Джеймс Купер - Лионель Линкольн, или Осада Бостона
Глава XXXI
Такъ развѣ же изъ рода Капулетти
Она была? О, драгоцѣнный счетъ!
Я своему врагу обязанъ жизнью!
— Ахъ, Линкольнъ, Линкольнъ! — вскричала Сесиль, плача и вырываясь изъ рукъ нѣжно ее обхватившаго мужа. — Въ какую минуту вы меня покинули!
— И какъ же я былъ за это наказанъ, Сесиль! Ночь безумія! Потомъ — утро раскаянія! Я тутъ еще сильнѣе почувствовадъ, какіе узы насъ связыкаютъ… Если только мое безуміе не разорвало ихъ навсегда…
— Я поняла васъ теперь, легкомысленный человѣкъ, и постараюсь опутать васъ такими сѣтями, какія только можетъ сплести для мужчины женщина. Ліонель, если вы меня вправду любите, какъ я готова вѣрить, то забудемте прошлое. Не будемте его вспоминать. Я не хочу спрашивать у васъ никакихъ объясненій. Васъ обманули, и по вашимъ глазамъ я вижу, что вы теперь опомнились. Поговоримъ о васъ самихъ. Почему васъ сторожатъ здѣсь скорѣе, какъ преступника, чѣмъ какъ королевскаго офицера?
— Дѣйствительно, я нахожусь подъ усиленнымъ присмотромъ.
— Какъ бы попали къ нимъ во власть? Какъ они смѣють злоупотреблять до такой степени своимъ преимуществомъ?
— Это очень понятно. Разсчитывая, что вьюга… Помните, какая это была ужасная ночь, когда мы вѣнчались, Сесили?..
— Ужасная! — воскликнула она, вздрагивая.
Вслѣдъ затѣмъ она сейчасъ же улыбнулась, какъ бы отбрасывая всякій страхъ и всякую заботу, и прибавила:
— Но только я уже больше не вѣрю ни въ какія предзнаменованія, Ленкольнъ. Если предзнаменованіе и было, то оно уже исполнилось. Я не знаю, придаете ли вы, Ліонель, вообще какую-нибудь цѣну благословенію души, готовящеіся покинуть тѣло, но только для меня служитъ большимъ утѣшеніемъ, что моя бабушка благословила передъ смертью нашъ съ вами неожиданный союзъ.
Не обращая вниманія на то, что Сесиль положила ему на плечо свою руку, онъ вдругъ отодвинулся съ сумрачнымъ видомъ и сталъ ходить до комнатѣ.
— Сесиль, — сказалъ онъ, — я васъ люблю, какъ только можно любить, и охотно готовъ предать ьсе забвенію. Но я не кончилъ своего разсказа. Вы помните, какая была вьюга. Никто бы не рѣшился тогда выйти изъ дома безъ крайней необходимости. Я задумалъ этимъ воспользоваться и вышелъ изъ города съ парламентерскимъ флагомъ, которымъ разрѣшалось пользоваться Джобу Прэю. Въ своемъ нетерпѣніи мы увлеклись и зашли черезчуръ далеко. Я, — надо вамъ сказать, Сесиль, — былъ не одинъ.
— Я это знаю, знаю! — воскликнула она, съ трудомъ переводя духъ. — Ну, хорошо: вы зашли черезчуръ далеко?…
— И наткнулись на пикетъ, который не пожелалъ принять королевскаго офицера за юродиваго. Обо всемъ объ этомъ мы забыли… Вѣрьте, дорогая Сесидь: у меня и въ мысляхъ не было васъ покидать. Но сцена, очевидцемъ которой мнѣ пришлось быть… и другія причины… Право, я не такъ ужъ виновенъ…
— Да развѣ я когда-нибудь сомнѣвалась въ этомъ, Ліонель? — сказала Сесиль, краснѣя отъ волненія и отъ стыдливаго чувства. — Неужели я бы забыла свое положеніе, свой полъ, свои трауръ и пришла бы сюда, если бы считала васъ человѣковъ недостойнымъ? Я и не дуиала васъ ни въ чемъ упрекать. Я ваша жена, Ліонелъ, и сочла своей обязанностью быть съ вами въ тотъ моментъ, когда вамъ оообенно необходимо, быть можетъ, женское сочувствіе и женская ласка. Я дала свой обѣтъ передъ Господнимъ алтаремъ. Могла ли я колебаться выполнить его только потому, что на меня стали бы глядѣть глаза мужчинъ?
— Нѣтъ, я сойду съ ума, я лишусь разсудка! — вскричалъ Ліонель, начиная опять ходить огромными шагами по комнатѣ. — Мнѣ временами кажется, что проклятіе, разразившееся надъ отцомъ, готово пасть и на сына!
— Ліонель! — кротко сказала Сесиль. — Такъ ли вы дѣлаете меня счастливой? Такъ ли вы принимаете довѣрчивую дѣвушку, которая отдала вамъ въ руки все свое счастье? Но я знаю, вы опомнитесь и будете справедливѣе ко мнѣ относиться. И волѣ Божіей не будете болѣе противиться. Васъ, вѣроятно, подозрѣвають въ томъ, что вы явились въ американскій лагерь съ преступной цѣлью? Нетрудно будетъ убѣдить американскихъ вождей, что вы на такую низость не свособны.
— Трудно обмануть бдительноеть тѣхъ, кто сражается за великое дѣло свободы! — произнесъ спокойный голосъ Ральфа, неожиданно появившагося въ комнатѣ. — Маіоръ Линкольнъ слишкомъ долго слѣдовалъ совѣтамъ тирановъ и рабовъ и забывалъ о своей родной странѣ. Если онъ хочетъ спастись, то пусть откроетъ свои глаза и вернется на правый путь, пока еще онъ можетъ сдѣлать это съ честью и достоинствомъ.
