось, поэтому пришлось заказать новую; она была выполнена в форме лаврового венка и украшена великолепными драгоценными камнями.
Их величества Генрих и Маргарита предстали перед ликующим народом на великолепно украшенных конях, покрытых красными попонами. Белокурая королева, облаченная по галльскому обычаю в просторные одежды, благосклонно улыбалась.
В тот же день король посвятил сто шестьдесят дворян в рыцари. Он надеялся вскоре преодолеть скрытое сопротивление.
Один человек из толпы был в тот знаменательный день охвачен особой радостью.
«Если бы вы знали, — говорил он про себя, — если бы вы только знали, что скоро отец вновь окажется среди вас, как счастлива будешь ты, Джемма, моя любимая жена! Как обрадуетесь вы, Пьетро, Якопо, Антония и Беатриче, все вы, мои любимые дети!»
СОВЕТЫ ИЗГНАННИКА
Флорентийцы были серьезно озабочены. Не возникнет ли плохих последствий из-за того, что они не направили навстречу приближающемуся императору Генриху своих посланцев, ибо не ждали от него ничего хорошего для себя. Император — так повсюду титуловали Генриха, хотя он еще не был увенчан императорской короной, — заявил представителям других городов:
— Они поступили дурно, поскольку Мы намеревались сделать всех флорентийцев, без всякого исключения, Нашими любимыми подданными, а их город превратить в Наш питомник невест и центр Нашей империи.
Что касается почетного звания императорского дома невест, то подобной чести для себя флорентийцы отнюдь не жаждали, и если бы самонадеянный жених вознамерился приблизиться к их городу, то был бы с позором изгнан оттуда! Поэтому городские власти не сидели сложа руки. Из числа горожан набрали тысячу конников, завербовали новых наемников, срыли старые городские стены и возвели новые по всем правилам тогдашней фортификационной науки.
В поисках сильного и надежного союзника обратились к Роберту Неаполитанскому. Тот отправился в Авиньон к Папе, поскольку с началом «авиньонского пленения Пап» Рим перестал быть резиденцией наместника Христа. В Авиньоне король Неаполя присягнул Папе Клименту V[61] на верность, став его вассалом, и принял из его рук корону. На обратном пути Роберт побывал во Флоренции и остановился в доме Перуцци. В его честь были устроены великолепные рыцарские турниры. В союзе с ним флорентийцы рассчитывали спокойно ожидать приближения императора.
Между тем император Генрих занимался усмирением непокорных городов Ломбардии. Дух мятежа подобно скрытому огню пожирал доверие и достигнутые успехи.
Военный лагерь императора располагался у стен города Бреши. Власти удалили из города всех детей и стариков, оставив только способных носить оружие. Зубцы башен ощетинились метательными орудиями. Еще неделю назад стрелой из арбалета был убит мессер Галлерано — так итальянцы называли родного брата императора, маршала Вальрама из Люксембурга. Население города также понесло большие потери, в особенности от осадных башен и разного рода метательных машин.
С мрачным видом выслушал Генрих доклад военачальника. Тот сообщил, что во время вылазки осажденным удалось уничтожить несколько десятков храбрых воинов его величества и примерно столько же захватить в плен.
Но была и радостная весть. Послы, побывавшие в Авиньоне, привезли письмо святого отца, называвшее трех кардиналов, которым было поручено короновать императора в Риме императорской короной. Как только это произойдет, тогда и самый последний город, пока еще охваченный мятежом, покорится власти империи.
— Есть еще какие-нибудь послания? — поинтересовался Генрих.
Епископ Льежский почтительно поклонился.
— Да, ваше величество, но я не уверен, достойно ли именно это письмо быть прочитано сейчас[62] моим повелителем. Местами оно звучит почти дерзко, а советы, которые в нем даются…
— Дай его сюда! Кто это написал?
— Флорентийский изгнанник Данте Алигьери, который в Милане был удостоен чести припасть к стопам вашего величества.
С напряженным вниманием император принялся за чтение:
«Славнейшему и счастливейшему победителю и единственному владыке, августейшему Генриху, Божьей милостью королю римлян[63] — преданнейшие Данте Алигьери, флорентиец и безвинный изгнанник, и все тосканцы, желающие мира, целуют землю у его ног.
