Лайош Мештерхази - В нескольких шагах граница...
В Кёсеге он вызвал к себе начальников полиции и жандармерии и командира пограничной заставы. Он начал с того, что обругал их за опоздание. Он приказал выстроить весь личный состав во дворе жандармской казармы и произвел смотр. Всех ругал, ко всем придирался; если бы Тамаш Покол не уговорил его уйти, он произвел бы смотры у полицейских, у пограничников и, может быть, у пожарников.
В Шопроне он начал с того, что заказал в ресторане завтрак и пригласил всех начальников местных вооруженных сил. Привезенные им из Будапешта или еще откуда-то трескучие слова и патриотическое вдохновение текли из него рекой; как видно, он и здесь собирался произвести смотр!.. Тамаш Покол не выдержал и, проглотив несколько кусков, выскочил из-за стола; он попросил разрешения уйти вместе с выполняющим задание «караульным офицером» и руководителем местной корпорации сыщиков. У него появилось ощущение, что подполковник хочет его обозлить, поиграть на его нервах…
И он на свой страх и риск отправился в город.
Секретарь министра, с которым он утром беседовал по телефону, не скрывал, что его высокоблагородие разочарован неудачей в Дьёре. Кроме того, Покол разговаривал со своим близким другом из министерства внутренних дел, и то, что он от него узнал, нисколько не способствовало улучшению его настроения. В субботу государственный секретарь заявил, что «было ошибкой поручить это столь деликатное дело человеку, чья роль в период коммуны еще недостаточно выяснена».
Еще недостаточно выяснена?
Значит, начались интриги…
Назначили нового руководителя будапештской политической группы – это был тот самый главный инспектор, который несколько месяцев назад в офицерском клубе позволил себе малоприятный каламбур: «Нельзя ли этого Покола отправить в его семейное владение, от которого он получил имя?»
Он узнал также, что начальник тюрьмы подал в отставку, но ее не приняли. Зато отца Шимона за «пробуждение религиозных сомнений» и за разложение дисциплины отправили в Марианостар. Караульного начальника суд освободил…
Те, кто остался там, наверху, все вывернулись, все дешево отделались. Лишь он один бьется день и ночь, а ему вместо благодарности затягивают петлю на шее! Ну, попадись беглецы тогда в его руки! Стоило послушать судебное разбирательство! Там беглецы узнают, кем был и что делал Тамаш Покол во время коммуны! Вот когда выяснится, кого надо отправить в ад!
Ах, только бы беглецы попались в руки!
Это совершенно необходимо!..
Он рассуждал так. Из Дьёра мы ушли. Если мы там остались, что маловероятно, нас поймает младший инспектор. Сомбатхейские ворота перед нами закрыты. Дунайская граница? Нет. В душе он подозревал, хотя определенных оснований у него не было, что добрая часть дьёрских сплетен сводилась к тому, чтобы преднамеренно ввести в заблуждение и отвлечь таким образом преследователей. Логика всего нашего пути указывала на то, что мы стремимся в Австрию. Но где? По главной линии к Хедьешхалому? Не может быть, чтобы мы рискнули. Внезапно он ощутил какое-то неясное внутреннее беспокойство, словно магнитная стрелка указывала ему на нашу близость: мы должны быть здесь, в Шопроне! Шопрон промышленный город, граница проходит по лесистой и 'гористой местности, здесь излюбленные дороги контрабандистов. Будь он на нашем месте, он скорее выбрал бы этот путь, чем лежащий далеко от границы Сомбатхей.
– Скажите, господин младший инспектор, – обратился он к начальнику местных сыщиков, как только они вышли из ресторана, – есть ли здесь пролетарское движение? Может, они снова организуются? Есть ли здесь социал-демократическая партия, профсоюз?
– Так, прошу покорно… То, что дозволено законом, мы тоже должны им дозволить… Господин инспектор наверняка знает…
– Есть здесь профсоюзы?
– Да, есть. Но мы их держим пока в руках.
– Может быть, есть и Дом труда?
– Дома труда нет, но есть так называемые профсоюзные кассы. Они арендуют помещения в маленьких трактирах и там собираются. Впрочем, я не замечаю тревожных признаков, так что можно позволить…
– У профсоюза металлистов тоже есть касса?
– И у металлистов, и у деревообделочников, и у пивоваров, и у текстильщиков… Касса металлистов как раз здесь, неподалеку.
– Пойдемте туда!..
Бела и я, увидев машины на шоссе, ведущем в Бреннберг, подумали одно и то же: нас выдал профсоюзный бюрократ.
