Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь
Семейство Монморанси пользовалось широкой и заслуженной славой покровителей литераторов и деятелей искусства того времени: музыкантов, скульпторов, поэтов, одним словом, служителей всех девяти муз. В этом доме, которым с полным правом можно было назвать салоном или отелем Богем, собиралась элита французского общества. Но здесь же были и представители низших классов — те, кто принадлежал к простолюдинам или к различным слоям буржуазии. Диана принимала их отдельно; в вопросах культуры и просвещения она общалась одинаково как с людьми своего круга, так и с теми, кто принадлежал к низшему сословию.
Здесь высказывались суждения о творчестве Горация, Овидия, Плутарха и Ариосто[39], здесь говорили о Лисиппе и Скопасе[40] так, будто бы они жили в их время и были, чуть ли не соседями; здесь обсуждали труды Саллюстия, Апулея и Сенеки[41], нисколько не стесняясь в выражениях и прохаживаясь, иной раз по адресу «Метаморфоз» и «Фиесты» так, словно их авторы были заклятыми врагами, либо соперниками на литературном поприще. В этом доме обсуждали деяния Лукулла и Суллы[42], рассуждали о трудах Аристотеля и работах Апеллеса[43], восхищались творениями Приматиччо и Челлини и тут же читали свои вирши или предлагали обсудить: одни — произведения живописи, другие — ту или иную балладу, забавную песенку или сонет.
Вышесказанное обсуждалось и восхвалялось, а нередко и отвергалось, разумеется, людьми из высших и средних слоев общества, представителями которых были сама Диана де Франс, Монтень, Палисси, Ронсару Баиф, Маргарита Наваррская, графиня де Рец, госпожа Мадлен де Ла Ферте-Сеннектер и другие.
Эти собрания, на которых обсуждались также веяния последней моды и широко дискуссировалась тема любви, были не чем иным, как вызовом грубости и распущенности обычаев и нравов вкупе с тупостью и одержимостью церковников, как способом приобщения к галантности, изысканности, тонкости манер и любви к искусству. В этих спорах и обсуждениях рождался новый — ищущий, мыслящий, творческий — человек, вслед за которым XVII век выдвинет на сцену целую плеяду поэтов, писателей, историков, живописцев, композиторов…
Предшественницей Монморанси на этом поприще была королева Маргарита Наваррская, сестра Франциска I и мать Жанны Д'Альбре, образованная женщина и известная писательница, прозванная современниками «десятой музой». Меценаткой можно было считать и Екатерину Медичи; хотя она и не давала приюта бедным поэтам, не обеспечивала их пропитанием, зато помогала некоторым опубликовывать свои творения и зарабатывать себе на жизнь.
Наряду с семейством Монморанси займется покровительством представителям Богемы и некая Мадлен де Да Ферте» Сеннектер, придворная дама Екатерины Медичи, которая устроит салон муз поэзии, музыки и литературы в особняке Суассон; вслед за ней этой же деятельностью займется маркиза де Рамбуйе, а ее сменит кардинал де Ришелье, который не чуждался всего того, что называлось искусством и охотно помогал начинающим писателям и поэтам, принимая их у себя во дворце.
Религиозные войны, конечно, сильно мешали образованию и процветанию таких салонов, в атмосфере которых рождалось культурное богатство страны, но, как только наступало перемирие, голодные писатели, памфлетисты и поэты тотчас устремлялись к хозяевам салонов, и те, щедрой рукой вознаграждая тех, чьи произведения казались наиболее удачными, отдавали их труды в руки издателей.
Диана Ангулемская, повторяем, ничуть не изменилась, время не властно было над этой женщиной, ни одной морщины не прибавилось на ее лице. Возможно, то был результат ее добропорядочности и отнюдь не фривольного образа жизни, какой вели большинство дам. Брантом в «Жизнеописаниях галантных дам» вовсе не уделил места этой женщине, что, в общем-то, и доказывает ее добропорядочность, зато воспел чересчур хвалебные дифирамбы в адрес Маргариты Наваррской. Жаль, что он никогда не пытался сравнить их, мысленно поставив рядом. Результат оказался бы не в пользу принцессы Валуа во всех отношениях…
Войдя, Лесдигьер и Шомберг застыли, пораженные. На них, улыбаясь, смотрела сама Венера, быть может, даже Аврора или Геба[44] — какая из них, затруднительно было сказать, вероятно, самому Парису[45] — так она была величественна и красива.
Не зная, как себя вести и не смея сделать ни шагу дальше, они обнажили головы и молча, склонили их перед ней.