— Съ честью и достоинствомъ! — повторилъ Ліонели съ нескрываемымъ презрѣніемъ и снова началъ взволнованно бѣгать по комнатѣ взадъ и впередъ. Сесиль опустилась на стулъ, наклонила внизъ голову и уткнулась лицомъ въ свою муфту, какъ бы желая не видѣть того, что, по ея ожиданію, должно было произойти.
Наступившее минутное молчаніе было нарушено шумомъ и голосами въ сѣняхъ, потомъ растворилась дверь, и вошелъ Меритонъ. Сесиль вздрогнула, быстро встала съ мѣста и воскликнула съ какой-то даже неистовой торопливостью:
— Не сюда! Не сюда! Уходите! Ради Бога, уйдите отсюда!
Лакей колебался. Но когда онъ увидалъ своего господина, привязанность взяла верхъ надъ почтительностью.
— Слава Богу, мистеръ Ліонелъ, привелось мнѣ все-таки васъ увидѣть! — воскликнулъ онъ. — Это для меня самая счастливая минута съ тѣхъ поръ, какъ у меня изъ вида скрылись берега старой Англіи. Ахъ, мистеръ Ліонель, уѣдемте отсюда! Вернемтесь въ страну, гдѣ нѣтъ бунтовщиковъ, гдѣ не злословятъ короля вмѣстѣ съ палатой пэровъ и палатой общинъ!
— Довольно на этотъ разъ, Меритонъ, — сказала едва слышнымъ, почти совершенно упавшимъ голосомъ Сесиль. — Вернитесь на постоялый дворъ, въ гостинщу или куда угодно, только уйдите отсюда.
— Не отсылайте, миледи, человѣка легальнаго къ бунтовщикамъ, — взмолился Меритонъ. — Еслибъ вы только знали, сэръ, чего я у нихъ не наслушался! Какъ они кощунствуютъ! Что они говорятъ про короля. Я очень радъ, что они меня отпустили.
— Если на здѣшней гауптвахтѣ оскорбляютъ вашего земного короля, — сказалъ Ральфъ, — то на гауптвахтѣ противоположнаго берега оскорбляютъ самого Царя царей, а это гораздо хуже.
— Въ такомъ случаѣ оставайтесь здѣсь, — сказала Сесиль, не вполнѣ понявъ значеніе того презрительнаго взгляда, которымъ Меритонъ окинулъ старика, — но только пройдите въ какую-нибудь другую комнату. Майоръ Линкольнъ, здѣсь навѣрное есть еще какая-нибудь комната. Прикажите ему туда пройти. Я думаю, что и вамъ нежелательно присутствіе прислуги при нашемъ свиданіи.
— Чего вы вдругъ такъ взволновались и испугались, Сесиль? Здѣсь хоть и не особенно подходящее для васъ помѣщеніе, но вы здѣсь въ полной безопасности. Меритонъ, пройдите въ сосѣднюю комдату.
Меритонъ что-то пробормоталъ, причемъ можно было разслышать только: «Вотъ такъ костюмъ!» и по направленію его взгляда догадаться, что рѣчь идетъ о Ральфѣ. Потомъ онъ вышелъ, а за нимъ ушелъ и старикъ. Сесиль и Ліонель остадись одни.
— Ничего не бойтесь, Сесиль, въ особенности не бойтесь за себя, — сказалъ Ліонель, нѣжно прижимая ее къ своему сердцу. — Меня вовлекла въ опасное положеніе моя безразсудная поспѣшность, та смутная тревога, которую вы во мнѣ уже не разъ замѣчали сами, и, наконецъ, тотъ рокъ, который, видимо, тяготѣетъ надъ моимъ родомъ. Но у меня есть оправдывающая причина, которую я всегда могу привести, такъ что даже мои злѣйшіе враги не смогутъ ничего возразить, и всѣ ихъ подозрѣнія разсѣются.
— Что касается меня, Ліонель, то я ни въ чемъ васъ не подозрѣваю и ни за что не упрекаю. Я желаю только одного, чтобы бы успокоились, пришли въ равновѣсіе… и… и… вотъ, что Ліонель, мой милый бѣглецъ… настала минута… я должна вамъ прямо объяснить…
Ей опять помѣшалъ договорить тихо вошедшій въ комнату Ральфъ. Старость, худоба и беззвучныя движенія дѣлали его вообще похожимъ на существо изъ другого міра. Онъ несъ въ рукахъ плащъ и шляпу, которые Сесыь сейчасъ же узнала: они принадлежали незнакомцу, который былъ ея спутникомъ въ эту тревожную ночь, полную для нея самыхъ разнообразныхъ переживаніи и приключеній.
— Въ этомъ костюмѣ для васъ заключается свобода, — сказалъ Ральфъ съ выразительной улыбкой. — Надѣвайте, молодой человѣкъ, и вы будете свободны.
— Не вѣрьте! Не слушайте! — вполголоса сказала Сесиль, съ ужасомъ отодвигаясь отъ Ральфа. — Или нѣтъ, я ошиблась. Слушайтесь его, но только будьте осторожны.
— На что мнѣ эта одежда? — спросилъ Ліонель. — Ужъ если унижаться до переодѣванія, то надобно, по крайней мѣрѣ, быть увѣреннымъ, что получится успѣхъ.
— Молодой человѣкъ! Взгляни на это живое изображеніе невинности и страха, которое находится подлѣ тебя, и если не ради себя, то ради нея — бѣги, бѣги сейчасъ же, чтобы спастись. Черезъ минуту будетъ, пожалуй, уже поздно.
