Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь
Король Карл IX тоже не бездействовал. Он знал, что его братец ждет не дождется того часа, когда он умрет, чтобы самому сесть на трон, и догадывался, что и его матушка втайне лелеет ту же мечту. Поэтому во избежание заговоров, которые неминуемо стал бы устраивать Месье, а также вовсе не пылая к нему любовью, Карл и решил поскорее отделаться от младшего брата, удалив его с глаз долой в далекую Польшу, которая никак не могла в связи со сменой династии выбрать себе короля.
Узнав о том, что поляки мечтают построить большой флот на Балтийском море, Карл выразил готовность помочь в материальном отношении, а для еще большей весомости намекнул, что будет активно способствовать переговорам о мирном соглашении между Польшей и Турцией; известно, что Селим II[37] являлся извечным врагом поляков.
И чаша весов нового короля из Франции стала потихоньку опускаться вниз.
Что же творилось в это время в самой Польше? Она бурлила, точно походный котел на костре. Король Сигизмунд, к несчастью, остался бездетным, и династия Ягеллонов, правившая около двухсот лет, на нем оборвалась. Предстояло выбрать нового короля. Эта вольная элекция, называемая иначе выборами, состоялась неподалеку от Варшавы в апреле 1573 года; на ней присутствовало сорок тысяч шляхтичей — весь цвет польской аристократии, решающая политическая сила страны к тому времени.
Кандидатов на престол было несколько. Первым значился король Шведский Ян III, за ним шел эрцгерцог Австрийский Альберт Фридрих, далее московский царь Иван IV, французский принц Генрих Валуа, сын императора Максимилиана II принц Эрнст и семиградский воевода Стефан Баторий. Протестанты сразу же остались в меньшинстве, поскольку шляхта в основном была католической. Других просто боялись и не желали брать к себе. А тут еще король Французский со своими широкими жестами, предвещавшими выгодную торговлю. Так и случилось, что 9 мая Генрих Анжуйский большинством голосов был избран польским королем.
Однако не обошлось без условий, названных «Генриховыми артикулами». Новый король обязан был подтвердить принцип свободного избрания королей, раз в два года собирать сейм, своего рода Генеральные штаты, и повиноваться его решению, дать клятву гарантировать свободу религии в королевстве, утвердить все привилегии польской шляхты. Кроме того, он отрекался от наследственной власти, обещал не решать никаких вопросов без совета из шестнадцати сенаторов, не объявлять войны и не заключать мира без сената. В случае неисполнения какого-либо пункта шляхта освобождалась от повиновения королю.
Карл в лице брата принял условия, и герцог Анжуйский был избран королем как раз в тот момент, когда крепость Ла-Рошель подвергалась очередному штурму, а в стане нападавших начались эпидемии и голод.
Первого июня Карл IX на королевском совете объявил, что разрешает брату уехать из Франции. Тринадцатого июня был еще один штурм, такой же безуспешный, как и другие. Через неделю в лагере стало известно о событиях в Польше. Еще через неделю сняли осаду с Ла-Рошели, спешно подписав мир с гугенотами. Двадцать четвертого июня Генрих Анжуйский уже был в Орлеане.
Но четверо наших друзей не стали торопиться и, по вполне понятным соображениям, решили сначала дождаться прибытия брата короля в Париж. Случилось это в канун дня Успения святой девы Марии, в августе[38]. Неделей раньше епископ Баланса прибыл в Лотарингию, а четырнадцатого августа польские послы торжественно вступили в Мец.
С королем Наваррским встреча произошла спустя две недели после приезда Месье в Париж. Ему доложили, что его хотят видеть дворяне, прибывшие, судя по всему, из провинции. Он вышел из своих покоев и увидел их возле дверей. Горстка фрейлин из «Летучего эскадрона», стоя неподалеку, с любопытством глядела на гостей к наваррскому королю. Одна из них тут же побежала к королеве-матери.
— Мои добрые верные друзья! — вскричал Генрих, раскрыв объятия и обняв каждого по очереди. — Как я рад, что вы живы! Выбраться из той мясорубки было нелегко, я знаю, но вам все же это удалось, ибо все вы храбрые и смелые воины, и каждый стоит пятерых. Но что я вижу, ведь это же Агриппа Д'Обинье, мой старый товарищ по коллежу! Ты-то как здесь очутился, юный поэт?
— Я оказался не у дел, государь, и, поскольку любовь моя разбита, а служить мне некому, то я приехал, чтобы служить вам как своему королю, — с поклоном ответил Д'Обинье.
— Почему же не Карлу IX?
— Государь, я не менял веры в отличие от других.