Господь даровал нам величайшую радость. Услышаны были молитвы об освобождении от приспешников жестоких тиранов. И когда ты, преемник Цезаря и Августа, перешагнув через Апеннины, принес сюда доблестные капитолийские знамена, мы перестали вздыхать, поток наших слез остановился, и над Италией, словно желаннейшее солнце, воссияла новая надежда на лучшее будущее…
Но коль скоро некоторым уже кажется, или это подсказывает нам пыл желания либо видимость правды, будто солнце наше остановилось и даже собирается вернуться назад, как бы повинуясь велению новоявленного Иисуса Навина[64]… мы, пребывая в неопределенности, вынуждены сомневаться и говорить словами Предтечи: „Ты ли тот[65], который должен прийти, или ожидать нам другого?“ И хотя подолгу вынашиваемое желание, как правило, в своем неистовстве ставит под сомнение вещи, которые, будучи столь близкими, являются несомненными, мы все-таки верим в тебя и надеемся на тебя, в ком узнаем посланника Божьего и сына Церкви и поборника римской славы. И недаром я, пишущий от имени своего и других, видел тебя, благосклоннейшего, и слышал тебя, милосерднейшего, который облечен императорской властью, и руки мои коснулись твоих ног, и мои уста воздали им по заслугам. И душа моя возликовала, когда я произнес про себя: „Вот Агнец Божий[66], вот тот, который берет на себя грех мира“.
Однако нас удивляет твоя столь неожиданная медлительность и то, что ты, давно уже победоносно вступивший в Эриданскую долину[67], не думаешь, не помышляешь о Тоскане и пренебрегаешь ею, как будто полагаешь, что законы империи, вверенные твоей защите, распространяются лишь на Лигурию, и забываешь, как мы подозреваем, о том, что славная власть римлян не ограничена ни пределами Италии, ни берегами трирогой Европы…[68]
Итак, да постыдится тот, кого ждет целый мир, что он так долго находится в сетях столь ограниченной части мира[69], и да не минует внимания августейшего владыки то, что, пока он медлит, тосканская тирания крепнет и набирается сил, изо дня в день подстрекаемая наглыми преступниками, творя безрассудство за безрассудством…
И весной и зимой ты сидишь в Милане[70], и ты думаешь так умертвить злую гидру, отрубив ей голову? Но если бы ты призвал на память высокие подвиги славного Алкида, то понял бы ныне, что обманываешься, подобно этому герою; ведь страшное чудовище, роняя одну за другой свои многочисленные головы, черпало силы в собственных потерях, пока наконец благородный герой не поразил его в самые корни жизни. Ибо, чтобы уничтожить дерево, недостаточно отрубить одни только ветви, на месте которых будут появляться новые, более густые и прочные, до тех пор, пока остаются здоровыми и нетронутыми питающие дерево корни. Как ты думаешь, о единственный владыка мира, чего ты добьешься, заставив мятежную Кремону склонить перед тобой голову? Может быть, вслед за этим не вздуется нарыв безрассудства в Бреши или в Павии? И хотя твоя победа сгладила его, новый нарыв появится тотчас в Верчелли, или в Бергамо, или в другом месте, пока не уничтожена коренная причина болезни и пока не вырван корень зла и не зачахли вместе со стволом колючие ветки.
Неужели ты не знаешь, о превосходнейший из владык, и не видишь с высоты своего величия, где нора, в которой живет, не боясь охотников, грязная лисица? Конечно, не в бурном По и не в твоем Тибре злодейка утоляет жажду, но ее морда без конца отравляет воды Арно, и Флоренцией (может быть, тебе неизвестно об этом?) зовется пагубная эта чума. Вот змея, бросающаяся на материнское лоно; вот паршивая овца, которая заражает стадо своего хозяина… И действительно, со змеиной жестокостью пытается она растерзать мать, точа мятежные рога на Рим, который создал ее по своему собственному образу и подобию. И действительно, гния, разлагаясь, она испускает ядовитые испарения, от которых тяжело заболевают ничего не подозревающие соседние овцы. И действительно, она, обольщая соседей неискренней лестью и ложью, привлекает их на свою сторону и затем толкает на безумия. И действительно, она… в то же время при помощи гнусных соблазнов силится лишить тебя благосклонности понтифика[71], являющегося отцом отцов… Да сует злодейка голову в петлю, в которой ей суждено задохнуться!..
