Юрий Рудницкий - Сумерки
Воевода опустил голову.
— Так, сынок! — ответил он. — Я верю в смелость Свидригайла и его воинов, но не верю в победу. И хотя у шляхты западное оружие, ручные самострелы и хорошо обученные к пешему бою чешские наёмники, всё это пустое. Не опасаюсь этого я. У нас зато сила, любовь к земле и православной вере, а не жажда к наживе, к деньгам… Не сражения боюсь, а лукавства. Шляхта не победит Свидригайла, а перехитрит его. Вот в чём дело! Ударит исподтишка, н ударит крепко, и тогда мигом разбежится малодушное боярство, останутся лишь князья с дружинами. Дружины же малочисленны, а князья в вечной вражде. Разбитый Свидригайло не сможет помочь Луцку, это точно! И тогда на развалинах замка погибну и я, погибну охотно, если буду знать, что ты далеко в безопасности и счастлив. Поезжай к Носам…
— Нет, дядя дорогой, не поеду я из Луцка никуда, разве по твоему велению. А ты не захочешь прогнать меня вопреки желанию, вопреки клятве, которую я дал перед господом, бороться за народное дело.
Юноша умолк и, затая дыхание, вслушивался в долетавшие с реки ночные звуки. Ночь выдалась тёмная., безлунная, беззвёздная, только где-то на юге горели огни стана. Чей он был? Польский? Русский? А может, тот и другой, кто знает?.. Туда ещё до обеда послали лазутчиков, но они не вернулись.
— Народное дело! — воевода тяжко вздохнул. — Эх, кабы великий князь на малую толику осознал бы его! Отобрал по сёлам каждого десятого мужика, дал бы ему свободу, наделил землёй, перевёл не на замковую, а на боярскую службу, и тотчас выросла бы стена, о которую разбились каверзы всего мира, а не то что шляхты. Таковы были и гуситы! Необученные, слабо вооружённые, они вели войну со всей Германией, с самим римским цесарем и побеждали не раз и не два… Эй! Дайте нам двадцать тысяч таких паробков, как у Грицька, не страшился бы я ни за свою, ни за твою судьбу, ни за Луцк, народ и веру отцов. А так…
Громкий конский топот на дороге, ведущей из города, заставил воеводу умолкнуть. У ворот стража начала перекликаться с приезжим. Замелькали факелы, загрохотал цепной мост, и вскоре на площадь въехал высокий, статный всадник. Соскочив с коня, он стал подниматься по ступеням к воротам башни в сопровождении дозорных с факелами.
— Мне кажется, это Горностай! — радостно воскликнул Андрийко и кинулся навстречу гостю.
И в самом деле, минуту спустя, на площадке башни появился Андрийко, ведя под руку приятеля.
XX
Горностай рассказал воеводе о том, как, проводив беженцев в Дубно, он вернулся, чтобы бок о бок с Андрием выдерживать осаду.
— Осаду! — воскликнули одновременно дядя и племянник, — значит, Свидригайла разгромили!
— Перехитрили! — поправил Горностай.
— Я так и знал! — бросил воевода. — Пойдём вниз, расскажешь, как было.
Они спустились по лестнице в просторную светлицу, сразу же под площадкой. Тут сидела попеременно дежурившая на веже стража… По приказу воеводы ратники сошли вниз, а Юрша и двое друзей уселись на лежанках, покрытых медвежьими и конскими шкурами. Тут Горностай и рассказал о разгроме на Стыре. Сам он в битве не участвовал, а слышал лишь всё из уст молодого Загоронекого, который после поражения встретился с ним по дороге в Степань.
По рассказу Загоронекого получалось, что литовско-русская рать стала вдоль Стыря у брода на виду польских полков. Никто покуда не предполагал вступать в бой. Через реку переправлялись без конца биричи и королевские посланцы, шла беспрерывная переписка, и казалось, государи наконец договорятся. После нескольких дней переписки и переговоров Свидригайло велел князьям, вельможам и всей придворной службе садиться на коней. Из любопытства двинулось с ним и боярство, хотя старый Монтовт умолял их не покидать стана. Остались одни немецкие наёмники, боярские дружины да челядь. На той стороне реки их прибытия ждали король, канцлер, князь Земовит мазовецкий и несколько панов из передней рады, а за ними стали в полном боевом порядке малопольские и великопольские рыцари с дружинами. Сигизмунд Кейстутович, Монтовт и князь Олелько Володимирович предостерегали Свидригайла, но тщетно. Так, в нарядной одежде, с утра уже пьяный, он и доехал до брода, не отдав иа случай нападения никаких распоряжений. Толпа бояр с песнями и пьяными выкриками следовала за ним.