Генрих приложил палец к губам, предлагая сбавить тон:
— Этот укол предназначен мне?
— Никому. Ваша жизнь оправдывает этот поступок. Для нас она неизмеримо дороже. В душе вы наш по-прежнему, мы все знаем это, а потому не браним и терпим молча. Скоро настанет наш час.
— Мы остались прежними, сир, и не меняли веры, знайте это, — также вполголоса произнес Лесдигьер.
— Какой же ценой тогда вы купили жизни, если не отреклись?
— Наши шпаги, сир, и верные сердца — вот что спасло, — сказал Шомберг.
— Славно сказано, мсье Шомберг.
— А теперь мы пришли, чтобы отдать, если потребуется, эти жизни за вас.
— За меня?
— Больше нам некому служить.
— Увы, друзья, я ведь и сам здесь пленник, и за мной наблюдают так же, как за Конде и остальными. Но я все равно безумно рад и оставляю вас при себе, будьте покойны, хотя не отрицаю, что и за вами будет установлена слежка.
— Кроме меня, сир, — проговорил Матиньон.
— Кроме вас, Матиньон? — повернулся к нему Генрих. — Значит, вы не хотите быть в свите короля Наваррского?
— Государь, я всегда состоял при особе Людовика Конде, вам это хорошо известно, так кому же мне еще служить, как не его сыну? Надеюсь, он вполне здоров?
Король рассмеялся:
— Так здоров, что лучше и не надо, но опасаюсь за состояние его здоровья после вашей встречи.
— Почему же это, сир?
— Да потому что у него уже стали проявляться пороки, присущие его отцу. Мало того, что мой дядя Конде волочился за каждой юбкой, он еще был пьяница, каких поискать. Правда, пил он нечасто, и всегда в обществе господина Матиньона, но уж если они начинали, то напивались до такой степени, что переставали узнавать друг друга, а когда утром просыпались, то оказывалось, что спят они уже не там, где хотели, и не с теми, с кем следовало бы.
— Охотно признаю вашу правоту, государь, но недоумеваю по поводу того, кто мог вам обо всем этом рассказать, — заулыбался Матиньон.
— Да кто же, как не те, с кем вы устраивали оргии?
— Вам они знакомы, сир?
— И весьма неплохо. В их обществе нам с Конде частенько приходится проводить время.
— И вы полагаете, государь, что я сослужу плохую службу молодому Конде, если буду таким же Аргусом, как и для его отца?
— Если будете так же предаваться возлияниям, как и при его отце.
— В таком случае я умерю дозу потребления ровно вполовину, дабы, упаси бог, меня, бесчувственного, не встретил Гермес.
— Ловлю вас на слове, Матиньон.
— Что же касается женщин, государь, то сам великий Конде давал мне сто очков вперед.
— Его сын не уменьшит это число, вы сами убедитесь. Наша задача — не слишком потворствовать его слабостям, и ж тремя останавливать, если юный принц, исчезнув из поля зрения бдительного ока Силена, начнет приобретать репутацию чересчур усердного дамского волокиты. Впрочем, он ее, кажется, уже приобрел. И хотя подобное говорят и про меня самого, но я более осторожен в выборе, нежели Конде, а уж тем паче моя милая женушка. Та, как утверждают, переспала уже с доброй половиной придворных. Что же вы в ответ на это?
— Стараюсь не отставать от нее.
— И все же, сир, — проговорил Матиньон, оглядевшись по сторонам и приглушая голос, — вам надлежит думать о другом… так же, как и Конде.
— Я это знаю, — подмигнул Генрих. — Но закончим разговор, будем помнить, что в Лувре у стен и даже потолков имеются уши, этот слуховой аппарат моей тещи, заимствованный ею у самого Мидаса. Итак, с этим мы уладили, а сейчас я иду к королю. Думаю, ему будет приятно увидеть живыми и невредимыми старых знакомых. А пока прошу в мои апартаменты.
Д'Арманьяк провел их в покои короля Наваррского, а сам Генрих отправился к Карлу.
Глава 3
Во дворце Монморанси
На другой день вечером Лесдигьер и Шомберг были приглашены Дианой Французской во дворец Монморанси.
Герцогиня Диана Ангулемская или мадам Бастард, как называли ее иногда, точно такая же, какою мы впервые увидели ее двенадцать лет назад, встретила их в большом гостином зале с голубыми обоями, белыми полупрозрачными занавесями на окнах, обшитыми золотистой бахромой, и картинами, развешанными по стенам. Что-что, а произведения искусства всегда ценились этим семейством, и ими были богато обставлены и украшены коридоры, залы и гостиные не только парижских особняков Монморанси, но и загородных резиденций и замков за пределами Парижа.
