Михаил Лебедев - Бремя государево (сборник)
— Так, так! — закричали тысячи голосов, вызвав даже улыбку на печальном лице покчинского князя, увидевшего полное единодушие с ним его подданных.
Но к Низьве они подошли уже слишком поздно, когда московское войско переправилось через реку, расположившись станом на том берегу Низьвы. Тут к Михалу явился незнакомый человек-пермяк, назвавшийся жителем селения Юдор, находившегося во владениях князя Мате. Этот человек сообщил Микалу, что московская рать разделилась на две части, одна из которых переправилась через Низьву, а другая ушла неведомо куда, держа направление в сторону, противоположную от Низьвы.
Это озадачило Микала. Он переговорил с Арбузьевым и воеводами и решил, что неприятель затеял хитрость, направив другую часть рати в обход того же Изкара, только с таким расчетом, чтобы окольным движением обмануть их, пермян, благо к тому представился удобный случай. Но воевода Бурмат высказал догадку: не на Чердын ли или Покчу пошли москвитяне, обладавшие, быть может, такою численностью, что имели полную возможность разделиться надвое, чтобы начать военные действия в двух местах.
— Нет, полно толковать, воевода почтенный, — перебил его Арбузьев, обращавшийся с приближенными князя Микала довольно небрежно. — Не расчет москвитянам надвое делиться, ибо от того ущерб ихним силам будет. Да и дозорные у нас понаставлены по лесам окрестным, не могли же проспать они воинство вражеское, ежели на Чердын, аль Покчу, али Урос там пошло оно. Мигом бы весточка до нас долетела. А теперича ни слуху ни духу от них. Стало быть, не на Чердын, не на Покчу, не на Урос пошли москвитяне, а пошли они на Изкар околицею, чтобы, значит, нас в обман ввести!.. Вот моя мыслишка, князь высокий. Не знаю, как ты порассудишь по делу сему.
— По-твоему ж думаю я, Василь Киприянович, — ответил Микал, убежденный доказательствами новгородца. — А Бурмат испугался понапрасну, вестимо. Нельзя еже московитянам потаенно пройти, ежели сила их неисчислимая. Непременно заприметили бы их. Это хоть кто поймет.
— Может, ошибся я, спору нет, — согласился Бурмат, покорно склоняя свою голову перед князем. — Может, взаправду на Изкар обе части воинства московского двинулись. Только чует мое сердце недоброе…
— Что ж поделаешь, друг-воевода, сердце не всегда спокойно бывает, — глубокомысленно заметил Микал и, прекратив разговор, приказал своему ополчению переправляться через Низьву, спустившись для этого верст на пятнадцать ниже московского стана.
На следующий день, около полудня, князь Микал уже подошел к Изкару, где и соединил свои силы с силами князя Мате, набравшего более полутора тысяч ратников. Таким образом, в общей сложности, под началом пермских вождей оказалось около пяти тысяч человек, вооруженных кто чем попало и одушевленных разными чувствами, преимущественно же злобою к врагу, соединенною с порядочною долею робости.
Мате от души торжествовал, видя такую огромную рать, не слыханную для Перми Великой. Он думал, что стоит им ударить на врага — и враг будет повержен во прах, сраженный пермскою мощью. Но Микал был угрюм и печален. Он чувствовал, что трудно сломить москвитян, привыкнувших биться с татарами, известными своею свирепой отвагой. А пермянам далеко было до татар… не сдержать им будет напора московского… Тоска грызла его сердце, исполненное неясного трепета… «Эх, кабы вышел толк из мирных переговоров с противниками проклятыми!» — вздохнул Микал и послал Арбузьева навстречу москвитянам, чтобы предложить им мир от имени покчинского и изкарского князей, только с непременным условием сохранения пермской независимости, вместо чего русские могли получить богатый откуп, соответствующий их походным трудам.
Арбузьев вернулся быстро, принеся известие о непреклонной решимости главного московского воеводы покорить Пермь Великую «под нозе своего государя», невзирая ни на какие препятствия. Это точно холодом обдало душу Микала, но он подавил свое волнение и приказал готовиться к бою, решив биться с врагами до последней крайности.
А москвитяне были уже недалеко… Воеводы забегали промеж рядов ратников, показывая кому где стать, отдавая приказания десятникам, руководившим в битве действиями воинов, порученных их наблюдению… Вокруг Изкара тянулся ряд преград и прикрытий, воздвигнутых стараниями Мате, не терявшего даром времени в ожидании незваных гостей. Эти преграды и прикрытия состояли из высоких деревянных срубов и целых гор сухого валежника, внутри которого была положена береста для того, чтобы в крайнюю минуту можно было поджечь сушняк и огнем и дымом отогнать нападающих. Тут были размещены особенно меткие стрелки, под начальством храбрейших десятников, обязанных защищать известное пространство, указанное им воеводами. Над десятниками были еще поставлены особые начальники, нечто вроде сотников, назначение которых состояло в том, чтобы объединять отдельные десятки и согласовать их работу с работою прочих частей войска. Таким образом, первая линия укрепления начиналась еще далеко от валов и палисадов Изкара, являясь немалым препятствием для наступающих.
— Готовься, готовься! Враг идет! Враг идет!.. К болоту подходят уже!.. — пронесся глухой ропот по рядам пермских ратников, и все сразу притихли, почти затаили дыхание, ожидая рокового мгновения, когда неприятель выйдет из лесу на открытое пространство болота.
— Не зевай, братцы! — обратился Арбузьев к своим сотоварищам, засевшим впереди всех с туго натянутыми луками в руках. — Бей их как собак поганых! Прямо в лбы московские целься!.. Я думаю, не забыли еще вы, как они в Новгороде нашем буянили, кровь ручьями лили, отцов да матерей наших вешали, сестер да невест наших насиловали!.. Надо им отплатить хоть маленечко, пусть знают, каковы мы есть люди новгородские!..
— Не спустим мы, Василь Киприянович! Побьем их, сколько силушки нашей хватит! Ты уж не бойся за нас! — раздались голоса новгородцев, разделявших чувства своего предводителя. — Не забыли ведь еще мы поношение новгородское, крепко в нас обида московская сидит!..
— Ну, то-то же. Стойко на месте держись, пример пермянам кажите. Пусть и они поорудуют так же, как мы орудовать хотим! Ну, Господи, благослови!
— Господи, благослови! Господи, благослови! — повторили повольники и, наскоро перекрестившись, зорко стали глядеть вперед, ожидая появления неприятеля.
Ждать им пришлось недолго. На той стороне небольшого болота, по краю которого тянулась описанная линия заграждений, мелькнул человек, за ним другой, третий… И вдруг бесчисленное множество людей высыпало из темного леса, сверкая на солнце своими доспехами и оружием…
— Стреляй, стреляй! — завопили новгородцы и стали пускать стрелу за стрелою, оглашая воздух отборною руганью, направленною по адресу ненавистных им москвитян.
Тысячи пермян, засевшие на краях того же болота, тоже принялись беспрестанно стрелять из луков, сопровождая это оглушительным шумом и гвалтом, чем они хотели устрашить нападающих.
Но москвитяне ни шагу не отступили назад, приняв град стрел на щиты и доспехи, от которых большинство стрел отскакивало, не причиняя людям ни малейшего вреда. Только редкая стрела новгородская впивалась в тела вражьих воинов, заставляя их делать прыжки и падать на землю от боли… Арбузьев тотчас же смекнул, в чем дело, и выругался грубым ругательством:
— Ах вы, волчья сыть, дьяволы бесхвостые, антихристы комолые! Наперед они латников отборных пустили, которых стрелой не проймешь, вестимо, только разве мечом добрым доконаешь! А мы их стрелами лупим, как горохом в стену, прости Господи. Надо, брат, тех стрелять, которые сзади пойдут, а этих придется копьями да топорами употчевать! Так вы и знайте, братцы: на этих стрел не тратьте по-пустому, а пуще в задних старайтесь попадать!.. А с этими врукопашную мы схватимся потом…
Но благоразумный совет новгородца утонул в гуле тысячи голосов, кричавших что-то гневное и угрожающее… А москвитяне, не пустив ни одной стрелы, не издав ни звука, стремительно побежали через болото, прямо на те преграды и прикрытия, за которыми притаились пермяне… Зрелище было потрясающее, грозное. Выставив вперед щи-ты, бердыши и копья, низко наклонив головы, неслась на пермянских людей длинная фаланга рослых воинов, закованных в сталь и железо. Видимо, это были отборные силачи, предназначенные для первого удара, от которого иногда зависел исход сражения. Безмолвие страшного врага увеличивало впечатление несокрушимости, веявшей от железных рядов москвитян… Ужас обуял пермян, увидевших бесплодность своей стрельбы по неприятелю, не обращавшему внимания на стрелы, сыпавшиеся им прямо в лицо. Ратники заметались из стороны в сторону, завопили на все голоса:
— Беда, беда! Не берет их ни стрела, ни рогатина!.. Зажигай валежник, братцы! Зажигай все срубы, весь сушняк!.. А потом на гору утекай, на гору… В Изкар! В Изкар! Отсидимся там за валами каменными!..