Но едва лишь конь Свидригайла ступил в воду, как польские полки сорвались с места и, с копьями наперевес, набросились на невооружённую дружину великого князя. Поднялся крик, шум, все кинулись врассыпную, немного нужно было, чтобы погшл в плен или погиб великий князь. К счастью, он успел втиснуться в толпу ехавших позади него бояр, и они защитили его. Но и бояре без кольчуг, копии, шлемов не выдержали натиска и пустились наутёк, устилая землю окровавленными телами. И лишь когда князь Олелько вывел немцев и ратников и задал хорошую трёпку зарвавшимся всадникам, шляхта поспешила отступить на другую сторону реки. Однако боярство уже разбежалось, а их дружины тотчас после битвы покинули стан. Один повезли по домам тела своих господ, другие последовали за бежавшими. Осталось лишь около пятисот волынцев. Старый Монтовт передал им наказ великого князя отправляться ноя; начало Юрши оборонять Луцк. Сам же Свидригайло ускакал в Степань на Горыни, княжьи дружины были наполовину перебиты, бояре разъехались, а от великокняжеского вспомогательного полка не осталось и трети. Вести дальнейшую борьбу не было сил.
Горностай окончил свой рассказ. Впечатление от описанной им картины у двух его слушателей было разное. Аидрия, не верившего до последней минуты в победу поляков, словно обухом по голове ударили. Неприязнь Свидригайла к холопам и запрет восстания вырвали из рук народа оружие, а бестолковщина, недомыслие и безрассудство доконали всё прочее.
— Грустную ты, братец, историю нам рассказал, — заметил Андрийко, — и она будет продолжаться в таком же духе, если великий князь не обратится в другую сторону… Мне кажется, что Грицько правильно говорит…
— А о чём именно? — заинтересовался Горностай.
— Что великий князь боится холопской свободы.
Зато воевода выслушал всё совершенно спокойно и только махнул рукой.
— Я так и знал, — сказал он, — и ты, Андрийко, прав. Но всё-таки не следует терять веру в будущее. Рано или поздно кто-нибудь протянет руку народу и вернёт ему свободу и независимость. И тогда мы станем во главе его сил. А тем временем будем оборонять Луцк. И покамест мы живы, шляхта его и не понюхает.
— Дождёмся, досточтимый воевода, бояр! — вмешался Горностай. — Они, самое позднее, завтра утром подоспеют;
Воевода захохотал так громко и от души, что молодые люди невольно заулыбались.
— Удивляетесь, ребята, моему смеху? — спросил воевода. — Не удивляйтесь! Пока меч на боку, а отвага в сердце, кто в силах нас победить? Князя можно низвергнуть, народ же — никогда! Немцы разбили литовских князей, но Литва не умерла. Литовцы и поляки разгромили Мариенбургский орден, однако немцы живут. Поляки уничтожили наше боярство во времена Казимира, и вот, разве у нас нет в Луцке ватаги ратников из Перемышленской земли? И разве не набралось бы их в десять раз более, если бы мы, кликнув клич, послали людей от имени великого князя? Не огорчайтесь, а поплюйте на ладони и ждите или, коли охота, смейтесь вместе со мной над боярами, которые едут защищать Луцк.
— Почему? — спросил Андрийко. — Неужто вы не хотите, чтобы они нам помогли?
— Храни и оберегай меня господь от таких помощников! Конечно, люди они смелые и отважные. Но ты сам знаешь: всяк боярин — воевода. Никого не слушает, рвётся совершать подвиги, изводит силы, а в помыслах — как бы выскочить перед всеми прочими, и, чуть что, обижается на воеводу и всё делает по-своему. Сгинь, пропади, чур с ними! А теперь ступайте, хлопцы, ужинать, а я пойду осмотрю ворота!
Приятели уселись ужинать в каморке над задними воротцами замка. Андрийка, вопреки обыкновению, выпил мёду и растревожил себя и уставшего с дороги товарища, который только теперь раскрыл перед Андрием душу.
— Ты удивляешься, что я вернулся, — начал он, — в то время как Олександр Нос точно сгинул? Послушай и поймёшь. Негоже было плести вздор старику-воеводе про Грету, но тебе я расскажу всю правду. Перво-наперво не равняй меня с князем Олександром. Он князь, у него дружина, служба, он должен быть примером для других. А я или ты? Мы только овцы в стаде. Ныне конь конём, а завтра кол колом…
— Конечно, а позор?..
Горностай вспыхнул.
— Это правда, что позор, — согласился он, — но мы ведь молодые, простые бояре. Нам дозволено порой быть людьми, мы не князья, на которых глядят тысячи. Иначе на кой чёрт мне кланяться князьям? Нет у нас дружины, и никто нам не оказывает почести, зато нам малость посвободнее, а ты не знаешь, Андрийко, до чего сладки объятия женщины!