Шомберг все-таки не утерпел и тихо прошептал:
— Это настоящая Аглая[46]. За ночь любви с этой женщиной я готов отдать оставшуюся половину жизни.
Так же шепотом, не поднимая головы, Лесдигьер ответил ему:
— Королева Маргарита — перед ней просто дурнушка.
Шомберг слегка кивнул головой.
Она сама пошла им навстречу. Услышав ее шаги, они подняли головы. Медленно, с улыбкой, она подняла руку. Лесдигьер припал к ней первым, за ним Шомберг.
— Я рада, что вы откликнулись на мое приглашение, господа, — произнесла Диана, — и навестили меня. Я решила позвать вас сама, опасаясь, что вы не догадаетесь нанести визит, даже помня, что мы давнишние друзья.
— Вы должны простить нас, мадам, за такую оплошность, — проговорил Лесдигьер, положив руку на сердце, — но и понять, принимая во внимание, что мы только вчера прибыли в Париж. Мы с моим другом мсье Шомбергом планировали навестить вас в ближайшие же дни, но вы, мадам, опередили нас.
— Это верно, мадам, — подтвердил Шомберг, — все так и было. Граф прожужжал мне все уши о том, что мечтает как можно скорее повидать вас, но я отговорил его, убедив, что сначала надо осмотреться и несколько привыкнуть к новой обстановке.
— Так значит, господин Шомберг, это вы виноваты в том, что граф де Сен-Пале пренебрег свиданием и отдал предпочтение визиту к королю Наваррскому?
— Всему виной я, мадам, — ответил Шомберг, смиренно склонив голову. — Но вы должны простить, ибо я и не предполагал, что хозяйка дворца Монморанси окажется женщиной такой ослепительной красоты; я хотел сказать, сударыня, что вы стали еще прекраснее, чем были раньше.
Ну, ну, не льстите, мсье, сознайтесь лучше, что в Лувре вам довелось увидеть дам помоложе и покрасивее, нежели старая герцогиня Диана.
Это был намек на добавочный комплимент, и Шомберг титл это, поэтому ответил:
— Ни одна из них, мадам, не сравнится с вами величавостью и красотой, клянусь сандалиями Иисуса.
— Даже моя сестра — королева Наваррская?
— Даже она, несмотря на то, что все превозносят ее до небес. Что касается титула королевы, то он больше подходит вам, нежели ей.
— В самом деле? Что если я передам ваши слова королеве Наваррской?
— О мадам, боюсь, что в таком случае я наживу в ее лице смертельного врага. Но я готов на эту жертву во имя счастья лицезреть вас, видеть улыбку и считаться одним из ваших друзей.
Диана в ответ рассмеялась, блеснув верхним рядом ровных белых зубов.
— К тому же, сударыня, вы сделаете еще одну ошибку, — прибавил Шомберг.
— Вот как! — удивилась она. — Почему же это?
— Потому что смертельным врагом Маргариты Валуа окажетесь вы сами.
— Вы так полагаете?
— Разумеется, ведь женщины ненавидят соперниц, как в вопросах любви, так и в смысле внешности. Увы, мадам, все женщины не любят друг друга, и причина этого — мужчины.
— Да вы философ, господин Шомберг, и беседовать с вами — истинное удовольствие, — ответила Диана, — а потому, думаю, что мой выбор, которому я посвятила сегодняшний вечер, вполне оправдает себя и доставит удовольствие тому, с кем я хочу вас познакомить.
Друзья удивленно переглянулись: герцогиня начала говорить загадками.
— Встреча будет желанной и приятной для вас обоих, — продолжала Диана, обворожительно улыбаясь, — но об этом позднее. Как поживает ваша дочь Луиза, Лесдигьер? Расскажите мне о ней. Давайте присядем, не стоять же нам все время.
Лесдигьер вкратце поведал об их пребывании в замке герцогини Д'Этамп, о дочери Луизе, к которой старая герцогиня очень привязалась. Он стал рассказывать о ее детских играх и забавах, думая, что увидит сейчас на лице Дианы выражение неудовольствия или скуки, но она так внимательно слушала, не сводя взгляда, что Лесдигьер не смог остановиться, как бы ни хотел, и закончил рассказ сценой прощания в замке. Грустная улыбка блуждала на губах Дианы, и Лесдигьер понял, что она искренне радуется чужому счастью, а может быть и завидует потому, что не имеет своего.
— Как принял вас король и где вы остановились? — спросила Диана немного погодя.
— Король относится к нам с искренним участием. Он выразил глубокое сожаление по поводу событий прошлого года и был безмерно рад, что мы остались живы. Ведь это он отпустил нас тогда из Лувра.