Мы долгое время жили с этим убеждением. Но спустя несколько лет в Вене я встретился с младшим братом Мейера; это был действительно славный парень, наш товарищ. Он рассказывал о своем брате и говорил, что тот только с виду труслив, а в действительности наоборот. Он не коммунист и в то время еще не очень симпатизировал коммунистам. Когда была провозглашена диктатура пролетариата, он испугался, перешел границу и попросил убежища у своих австрийских товарищей. Несмотря на это, когда он вернулся, полиция его беспокоила довольно долго.
Напрасно он доказывал, что не коммунист. Он был еврей и профсоюзный деятель, значит, для клики Хорти – красный. Мейер на собственной шкуре испытал несправедливость, которая била по всем рабочим независимо от их партийной принадлежности. Он и позднее не сделался коммунистом, но стал сочувствующим. Ведь коммунистов, как и его, преследовали несправедливо.
В этом он тоже был верен бесспорно своему председателю. Тогда, после первых погромов Хорти, последовавших за поражением революции, не один убежденный социал-демократ из рабочих сделался коммунистом или другом коммунистов. И Мейер и его друзья знали, что бреннбергские шахтеры лишь притворяются социал-демократами, но это не мешало им быть с ними в наилучших отношениях.
Нет, он не выдал нас хотя бы потому, что вместе с нами втянул бы в неприятность председателя Ваги, партийного секретаря, пользующегося большим авторитетом, и друга председателя – Ханзи Винклера.
Он не выдал нас, но и вел себя неразумно. Когда Тамаш Покол спросил его прямо в лоб, не были ли у него сегодня случайно два человека с просьбой помочь перейти границу, он растерялся и понес несусветный вздор. Правда, он не мог знать, что скажет трактирщик – того в это время тоже допрашивали. Трактирщики, которые сдавали помещение в аренду профсоюзу, часто состояли платными шпиками в полиции и, конечно, притворялись большими друзьями рабочих. Потом он выдавил из себя, что утром приходили два человека из Будапешта, искали работу, но у них оказались не в порядке профсоюзные билеты, и он им отказал. Он говорил то, что ему подсказывало сердце. Куда мы пошли? Он не знает, может быть, в Сомбатхей. Кажется, упоминали Сомбатхей…
Трактирщик оказался гораздо ловчее. Он просто-напросто отрицал, что видел нас, и лишь тогда, когда выяснилось, что секретарь сознался, схватился за голову:
– Ну конечно, как это я запамятовал! Когда я открыл, они были мои первые гости, первые посетители в понедельник утром… Спросили бутылку пива, да… Многие рабочие приходят сюда по утрам, они идут… Как видите я забыл…
Местный сыщи «грозно нахмурил лоб:
– Они были в коричневой парусиновой одежде?
– Да, верно. Вот. Может быть, – усердствовал трактирщик, чтобы исправить прежнюю ошибку. – В коричневой парусиновой одежде, да… та»…
– Скажите, – наивно спросил Тамаш Покол, – легко здесь перебраться через границу?
Трактирщик широко осклабился:
– Как же, как же, извольте знать! У нас нельзя так охранять, чтобы было нельзя. Возьмем, прошу покорно, – начал он, фамильярно наклонившись вперед на прилавке, – к примеру, Бреннберг. Штольни тянутся под землей через границу… Сам я там не был, но так говорят: здесь войдешь, а там преспокойно выйдешь через вентиляционный штрек или как его там зовут. Куда тут охрану ставить, скажите пожалуйста! Нечего на земле охранять, когда под землей переходят, верно? – И он болтал, болтал без умолку.
Однако Тамаша Покола направила на след вовсе не эта болтовня, а испуганное смущение секретаря.
– Позвоните в Сомбатхей, – сказал он младшему инспектору, когда они вышли из трактира. – Скажите им, что, по последним сведениям, туда направляются два подозрительных человека. А мы поедем посмотрим Бреннберг.
Сыщик хотел быть вежливым:
– Господин инспектор, я не советую вам туда ехать. Это грязное красное гнездо, туда следовало бы направить солдат – там готовится какое-то выступление. В воздухе пахнет порохом.
Тут Тамаш Покол вошел в еще больший раж:
– Красное гнездо? Готовится выступление? Так мы тем более поедем туда! В Татабанье из-за движения бездельничали две тысячи жандармов. Они следили за забастовщиками, а в это время две наши птички спокойно гуляли у них под носом…
Глава двадцатая
Семья Эберлейн. Все-таки хорошо, когда у человека есть тюремная личная карточка
Около часу дня караван Тамаша Покола промчался в нескольких метрах от нас, и в то мгновение, когда я выглянул из-за листвы, встретился взглядом с нашим преследователем. Я видел, как он вздрогнул, как изменился в лице и нетерпеливо тронул за плечо шофера:
